Стёганое полотно

Стёганое полотно (стёганая ткань) — это прошитые насквозь два куска ткани, между которыми находится слой ватина или ваты. Изготовление стеганого полотна также называется квилтингом. Квилтинг (англ. quilting — изготовление стёганых изделий, подбивка) — популярное ремесло и искусство с богатой историей в разных частях мира.

Лицевая сторона полотна обычно выполняется в технике лоскутного шитья (пэчворк, составленная из отдельных кусочков ткани), аппликации (цельный кусок ткани с нашитыми узорами) или представляет собой цельный кусок гладкокрашеной либо набивной ткани (украшением здесь является орнамент, выполненный стежкой). Возможна также комбинация пэчворка и аппликации. Обратная сторона изделия может оставаться одноцветной или также быть набранной из лоскутов разного цвета. При этом стежки, соединяющие обе стороны полотна, создают причудливый выпуклый рисунок.

Из истории

Впервые трёхслойная стёганая одежда появилась в Китае. Оттуда она распространилась на другие страны Востока. Европейцы познакомились со стёганым полотном в эпоху крестовых походов. Простёганные нижние рубашки облегчали рыцарям ношение тяжёлых доспехов. В Италии в XV веке появилась техника трапункто: узоры на белом фоне подчёркиваются дополнительно набивкой (шнуром), вводимой в каналы, образованные стёжкой. В этой технике особенно эффектно смотрятся всевозможные переплетения. В XVI веке в Англию начали поступать красочные ткани разнообразных узоров из индийского хлопка. Одеяло, декорированное вышивкой или набойкой, считалось модным украшением домашнего интерьера. Вскоре одеяла из хлопчатобумажных индийских тканей стали изготавливаться на английских мануфактурах. Шитьё из лоскутов появилось в результате дефицита ситца, возникшего из-за запрета продажи в Англии индийских тканей в 1712 году. Так правительство намеревалось сохранить отечественные мануфактуры, на которых производились шерстяные и шелковые ткани. Ситец попадал в Англию контрабандными путями и его цена резко выросла. Обрезки, оставшиеся после кроя одежды из ситца, не выбрасывали, а использовали для создания других изделий. Крупными фрагментами декорировались шерстяные либо льняные ткани в технике аппликации. Самые мелкие остатки сшивались друг с другом, образуя единое полотно.

В Новый Свет стёганые одеяла попали вместе с переселенцами в 20-х годах XVII века. Из-за нехватки тканей их починка производилась с помощью кусков из старой одежды. Дальнейший дефицит тканей закрепил традицию изготавливать стёганые изделия из лоскутов. Они с течением времени усложнялись, каждая мастерица старалась создать квилт со своим особенным узором и комбинацией цветов. Традиционно американские хозяйки собирали верхнюю часть квилта зимой. На простёжку изделия собирались весной все соседки, по вечерам, после работы, к ним присоединялись мужчины. Помимо предметов, предназначенных для домашнего использования, изготавливались специальные квилты. Мужчине на двадцатилетие дарился так называемый «Квилт свободы», сшитый его матерью и сёстрами. Материалом для «квилтов свободы» служили лоскуты от женских платьев. Так отмечалось начало для молодого человека самостоятельной жизни. Так как «Квилты свободы» использовались по своему прямому назначению — ими укрывались во время поездок, они практически не сохранились до наших дней. Американские квилты, созданные до 1750 года, изготовлены в технике пэчворка. Позднее (до 1850 года) стала популярна аппликация. Особенно изысканными считались цветочные мотивы, покрывавшие всю поверхность изделия. Сохранилось очень мало старинных одеял, выполненных в технике пэчворка, так как они были предметами повседневного обихода, в то время, как квилты с аппликацией предназначались для особых случаев. С 1850 года превалировали квилты из белой хлопчатобумажной ткани «белая работа», где главным украшением была собственно стёжка.

Модные веяния не коснулись некоторых религиозных общин, оставшихся верными приёмам шитья, выработанным годами: только традиционные узоры и одноцветные ткани используют и сегодня мастера квилта из сект амишей и менонитов.

Изделия из стёганой ткани

• Одеяло, лоскутное одеяло, одеяло-плед
• Подушка, спальный мешок
• Покрывало, наволочка, наматрацник
• Чехлы
• Куртка, ватник и др.

Производные или связанные термины

• Стегальные пяльца, большие, для одеяла.
• Стёганка ж. стеженка сиб. стеганный кафтанчик, фуфайка, поддёвка; теплая, на хлопке, пуху или шерсти одежа. Уральцы охочи до стеганок на верблюжьем подшерстке.
• Стеганковый, ко стеганке относящ.
• Стегальщик (Стегальщица), кто стегает, шьет теплую одежду.
• Стегальница — швейная машина.

Литература

• [www.astpress.ru/catalog.php?action=book&id=776&page=1 «Лоскутное шитье. Техника. Приемы. Изделия.» Л. Банакина, АСТ Пресс, 2006, ISBN 5-462-00523-7]
• Б. Штауб-Вахсмут. Пэчворк и квилт. Лоскутное шитьё. Профиздат. 2007. ISBN 978-5-255-01535-1.

Ссылки

• [www.kateryndedevelyn.org/Quilting.pdf История стеганого полотна Файл 12Mb  (англ.)]

Галерея

• Quilt.jpg
• LYS10Patchwork-quilt.JPG
• Quilt03.jpg
• Quilt 001.jpg
• Quilt 002.jpg
• Dessert Quilt.jpg

См. также

• Лоскутное шитьё

Отрывок, характеризующий Стёганое полотно

«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.