Сумароков, Павел Иванович

Павел Иванович Сумароков
Новгородский губернатор
1812 — 1814
Предшественник:	Алексей Васильевич Васильчиков
Преемник:	Николай Назарьевич Муравьёв
Витебский губернатор
1808 — 1812
Предшественник:	Сергей Александрович Шишкин
Преемник:	Иван Францевич Лешерн
Рождение:	ок. 1767 Москва
Смерть:	6 (18) сентября 1846(1846-09-18) Санкт-Петербург
Род:	Сумароковы
Отец:	Иван Петрович Сумароков
Супруга:	Мария Васильевна Голицына
Дети:	Сергей Павлович Сумароков
Деятельность:	прозаик, драматург 1799—1831

Па́вел Ива́нович Сумаро́ков (1767 — 6 (18) сентября 1846) — русский чиновник и литератор из рода Сумароковых. Автор известного описания Новороссии, опубликованного в 1800 году. Племянник поэта А. П. Сумарокова, отец графа С. П. Сумарокова.

Жизнь и карьера

Родился около 1767 года в Москве, там же обучался в благородном пансионе при Московском университете. С 1781 года служил в Преображенском полку: унтер-офицером, с 1790 года — прапорщиком, с 1792 года — подпоручик, вышел в отставку в 1796 году в чине штабс-капитана.

В 1797 году перешёл на гражданскую службу в чине коллежского советника, в 1801 году присвоен чин статского советника. В 1802 году Сумароков назначен членом Комиссии по спорам о землях в Крыму, в 1807 году — на должность витебского губернатора, где проработал до 1812 года, затем, в 1812 году — новгородский губернатор. По сообщению Свербеева

В правительственной сфере считался он человеком беспокойным, брюзгливым и неприятно резким. В других, противоположных кружках, напротив того, Сумароков являлся героем самоотвержения, живя скромно, бедно и почти вдовцом. Умная и говорливая пожилая его дочь проживала у каких-то Голицыных, своих родственников.

В 1813 году по протекции Сумарокова, на должность новгородского вице-губернатора был назначен Н. Н. Муравьев, который, сойдясь близко с Аракчеевым, начал интриговать против своего начальника. Временщик, владевший в Новгородской губернии усадьбой Грузино, твердил императору, что губернатор Сумароков пьёт. Кикин пытался защитить честь приятеля и разубедить в этом государя, однако безуспешно. В 1815 году Сумароков посреди ночи получил приказ выехать из губернии, причём был лишен жалованья, а на его место был назначен Н. Н. Муравьев.

С 1815 года состоял при Герольдии. В 1820 году при финансовой поддержке друзей Сумароков совершил заграничное путешествие, о котором давно мечтал. В 1821 году был назначен сенатором и получил чин тайного советника. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов. В 1843 году по протекции сына получил чин 2-го класса. Скончался в Петербурге 6 (18) сентября 1846 года.

Основные произведения

• «Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году. С историческим и топографическим описанием всех тех мест» (М., 1800)
• «Досуги крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду» (СПб., 1803—1805. Ч. 1—2)
• «Зеленый корсет» (комедия, СПб., 1805)
• «Некоторые рассуждения о А. П. С. и начале российского театра» (СПб., 1806)
• «Модник» (комедия, СПб., 1806)
• «Товарищ, или Отысканный сын» (комедия, СПбГТБ)
• «Орлы и скворцы» (притча, СПб., 1806)
• «Марфа Посадница, или Покорение Новаграда» (драма, СПб., 1807)
• «Черты Екатерины Великой» (СПб., 1819)
• «Прогулка за границу» (СПб., 1821. Ч. 1—4)
• «Федора, историческая повесть, или Быль с примесью», 1830
• «Обозрение царствования и свойств Екатерины Великия», 1832. Ч. 1—3
• «Прогулка по двенадцати губерниям», 1839

Переиздания трудов

• Сумароков П. И. Старый и новый быт // Москва—Петербург: pro et contra. — М.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. — С. 132-176. — 712 с. — (Русский путь). — 2000 экз. — ISBN 5-88812-067-7. (в пер.)
• Сумароков П. И. Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году / