Султан-Махмуд

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Султан-Махмуд
владетель Эндирея
1585 — 1643
Предшественник:	нет
Преемник:	Казаналп
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	Бойнакъ
Смерть:	1643(1643) Эндирей
Место погребения:	Бавтугай
Род:	Эндирейское владение
Отец:	Чопан-шамхал

Султан-Махмуд (также в русск. документах Султан-Мут, Султан-Магомед, Салтамамут; ок. 1560—1643 гг.) — кумыкский мурза, правитель Эндирейского владения.

Сегодня Солтан-Мут Тарковский, основатель Эндиреевского владения, является одним из самых обсуждаемых героев в истории Северного Кавказа. Не утихают споры о его происхождении, его делах и политическом наследии, которое он оставил после себя. Даже написание его имени вызывает споры. О дате рождения Солтан-Мута можно судить по сведению немецкого путешественника Адама Олеария, побывавшего в 1636 г. в Эндирее и указавшего, что Солтан-Махмуту (он называет Солтан-Мута его полным арабским именем) исполнилось 76 лет. Получается, он родился в 1560 г. При рождении он получил имя Солтан-Махмут, по всей вероятности в честь популярного в мусульманском мире золотоордынского хана Солтан-Махмута Джанибека (ум. в 1357 г.). Место его рождения определить гораздо труднее, чем примерную дату рождения, ведь шаухалом в 1560 г. был Будай, а где жил в то время отец Солтан-Мута Чопан достоверно не известно. Скорее всего это любимое место отдыха большинства шаухалов — город Бойнак (ныне Уллубий-Аул), где они пребывали до своего возведения на престол. Нет сомнения лишь в том, что в юности он получил обычное для того времени военное образование и приобрёл знания в области богословских наук. Некоторые его поступки, например наречение своих сыновей именами героев огузского (древнетюркското) героического эпоса «Китаб Дадамы Коркут» свидетельствуют о том, что Солтан-Мут был знаком c тюркской литературой. Вероятно, восточная литература входила в комплекс необходимых знаний, которым обучали молодых царевичей[1].

Края черкесов, неба синева, Гора Тарки — пристанище владык, Ищу я, гость, достойные слова, Чтоб вас воспеть на все лады. Сюда я прибыл с дальних берегов, В грозу и бурю переплыв моря, В любви поклясться головой готов, Таркинские мелодии творя. За всё, за всё признательны мы вам - Здесь близок нам и дорог каждый дом. Пускай вас песня будит по утрам, Заливаясь звонким соловьём.

Пауль Флеминг (Таркинские мелодии, 1636 г.)

Поражение царских войск в Караманской долине было настолько серьёзно, что власть Москвы на Тереке и на всём Предкавказье потеряла всякий авторитет. Уже после взятия шаухальцами Койсинского острога царская администрация была вынуждена сжечь Сунженский острог и перевести из него людей в Терскую крепость. Победа тарковского оружия могла быть ещё оглушительнее, решись шаухал пойти на штурм Терской крепости, но его внимание было отвлеченно захватом Ширвана войсками Аббас-Шаха, в лице которого возникла новая опасность для обескровленной Кумыкии. Согласно мнению Г. А. Ткачева, именно «Шевкальской войне» 1604—1605 гг. посвящена казачья песня, основным лейтмотивом которой является плачь по погибшим в походе казакам:

Меж Тереком и Судаком поле распахано Не плугами, а конскими копытами. Не всхожими семенами поле засеяно, Засеяно оно казачьими головами…

Любопытно свидетельство иностранца на российской службе Исаака Массы об итогах войны: — «царь Борис… отправил 50 000 человек… все они по большей части погибли как от татар и турок, так от лишений и дурных дорог, так что немногие вернулись; и в Москве были люди, рассказывавшие столько о тамошней стране и народах, что с избытком хватило бы на несколько книг, и они сказывали, что в некоторых местах встречали людей сильных, как великаны, которые никогда не расстаются с оружием, ни в поле за плугом, ни дома». Большие потери понёс и кумыкский народ. Наверное именно тогда наши предки сочинили эту народную песню:

И мы умрем, увы, умрем. Умрем, сомкнем навеки очи. Но долго, долго проживем В устах, живущих в крае отчем.

