Судейкина, Вера Артуровна

Вера Артуровна Судейкина (Стравинская)
Вера Судейкина. Париж, 1924
Имя при рождении:	Вера Артуровна де Боссе
Дата рождения:	25 декабря 1888 (6 января 1889)(1889-01-06)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	17 сентября 1982(1982-09-17) (93 года)
Место смерти:	Нью-Йорк

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Судейкина, Боссе, Стравинский (значения) и Люри

Ве́ра Арту́ровна Суде́йкина (урожд. де Боссе́, в замуж. также Люри, Шиллинг, Стравинская; 25 декабря 1888 (6 января 1889), Санкт-Петербург — 17 сентября 1982, Нью-Йорк), актриса Камерного театра и русского немого кино, художница прикладного искусства, живописец.

Биография

Рождение, ранние годы

Родилась в Санкт-Петербурге в семье шведки Генриетты Федоровны (урожд. Мальмгрен; 25.12.1870—1944?) и петербуржца французского происхождения Артура Гаральда Боссе (1861—1937), родного брата Эдуарда Теодора Боссе (1854—1927). По семейному преданию, отец дал девочке имя, в честь героини романа Ивана Гончарова «Обрыв».

Училась в московской гимназии М. Б. Пуссель, которую окончила в 1908 году с золотой медалью и правом преподавать математику и французский язык. Тогда же она получила музыкальное образование, беря уроки у пианиста Давида Шора (1867—1942), участника знаменитого в то время «Московское трио» (Трио Шора).

В 1910 году поступила в Берлинский университет, где на первом курсе изучала философию и естественные науки — физику, химию, анатомию, а на втором, перейдя на факультет искусства, посещала лекции Генриха Вёльфлина по истории искусства (по её словам, он открыл ей глаза), изучала архитектуру.

В 1910 году она вышла первый раз замуж за некоего Люри, но вскоре их брак был разрушен её родителями. В 1912 году вышла второй раз замуж за студента, прибалтийского немца, впоследствии актёра МХТ (1924—1928, 1934—1938, исполнитель роли немецкого майора фон Дуста в первой постановке «Дней Турбиных» М. А. Булгакова, 1926), Роберта Федоровича Шиллинга (1887—1939, арестован 27 апреля 1938 года по обвинению в шпионаже, осужден и расстрелян 4 марта 1939 года), с которым познакомилась в Берлине. Вскоре началась Первая мировая война, и окончить университет ей не удалось.

Вернувшись в Москву, она поступила в балетную школу Лидии Ричардовны Нелидовой, начала сниматься в кино (за два года — 1914—1915 — сыграла, по-видимому, пять ролей в фильмах кинокомпании «П. Тиман и Ф. Рейнгардт», поставленных режиссёрами Я. А. Протазановым, В. Р. Гардиным и А. Андреевым) и была принята в труппу Камерного театра Александра Таирова.

Девичья фамилия

Использование Верой Александровной фамилии «де Боссе» с приставкой «де», подчёркивающее аристократическое или дворянское происхождение, не имеет никакого правового основания. Отец Веры, Артур Гаральд Боссе, не был ни аристократом, ни даже дворянином. Был он сыном купца первой гильдии, торговавшего в Риге и Санкт-Петербурге мануфактурой, следовательно, принадлежал к купеческому сословию. Дочь купеческого сына — Вера не имела прав на дворянское отличие в фамилии в виде приставки «де» и самовольно её использовала в своей девичьей фамилии, видимо, из практических соображений.
Переход из одного сословия в другое был в Российской империи делом не простым. Интересно узнать, что родной дядя Веры, Эдуард Теодор, перешёл из купеческого в другое сословие — потомственных почётных граждан (даже не дворян!) в 1896 году, в 42 года, будучи уважаемым и известным в России предпринимателем, организатором крупного машиностроительного производства.

Кроме Веры, приставку «де» к фамилии, в отличие от Веры, совершенно заслуженно, использовал её двоюродный дядя, действительно дворянин, адмирал Фёдор Эмильевич де Боссе.

C Сергеем Судейкиным

В 1915 году в театре она познакомилась с художником Сергеем Юрьевичем Судейкиным (1882—1946) и в марте 1916 года переехала к нему в Петербург. Ради него Вера оставляет свою мечту быть актрисой, перестаёт сниматься в кино, становится музой и помощницей художника, а также сама начинает рисовать.

В апреле 1916 года Михаил Кузмин дарит ей и Судейкину пасхальный подарок — «Чужую поэму», их образы получили также отражение в его пантомиме «Влюблённый дьявол».

В июне 1917 года она вместе с Судейкиным уезжает в Крым. В августе 1917 года они общаются с Осипом Мандельштамом, который посвятил им стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла…».

Проведя лето 1917-го в окрестностях Алушты, к осени они перебрались сначала в Ялту, а потом в Мисхор, где и прожили до апреля 1919-го. В феврале 1918 года они регистрируют свои отношения.

Осенью того же года Вера впервые выставляет свои работы — на выставке «Искусство в Крыму» в Ялте.

В апреле 1919 года они в числе многих переезжают в Новороссийск, а в конце месяца — в Тифлис. В декабре 1919 года Судейкины покидают Тифлис и перебираются в Баку; 12 марта 1920-го возвращаются в Тифлис; затем был Батум, откуда в мае они уезжают в Париж.

Этот период своей жизни с Судейкиным Вера описала в своем дневнике, который вела с 1 января 1917 по 2 сентября 1919 года. В нём она рассказывает об их жизни в Петрограде накануне Февральской революции, о встречах с друзьями, поездке в Москву на выставку «Мира искусства», её разводе с Шиллингом, о том, как проходили дни «застрявших в Крыму» политиков, актёров, писателей, художников, а также — описывает колоритную жизнь Тифлиса в мае 1919 года.

C Игорем Стравинским

19 февраля 1921 года Дягилев знакомит Веру с Игорем Стравинским, в ноябре она вновь выходит на сцену — в небольшой роли Королевы в балете «Спящая красавица», а в конце мая 1922 года уходит от Судейкина.

В июне 1922 года в Париже вместе со своей подругой, художницей А. А. Даниловой (Тулой), Вера открывает магазинчик модных и театральных аксессуаров «Tulavera», по заказу Дягилева делает костюмы для балетов его труппы.

В августе 1922-го, Судейкин уезжает в Америку, Вера становится спутницей Стравинского. Стравинский был женат и не собирался покидать свою семью. Мать Стравинского так никогда и не узнала о его отношениях с Верой, но жена Стравинского Екатерина Гавриловна по его просьбе встретилась с нею в Ницце 1 марта 1925 года.

В марте 1939 года умирает первая жена Стравинского , в июне умирает его мать, осенью 1939 г. Стравинский перезжает в Америку. В конце года, преодолев бюрократические препятствия, Вере удаётся приехать к нему.

9 марта 1940 года вступает в официальный брак со Стравинским, спустя почти двадцать лет после их первой встречи.

В августе 1945 года вместе с подругой Елизаветой Соколовой Вера открывает в Беверли-Хиллз художественную галерею «La Boutique», в которой прошли выставки Павла Челищева, Марка Шагала, Пабло Пикассо, Сальвадора Дали; много рисует, с 1955-го она вновь начинает выставляться — в Риме, Венеции, Милане, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Цинциннати, Хьюстоне, Токио, Лондоне, Берлине, Париже.

Осенью 1962-го вместе со Стравинским она побывала в Москве и Ленинграде. Эту встречу со Стравинскими показывали по московскому телевидению.

Вместе они прожили пятьдесят лет, разлучаясь лишь ненадолго. При участии Веры издано несколько книг о Стравинском и об их жизни, в том числе их переписка и её ежедневники (в переводе на английский).

Вера де Боссе прожила долгую жизнь (девяносто четыре года), скончалась 17 сентября 1982 года в Нью-Йорке. Похоронена в Венеции на кладбище Сан-Микеле, рядом со своим мужем Стравинским.

Литература

• Судейкина В. Дневник 1917—1919. М.: Русский путь, 2006. ISBN 5-903081-03-7
• Муза. Отрывки из дневника и другие тексты Веры Судейкиной (Стравинской) см.: Experiment / IMRC. Vol. 13: Los Angeles, 2007.
• Вишневский В. Е.. Художественные фильмы дореволюционной России: фильмогpaфическое oпиcaниe / Всес. гос. ин-т кинематографии «ВГИК». Кабинет киноведения. — М.: Госкиноиздат, 1945. — С. (см.: В. Шиллинг). — 192 с. — 2000 экз.
• Табидзе Т. Первая встреча апреля: (Из воспоминаний «Кафе Химерион») // Литературная Грузия. 1967. № 10/11. С. 49-50.
• Stravinsky V., Craft R. Stravinsky in Pictures and Documents. New York: Simon and Schuster, 1978.
• Fantastic Cities and Other Paintings by Vera Stravinsky. Boston: David R. Godine, 1979.
• Igor and Vera Stravinsky: A Photograph Album 1921 to 1971 / Text from Stravinsky’s Interview1912-1963; 258 photographs selected by Vera Stravinsky and Rita McCaffrey; Captions by Robert Craft. New York: Thames and Hudson, 1982.
• Dearest Bubushkin: The Correspondence of Vera and Igor Stravinsky, 1921—1954, with Excerpts from Vera Stravinsky’s Diaries, 1921—1971 / Ed. by R. Craft. New York: Thames and Hudson, 1985.
• The Salon Album of Vera Sudeikin-Stravinsky / Ed. and tr. by J.E. Bowlt. Princeton: Princeton University Press, 1995.
• Богомолов Н. А., Малмстад Д. Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М.: НЛО, 1996. С. 196—197.
• Художники русского зарубежья 1917—1939: Биографический словарь / Сост.: О. Л. Лейкинд, К. В. Махров, Д. Я. Северюхин. СПб.: Нотабене, 1999. С. 547—548.
• Боулт Д. Сергей Судейкин: Жизнь в ближней эмиграции // В. Э. Борисов-Мусатов и «Саратовская школа»: Материалы 7-х Боголюбовских чтений. Саратов, 2001. С. 161—165.
• Великий Кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов России (1908—1919) / Сост.: В. Иванова и др. М.: НЛО, 2002. С. 228—234.
• Бенуа А. Н. Мой Дневник: 1916—1917-1918 / Подгот. текста Н. И. Александровой и Т. В. Есиной; Коммент. Н. И. Александровой и А. В. Ревякина. М: Русский путь, 2003. С.37

Ссылки

• [www.seagullmag.com/oarticle.php?id=754 О Вере Артуровне Стравинской: маленький мемуар]. Автор Соломон Волков (Журнал «Чайка» #17(33) от 2 сентября 2002 г.)

Отрывок, характеризующий Судейкина, Вера Артуровна

Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.