Стыд

Запрос Срам перенаправляется сюда. На эту тему нужна отдельная статья.

Стыд — отрицательно окрашенное чувство, объектом которого является какой-либо поступок или качество субъекта.

Стыд связан с ощущением социальной неприемлемости того, за что стыдно.

Для возникновения чувства стыда нужны реальные или предполагаемые свидетели того, за что стыдно — те, перед кем стыдно. В отсутствие свидетелей чувство стыда не возникает, но может возникать чувство вины.

По мнению ряда антропологов, изучающих стыд и его проявления, стыд имеет большее значение в коллективистских культурах (Япония, Китай, Бразилия, Греция, Иран, Россия, Южная Корея). Тогда как в культурах Запада, базирующихся на индивидуализме, произошло замещение стыда виной. Значимость стыда в коллективистских культурах, среди прочего, является следствием того, что в этих культурах социальные нормы разделяются практически всеми и следовать им обязательно.

Определения

Согласно Платону, стыд есть «страх дурной молвы», подобное определение стыда встречается и у Аристотеля.

Спиноза в III-й части своей «Этики» (опред. 31) говорит:

Стыд есть неудовольствие, сопровождаемое идеей какого-либо нашего действия, которое другие, как нам представляется, порицают. Объяснение... должно обратить внимание на различие, существующее между стыдом и стыдливостью. Стыд есть неудовольствие, следующее за поступком, которого нам стыдно; стыдливость же есть страх или боязнь стыда, препятствующая человеку допустить что-либо постыдное. Стыдливости обыкновенно противополагается бесстыдство, которое на самом деле не составляет аффекта; но названия более показывают их словоупотребление, чем природу.

Согласно Оксфордскому словарю английского языка, стыд — это «болезненная эмоция, возникающая как следствие осознания чего-то бесчестного, нелепого или неприличного в собственном поведении или обстоятельствах жизни (или того же в поведении или жизни других, чьи честь или позор человек рассматривает как свои собственные) или же в результате попадания в ситуацию, оскорбляющую собственную скромность или приличие индивида».

С точки зрения биологии и психологии

К. Э. Изард, приведя ряд характеристик чувства стыда, данных разными исследователями, обобщает их в таком описании:

Стыд сопровождается острым и болезненным переживанием осознания собственного «Я» и отдельных черт собственного «Я». Человек кажется себе маленьким, беспомощным, скованным, эмоционально расстроенным, глупым, никуда не годным и т. д. Стыд сопровождается временной неспособностью мыслить логично и эффективно, а нередко и ощущением неудачи, поражения. Пристыженный человек не в состоянии выразить словами свои переживания. Позже он обязательно найдёт нужные слова и будет вновь и вновь представлять себе, что он мог бы сказать в тот момент, когда стыд лишил его дара речи. Как правило, переживание стыда сопровождается острым чувством неудачи, провала, полного фиаско. Это чувство вызывает уже сама неспособность мыслить и самовыражаться в свойственном нам стиле. Стыд порождает особого рода отчуждённость. Человек очень одинок, когда сгорает в пламени стыда, не в силах спрятаться от пронзительного взора собственной совести. Он действительно отчуждён от окружающего, хотя бы в том смысле, что не в состоянии так же, как прежде, запросто обратиться к другому человеку, перекинуться с ним ничего не значащими фразами.

Интерес в исследовании стыда представляет эволюционная биология, получившая значительный толчок в исследованиях Ч. Дарвина, который стал рассматривать вопрос о том, как выражается стыд в организме человека. Далее Дарвин ясно поставил вопросы:

• о происхождении чувства стыда и
• о его постепенном развитии.

Интерес представляет не столько самое решение вопроса, сколько его постановка. Следует ли чувство стыда считать прирождённым, или же оно образовалось путём воспитания и унаследованных приобретённых привычек?

Ещё, может быть, важнее исследования в области истории развития стыда у человека, нормального и ненормального, в различные возрасты и в зависимости от пола. В психологической литературе можно найти дельные замечания по этому предмету, но наиболее богатый материал по этому вопросу доставляет психиатрия, трактующая о нравственном помешательстве; в особенности важна та область психиатрической литературы, которая касается эротомании и извращений полового чувства, ввиду близкой связи, в которой находится чувство стыда с половой сферой.

Обычно в пяти годам у ребёнка вырабатывается чувство стыда, причём оно тесно связано с ощущением собственного тела. Гордон Олпорт считал, что ощущение собственного тела начинает формироваться с младенчества и на протяжении всей жизни остаётся опорой самосознания. Отсутствие чувства интимного стыда является фактором, препятствующим развитию в индивиде личности, а часто — и симптомом психического расстройства, заболевания.

Если история индивидуального развития стыда в человеке может служить любопытной темой исследования, то в ещё большей степени интересны те изменения, которым подвергались представления о стыде в различные времена у различных народов. В общем, по-видимому, можно считать доказанным факт постепенного совершенствования идеи стыда и постепенного углубления самой стыдливости. Факты поразительного бесстыдства диких народов и народов, стоящих на низкой ступени развития, передаются как антропологами, так и многими путешественниками, хотя и здесь встречаются исключения, подобно тому, как и у народов, стоящих на высокой степени развития, бывают эпохи глубокого нравственного упадка. По отношению к чувству стыдливости историкам литературы следовало бы сделать то же, что Лапрад и Бизе сделали по отношению к чувству природы: материал чрезвычайно богатый, и нет недостатка в подготовительных работах в так называемой народной психологии, Völkerpsychologie. Как поразительны, например, рассуждения Аристотеля о стыде в его «Этике» (к Никомаху), и как они отличны от воззрений христианства, несомненно способствовавшего углублению понятия стыда.