Окончательную точку в московско-тарковском конфликте поставил лишь обмен пленными в 1607 году. Посредником был правитель кызылбашского Ирана Аббас Великий. Посредничество государя такого уровня свидетельствует о возросшем международном авторитете Тарковского шаухала.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Имя

Многочисленные свидетельства о Султан-Махмуде сохранились в русскоязычных исторические документах, где его имя передавалось по-разному. Известный советский кавказовед Е. Н. Кушева, в своей работе «Народы Северного Кавказа и их связи с Россией» (1963), выделяет именно вариант «Султан-Махмуд», однако, помимо Султан-Махмуда, исследовательница позволяет себе в тексте употреблять и другие формы написания имени, исходя из различных источников — Салтамамут, Салтамагмут, Салтанмагмут, Султан-Магомед, Султан-Магмут, Султан-Мут.

Происхождение и семья

На историческую арену Султан-Махмуд вышел в конце 1580-х гг., когда ему удалось одержать верх в распре со сводными братьями и образовать собственное владение с центром в Эндирее. Поводом для конфликта с братьями послужило происхождение Солтан-Мута от неравного брака шамхала Чопана и племянницы первостепенного кабардинского узденя Хату Анзорова. Сыновья от таких браков назывались чанками и согласно бий-адату не имели права на удел. Вместе с тем нельзя недооценивать тот факт, что дочь Хату была замужем за крымским ханом. Это означало, что чанка был родичем и могущественным правителям Крыма.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Роль Солтан-Мута в истории

В начале 1603—1604 годы, узнав через лазутчиков своих воевод об очередной смуте в Шаухальстве Тарковском, царь Борис Годунов решил, что сможет обрести авторитет для создаваемой им династии Годуновых в быстрой и победоносной войне на Северном Кавказе. С этой целью весной 1604 году он отправил на Терек армию стрельцов во главе со своими отборными воеводами Бутурлиным, Плещеевым и Кольцовым-Мосальским.

Старшина кумыкского рода тюмен корнет Тога Дебиров в 1860-х гг. сообщил сословно-поземельной комиссии, что выше крепости Грозной на реке Сунже был казачий город, называемый Холопкин город, известный кумыкам и чеченцам под названием Куллары («Холопы»), где будто уцелели следы укреплений, и что город этот существовал во время Бутурлина. Русские крепости также были на земле тюменов в местечке Гермен на берегу Сулака, в Кумторкале, на Кызыл-Яре — напротив селения Эндирей и в Султан-Гул-Герменчике. По словам Дебирова их все построил Бутурлин.

Вторжение русских войск застало Солтан-Мута в Шемахе, где он безуспешно ждал подкрепления от турок. Видя, что турки, отступающие под напором сефевидской армии, неспособны оказать ему действенную помощь, он произвел поход в Кахетию, под стены её столицы — город Загеми. Взять город, несмотря на ожесточенную осаду, он не смог, но запасся здесь достаточным количеством провианта и решился на стремительный и рискованный манёвр. Перейдя из Кахетии через Большой Кавказский хребет на Северный Кавказ, он отправился к своим родственникам и друзьям в Кабарду. Ему удалось убедить кабардинских князей Казия и Шолоха, а также вассалов крымского хана Кази-Герея на Кубани и в Малой Ногайской Орде отправить вспомогательные отряды на помощь воюющим дагестанцам. По свидетельству А.-К. Бакиханова, они передали под его начало свои отряды. Всего Солтан-Муту удалось собрать 13 тысяч воинов. А.-К. Бакиханов и Гасан Алкадари утверждают, что все они являлись кабардинцами, но раздробленная на враждующие между собой уделы Кабарда, не могла в одночасье направить в Дагестан всю свою живую военную силу. Сообщение А.-К. Бакиханова основано на преданиях, а они, как известно, отражают не конкретные факты, а общие категории и народные представления. Более чем вероятно, например, что численность войска приведённого Солтан-Махмутом преувеличена преданиями вдвое, если не втрое. Известно также, что в это войско входили не только кабардинцы, но и кубанские ногайцы, крымские татары, подвластные им черкесы и единоплеменные кумыкам карачаево-балкарцы.

