Султан Хан-Гирей
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
| Султан Хан-Гирей | |
| Род деятельности: |
адыгейский аристократ, этнограф, фольклорист и искусствовед |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Супруга: |
Тукай |
| Дети: | |
Султа́нов Хан-Гире́й (полное имя Крым-Гирей Махмет Гиреев Хан-Гирей) (1808—1842) — князь, представитель одной из младших ветвей крымской ханской династии Гиреев (чингизид), и одновременно представитель адыгской аристократии, этнограф, фольклорист, искусствовед, создатель азбуки родного языка, автор проектов по «гражданскому устройству» своего народа, своими произведениями внес значительный вклад в адыгскую культуру и адыгскую литературу, считается одним из основоположников адыгской этнографии и исторической науки[1].
Краткая биография
Третий сын Султана Мехмеда (Мамата) Хан-Гирея (? — 1821). Братья — Султан Шаган-Гирей (1808—1827), Султан Сагат-Гирей (1809—1856) и Султан Адиль-Гирей (1819—1876).
- Родился в 1808 году, в ауле Тлюстенхабль, в Черкесии (ныне Республика Адыгея). Окончил в Петербурге кадетский корпус, служил в различных офицерских чинах.
- 1837 году — вступил в должность командира Кавказско-горского полуэскадрона. Был назначен полковником и флигель-адъютантом императора Николая I. Позже был назначен командиром царского конвоя[2].
- 1837—1840 гг., — участвовал в войнах, ведшихся Россией за рубежом (русско-персидская, русско-турецкая, Польша).
- Хан-Гирей не принимал участия в военных событиях на Кавказе. Однако эти события его безусловно волновали и чтобы остановить кровопролитие он разработал проект мирного завоевания Кавказа, который не получил должного рассмотрения. Позже, сенатор Филипсон, Григорий Иванович написал об этом в своих воспоминаниях[2] -
- «Возвращаюсь к весне 1837 года.»
- когда Вельяминов был уже там. Он молча ходил взад и вперед, по временам косясь на мой портфель; наконец, не выдержал и спросил с неудовольствием: "Да что это у тебя, дражайший, сегодня так много к докладу? ". Тогда только я спохватился. — «Это, ваше превосходительство, проект покорения Кавказа флигель-адъютанта полковника Хан-Гирея, присланный военным министром на ваше заключение».— «А, пусто-болтанье! Положи, дражайший, на стол, я рассмотрю».
- Я положил в одно из отделений его письменного стола и более года видел его там же, только с возраставшим слоем пыли.
- 1841 год — был послан на Кавказ для агитации горцев в пользу царя. Ультимативный характер требований русского самодержца Хан-Гирей не разделял, однако считал целесообразным присоединение к России. В выполнении этого поручения он не преуспел, потому, по возвращении в Петербург, он подал в отставку.
- 1842 год, — то есть несколько месяцев спустя, осенью 1842 года, Хан-Гирей умер в своем доме в родном ауле Тлюстенхабль (там же и похоронен).
Единственный сын — Султан Мурат-Гирей (1842—1863), чиновник 14-го класса Азиатского департамента.
После смерти Хан-Гирея его вдова Султанша Тукай получила пенсию в размере 500 рублей серебром в год и единовременное пособие в сумме 1000 рублей серебром. Вдова с сыном Муратом проживала в ауле Гривенском. Опекал их младший брат Султан Адиль-Гирей.
Родители
Мать — Биче, вторая жена Магомет-Гирея. Бабушка — Княгиня Канитат (адыгского, княжеского происхождения), родная тетка по отцу Магомет-Гирея. Отец — Султан Магомет-Гирей (чингизид).
Указом российского императора Александра 1 от 23 декабря 1816 года Магомет-Гирею был присвоен чин войскового старшины, при этом в указе говорилось:«этот чин жалуется за приверженность его России и желании остаться в нашей службе, несмотря на выгодные предложения от турецкого правительства ему сделанное»
Произведения
Хан-Гирею принадлежат следующие произведения:
- Историко-этнографическое сочинение «Записки о Черкесии». 1836 г.
- Повесть «Черкесские предания» (Русский вестник. 1841. Т. 2).
- Нравоописательный очерк «Вера, нравы, обычаи, образ жизни черкесов» (Там же. 1842. Т. 5.).
- Повесть «Князь Канбулат» (Там же. 1844. № 10-11).
- Повесть «Наезд Кунчука» (Кавказ. 1846; перепеча тана в «Русском инвалиде», 1846 г:, в сборнике газеты «Кавказ» за II полугодие 1846 г., в журнале «На Кавказе». 1909, т. 1).
- Мифология черкесских народов — отрывок из очерка «Вера, нравы, обычаи, образ жизни черкесов» (Кавказ, ; 1846; перепечатан в сборнике газеты «Кавказ» за II полугодие 1846 г.).
- Нравоописательно-биографический очерк «Бесльний Абат» (Кавказ. 1847. № 42-48; перепечатан в сборнике! газеты «Кавказ» за II полугодие 1847 г.).
- Нравоописательно-биографический очерк «Князь Пшьской Аходягоко» (Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. 1893. № 17).
Большинство произведений издано посмертно. Его произведения публиковались в известных периодических изданиях Петербурга, Москвы и Кавказа, использовались кавказоведами в России и за рубежом. Кроме вышеуказанных, некоторые его известные литературные произведения ещё разыскиваются.
Некоторые его рукописи в настоящее время находятся на исследовании у научных сотрудников института адыговедения — Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований имени Т. М. Керашева.
Своими произведениями Хан-Гирей увековечил себя в памяти своего народа. 2008 году — в Пятигорском «Доме национальных культур» состоялся вечер, посвященный 200-летию Султана Хан-Гирея.[3]
Напишите отзыв о статье "Султан Хан-Гирей"
Примечания
- ↑ [Исхак Машбаш. Хан-Гирей. Майкоп : РИПО «Адыгея»,1998.-832c/ ISBN 5-7992-0013-6]
- ↑ 1 2 [Журнал «Русский архив» 1883 г. Воспоминания Г. И. Филипсона]
- ↑ [www.pravda-kmv.ru/index.php?page=news&id=1291 Пятигорская правда. ст. Имя в истории. автор В.Сыченко]
Литература
Исхак Машбаш. Хан-Гирей. — Майкоп : РИПО «Адыгея»,1998. — 832 c. ISBN 5-7992-0013-6
Ссылки
- [www.cerkesarastirmalari.org/pdf/ruscakitaplar/etnografiya/GSK2.pdf «ГЕНЕАЛОГИЯ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА» Историко-генеалогический научно-реферативный независимый журнал]
Отрывок, характеризующий Султан Хан-Гирей
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