К числу наиболее известных, получивших широкое распространение и общественную признательность, относятся работы такой области научного знания как психоанализ, включая различные его направления. Речь, прежде всего, идёт о работах, авторами которых явились З. Фрейд, А. Адлер, К. Хорни, Э. Фромм и многих других. В рамках психоанализа стыд рассматривается как результат действия «…высшей инстанции в структуре душевной жизни… выполняет функцию внутреннего цензора», действующего бессознательно и регулирующего поведение индивида в целом и представляющего собой моральные нормы и установки, формирующиеся в раннем детстве и сопровождающие человека в течение всей жизни.

С точки зрения социологии

Большое значение имеет чувство стыда и в исследованиях социологического характера. С точки зрения общественной привлекают внимание главным образом два явления — брак с его различными формами (моногамии, полигамии, полиандрии и др.) и результатами и преступление. Подобно тому, как в области психической уклонения от нормы доставляют наиболее богатый материал исследования, так и в области общественной исследование преступлений и преступников, в которых притуплено чувство стыда, может быть для социолога интересно не только в теоретическом отношении. За школой Ломброзо нужно в этой области признать несомненную заслугу, несмотря на её скороспелые теории и увлечения. К этой же области социологических исследований следует отнести и те указания по отношению к чувству стыда, которые могут дать педагоги, имея в виду, с одной стороны, влияние школы (в большинстве случаев дурное), с другой — практическое указание средств к сохранению и развитию стыдливости во время школьного возраста. Наконец, серьёзного внимания заслуживает отношение государства к проституции и к домам терпимости как учреждению, в котором христианское государство официально признаёт искоренённым чувство стыда у одних людей ради поддержания бесстыдства в других. Затруднительность положения современного государства по отношению к проявлениям бесстыдства заметна и в других вопросах (припомним, например, бурю, поднятую в Германии по поводу закона Гейнце).

С точки зрения этики

Чувство стыда может быть предметом исследования и в области этики; в этом отношении Владимир Соловьёв впервые указал на то, что чувство стыда не есть только отличительный признак, выделяющий человека из прочего животного мира, но что здесь сам человек выделяет себя из всей материальной природы. Стыдясь своих природных влечений и функций собственного организма, человек тем самым показывает, что он — не только природное существо, а нечто высшее. Чувством стыда определяется этическое отношение к материальной природе. Человек стыдится её в себе или, точнее, стыдится своего подчинения ей и тем самым признаёт относительно её свою внутреннюю самостоятельность и высшее достоинство, в силу чего он должен обладать, а не быть обладаемым ею^{[нейтральность?]}.

С точки зрения эстетики

Наконец, чувство стыда может быть предметом исследования с эстетической точки зрения. Литература по отношению к рассматриваемому вопросу может служить показателем не только историческим, но и эстетическим, то есть можно исследовать вопрос о том, как и в каких типических фигурах воплотили великие мастера слова чувство стыда. И не только литература, но и другие искусства (например, живопись и скульптура) могут быть введены в круг исследования.

См. также

• Чувство вины

Литература

• Стыд // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Гергилов Р.Е. Культурные детерминанты стыда // Обсерватория культуры. — 2014. — №3. — С. 107-114.
• Гергилов Р.Е. Феномен стыда. Социологическая перспектива // Материалы конференции "Пятые Кареевские чтения. История и теория социологии", 18 декабря 2015 года / Отв. ред. А.В. Воронцов, Науч ред. и сост. С.Н. Малявин, СПб.: Рос. гос. пед. ун-т им. А.И. Герцена, 2016. — С. 188-201.
• Гергилов Р.Е. Стыд как множественный феномен: теоретико-методологический анализ // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. — 2016. — No 4. — С. 1-19.
• Гергилов Р.Е. Стыд. Философско-антропологическая перспектива. — СПб.: "Свое издательство", 2016. — 245 с. ISBN 978-5-4386-1130-1
• Гергилов Р.Е. Бесстыдство. Ретроспективный анализ // Человек. — 2016. — №4. С. 146-154.
• Д. Гринбергер, К. Падески. Управление настроением. Методы и упражнения / Mind Over Mood: Change How You Feel by Changing the Way You Think. — СПб., Питер, 2008. — 224 с. ISBN 978-5-469-00089-1, 0-89862-128-3 (англ.).
• Дженнифер Джекет. Зачем нам стыд? Человек vs. общество = Is Shame Necessary? New Uses for an Old Tool. — М.: Альпина нон-фикшн, 2016. — 244 с. — ISBN 978-5-91671-565-1.
• Мартен, Ж.-П. Книга стыда: стыд в истории литературы. М., Текст, 2009.
• Cua, Antonio S. «The Ethical Significance of Shame: Insights of Aristotle and Xunzi», Philosophy East and West 53, 2003, 147—202.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [www.psyq.ru/publications/kinston_shame.html Уоррен Кинстон. «Стыд, теоретический обзор»] (перевод с английского)
• [razumru.ru/humanism/journal/36/novikov.htm Евгений Новиков. «Теория воссоединяющего стыда и этика гуманизма: пути взаимодействия»]
• [wciom.ru/fileadmin/file/monitoring/2016/134/2016_134_01_Gergilov.pdf Гергилов Р.Е. Стыд как множественный феномен: теоретико-методологический анализ]

Отрывок, характеризующий Стыд

В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.