Вернувшись в Кумыкию, Солтан-Мут объединил свою армию с народным ополчением и дружинами других князей. Момент истины настал под стенами Тарков. Кумыкское войско несколько раз пыталось взять город штурмом, используя при этом осадные орудия, подкопы и позаимствованные у турецкого гарнизона в Дербенте пушки. Однако закаленным в боях с крымскими татарами воеводам удалось отбить эти атаки. Оставить город их вынудила сама бесперспективность его дальнейшей обороны. Рано или поздно кумыки и их союзники всё равно взяли бы город. Да и в свете надвигающегося на Россию «смутного времени» удержание Западного Прикаспия теряло былое значение. Армия теперь была необходима для обороны самой Москвы, а не для дальних походов. Потому стремясь спасти своё войско, Иван Бутурлин вывел его из города и повёл на север, в сторону русской границы.

Освободительная армия во главе с Солтан-Мутом Эндиреевским и Адиль-Гиреем I Тарковским бросилась в погоню за ними. Они настигли Бутурлина в долине Караман, что расположена у устья реки Шура-Озень. В одной из старинных книг, сохранившейся в библиотеке шамилёвского наиба Саида из Игали обнаружена интересная пометка, гласящая о том, что в 1014 г. Хиджры (1605 г.) «армия дагестанцев под командованием сыновей шамхала Солтан-Мута и Адиль-Гирея окружила русскую армию в пространстве между Тарки и Казы-Юртом, там произошла страшная битва, в которой удача изменила русским и были из них убиты семь тысяч, в том числе двое командующих воевод Бутурлин и Плещеев».

По словам, жившего в середине XIX в. Солтан-Али Дебирова, «тела убитых русских остались на месте сражения, называемом Караман, что на берегу Каспийского моря и неподалеку от устья старого течения реки Сулак, где и в настоящее время (вторая половина XIX в.) видны груды костей в песчаном грунте».

Согласно мнению казачьего историка Г. А. Ткачева, именно войне 1604—1605 гг. посвящена казачья песня, основным лейтмотивом которой является плачь по погибшим в походе казакам: Меж Тереком и Сулаком поле распахано Не плугами, а конскими копытами Не всхожими семенами поле засеяно. Засеяно оно казачьими головами…

Едва ли не самый известный русский историк Н. М. Карамзин писал: «Сия битва несчастная, хотя и славная для побежденных, стоила нам от 6 до 7 тысяч воинов, и на 118 лет изгладила следы российскою влияния в Дагестане».

О военных победах Солтан-Мута потомки его подданных сочинили песню, которую перевел и записал 120 лет назад Н. Семёнов. См.: Песня плакальщицы над телом убитого Султан-Мута.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Феномен Солтан-Мута

Феномен Солтан-Мута не исчерпывается лишь его военными достижениями. В связи с тем, что на протяжении XX в. личность героя замалчивалась и принижалась, мы не имеем морального права не сказать «обо всём понемногу».

В последние годы некоторые историки, не осмыслившие всего многообразия источников, пытаются очернить Солтан-Мута, представить его в роли смутьяна и инициатора междоусобиц, ослабивших наше Отечество перед внешней угрозой. Однако этому противоречат слова и поступки эндиреевского хана. Например, как указанно в опубликованном историком С. А. Белокуровым источнике в 1614 г. Солтан-Мут призывал Адиль-Гирея не бить челом московскому царю, «а быть им Кумытцким князем и мурзам меж собой всем в мире и в одиначестве (то есть в тесном союзе)». То обстоятельство, что половину шамхальства контролировал Солтан-мут и его союзники в лице Андия и других, не давала покоя Адиль-Гирею и его братьям, путём различных интриг, он вынудил терского воеводу внезапно напасть на Эндирей в 1614 году, в результате этого там погибли, сын Андия Али-Солтан (в источнике указанно ошибочно Али-Бори), Чопалав, сын Алибека казикумукского и другие князья, самому Солтан-муту удалось на время скрыться в горах. Через год сторонники Солтан-мута Зоруш-бий и Албури, сыновья Тонай-Джалава (Тунджалав) напали на Казанище, где погиб Баммат, родной брат Адиль-Гирея и Эльдара. Зоруш-бий тоже погиб в этой схватке, его брат Албури ибн Тонай ушёл к Солтан-муту, стал его зятем и был назначен амиром в Салатавии, его считают основателем Буртуная (Албуртонай), и Тонай-юрта, (прежнее название Хасавюрта). Согласно А. Каяева с этого периода в шамхальстве началась смутное время, которая продолжалась 30 лет.

В отличие от Тарковских шаухалов Адиль-Гирея I и Эльдара I, проявивших патриотизм в 1605 г., а впоследствии ориентировавшихся на союзнические отношения с прежним врагом, Солтан-Мут всю жизнь оставался верен своим принципам. Даже дипломатические отношения с Москвой он восстановил через посредство своего младшего, более покладистого брата Муцала. Он протянул руку дружбы не как побеждённый, а как победитель и если кто и был виноват в нестабильности взаимоотношений между Кумыкией и Россией, так это беспрестанно интриговавшие терские воеводы, желавшие «ловить рыбу в мутной воде» кумыкских междоусобиц. Их двуличность была очевидной для эндиреевского владетеля и, возвращаясь из хаджа, он в конце 1630-х гг. посетил в Бахчисарае хана и предложил ему дать под его начало ратных людей, которых престарелый Солтан-Мут самолично был готов вести на штурм Терского городка, дабы покончить с постоянной угрозой миру, стабильности и порядку в Кумыкии.

Солтан-Мут был не только талантливым полководцем, но и умелым политиком и организатором. Объединив людей вокруг идеи достижения благосостояния путём созидательного труда, он поощрял внутреннюю торговлю, а также торговлю своих жителей с соседними землями, развитие земледелия, скотоводства и ремёсел. Старшина рода гуэн Джанакай Асанов освидетельствовал перед Сословно-поземельной комиссией в 1860-е гг., что Солтан-Мут вовсе не отличался деспотизмом и все внутренние споры при нём и его ближайших потомках решались собранием узденей.

При Солтан-Муте Эндирей превратился в цветущий крупный город. По словам эндиреевского писателя и поэта знатока истории Адиль-Гирея Измаилова «один его предел находился в Чумлу, а другой край [в местности] Гюен-ер, в нижней части нынешней Княжеской дороги (Киназ-йол)». При нём же возникли и другие сёла: Аксай, Карлан-Юрт, Бамат-Юрт, Боташ-Юрт, аул Азнавура, Сала-Юрт, Тонай-юрт, Салтанеево место, крепость Черив-Кала, разрослись уже существовавшие Бавтугай (Гуен-Кала), Карагач, Костек и др. В XVII в. Эндирей прозвали за величину и красоту «Ярты Истамбул» («Пол Стамбула»).

Эндиреевский князь был глубоко верующим человеком и в 1636 г. совершил хадж в Мекку. При нём Эндирей стал средоточием богословской науки, откуда миссионеры несли знания об Исламе по всему Кавказу, в том числе языческим племенам Чечни, кабардинцам, и карачаево-балкарцам.

Рассказ о качествах героя нашего очерка как политического лидера был бы не полным, если бы мы упустили из виду его успехи на внешнеполитическом поприще. Особо тёплые отношения у эндиреевского владетеля сложились с Крымским ханством и ногайскими феодалами. О его отношениях с Крымом уже было сказано выше. В 1635 г. Солтан-Мут обратился к ногайскому кейковату Джан-Мухаммеду и мурзам его группировки, советуя им «близко быть к горам и к нам, чтобы вместе противостоять врагам, тем более что от отца вашего Исмаиля мы были други и братья». В условиях, когда ногайцы подвергались мощному калмыкскому прессингу с востока, предложение Солтан-Мута являлось искренней попыткой помочь братскому народу, попавшему в беду.

