Культура каменных курганов
Культура каменных курганов (судавская культура[1]; польск. kultura sudowska, лит. sūduvių kultūra, белор. культура каменных курганоў) — археологическая культура железного века Восточной Европы, располагавшаяся в II—XIII веках на территории северо-восточной Польши, юго-западной Литвы и северо-западной Белоруссии. На основании распространения в области каменных курганов ятвяжской гидронимики эти памятники приписывают западно-балтскому племени ятвягов (судавов).[2]
Культура каменных курганов известна в южном Занеманье и на северо-востоке Польши с середины II века.[3] В IV—VI веках она распространилась и на правом берегу Немана до реки Стревы. В IV—V веках хоронили чаще всего, не кремируя, по одному в кургане, в яме, выкопанной под насыпью. Яма над умершим заложена камнями, из камней сложена центральная часть кургана, затем засыпана землей и сложен венок из камней. Мужчин хоронили головой на север, с копьем у бока (наконечник клали у головы), с щитом на ногах, иногда в могиле находят нож, булавку.[4] Могилы с трупосожжением V—VI веков находят в небольших ямах или в центре насыпи, сложенной из камней, они обложены камнями. В насыпи между камнями находят 1—2 могилы. Погребальный инвентарь немногочислен — наконечник копья, изредка умбон щита, нож, фрагменты фибулы или браслета.[5]
С VII по XI века в восточной части Мазурского поозёрья и далее на восток древности судавов пока неизвестны. Вновь каменно-земляные курганы, насыпаемые над трупосожжениями, появляются здесь в XI—XIII веках, соответствуя летописным ятвягам. Их ареал захватывал восточные Мазуры, юго-западную Литву (Сувалкия) и часть нынешней Гродненской области Белоруссии.[6]
Напишите отзыв о статье "Культура каменных курганов"
Примечания
- ↑ [www.aruodai.lt/paieska/terminas.php?TeId=1695 sūduvių kultūra - Aruodai. Lietuvių kultūros šaltinių elektroninis sąvadas] (лит.)
- ↑ Загорульский Э. М. [www.archaeology.ru/Download/Zagorulskiy/zagorulskiy.pdf Археология Беларуси]. — Мн.: БГУ, 2001. — С. 50.
- ↑ Kaczyński Marian. Problem zróżnicowania wewnętrznego „kultury sudowskiej“ w późnym podokresie wpływów rzymskich i wędrówek ludów // Prace Archeologiczne. Zeszyt 22: Kultury archeologiczne i strefy kulturowe w Europie środkowej w okresie wpływów rzymskich / Red. K. Godłowski. — Kraków: Nakł. Uniw. Jagiellońskiego, 1976. — S. 253—286. (польск.)
- ↑ Tautavičius Adolfas. Vidurinis geležies amžius Lietuvoje (V—IX a.). — Vilnius: Lietuvos pilys, 1996. — P. 365. (лит.)
- ↑ Ibid. — P. 366.
- ↑ Кулаков В. И. [kaup.ru/index.php/lib/books/141-kulakov-v-i-istoriya-prussii-do-1238-goda.html?showall=&limitstart= История Пруссии до 1283 г.]. — М.: Индрик, 2003. — С. 46.
Литература
- Седов В. В. [pawet.net/library/history/bel_history/_rarch/250a/%D0%A1%D0%B5%D0%B4%D0%BE%D0%B2_%D0%92.%D0%92._%D0%9A%D1%83%D1%80%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D1%8B_%D1%8F%D1%82%D0%B2%D1%8F%D0%B3%D0%BE%D0%B2.html Курганы ятвягов] // Советская археология. — М.: Наука, 1964. — № 4. — С. 36—51.
|
Это заготовка статьи по археологии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Культура каменных курганов
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