В конце своей жизни Солтан-Мут даже заключил договор о дружбе и торговле с герцогством Голштиния, находившимся в Северной Германии. По сути это был полноценный экономический и политический союз между двумя суверенными государствами.

Могущество Эндиреевского ханства приумножил младший сын Солтан-Мута Казан-Алп, в союзническо-вассальных отношениях с которым состояли многие кабардинские князья[3]. Лишь со смертью Казан-Алла возникает череда смут, положившая начало раздроблению владения, созданного его отцом, на мелкие княжества, неспособные к самостоятельной обороне своих рубежей и ставшие добычей армии Петра I.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Караманское сражение 1605 года в панораме веков

Более 400 лет назад в истории Дагестана произошло событие, которое имело общекавказское значение. Речь идет о победе над русской армией под командованием воеводы М. И. Бутурлина объединённого ополчения шаухала Тарковского и владетеля Северной Кумыкии Султан-Мута или Султан-Махмуда, как его часто называли русские источники. Говоря о значении этой победы, нужно согласиться с высказыванием известного русского историка Н. М. Карамзина о том, что после этого поражения Россия более столетия не решалась предпринять попытки проникновения на Кавказ. Поход русской армии под командованием Бутурлина 1604—1605 годов стал очередной в ряду попыток России проникнуть и закрепиться на Северном Кавказе, Начало этому процессу было положено взятием Россией в 1556 году Астрахани. После этого южные границы России вплотную подошли к Кавказу. На пути дальнейшего активного продвижения Руси на юг появилось препятствие — сопротивление кумыков. Прелюдией обострения русско-кумыкских отношений в начале XVII в., которое закончилось кровопролитным сражением, стали походы русских на кумыкские земли и на столицу шаухальства Тарковского. Первый из них состоялся в 1560 году под предводительством воеводы Черемисинова, то есть через 4 года после покорения Россией Астрахани (см. Поход Черемисинова в Дагестан). После этого состоялись ещё несколько крупных походов русских на Дагестан, а именно: в 1569 г. под командованием воеводы Шадры, 1587 г. — Астраханского воеводы, 1598 г. — воеводы Засекина, 1591 г.- поход московских войск, 1594 г. — воеводы Хворостинина и др. и, наконец, в 1604—1605 гг. — поход Бутурлина. По тем временам крупнейшее сражение, при котором погибли более 7 тысяч русских стрельцов и не меньше дагестанских ополченцев, не могло, естественно, не отразиться в исторических источниках и литературе. Читающей публике более всего известна оценка Н. М. Карамзиным итогов походов Бутурлина на Кумыкию и Тарки в начале XVII века. Его слова о том, что после поражения в Дагестане в 1605 году Россия на долгие «118 лет изгладила своё присутствие» на Кавказе, цитируется многими исследователями проблем русско-кумыкских (дагестанских) отношений XVII векеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Акбиев А. С. Кумыки: вторая половина XVII- первая половина XVIII. Махачкала, 1998.
• Ахмадов Я. З. Политическая история народов Северного Кавказа в XVI—XVII в. Грозный, 1988.
• Бакиханов А.-К. А. Гюлистан-Ирам. Баку. 1991.
• Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М. — 1889.
• Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией. — М.: Издательство АН СССР, 1963.
• Идрисов Ю. М. Борьба Тарковского государства за независимость в XVI—XVII в.// Вести КНКО. Махачкала, 2008. Вып. 12-14.
• Кабардино-русские отношения. М., 1957. — Т. I. — С. 165.
• Карамзин Н. М. История государства Российского. Книга III. I. XI. М., 1988.
• Чхао Чху-Ченг. Распад Монгольской империи. Казань. 2008.

Отрывок, характеризующий Султан-Махмуд

Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…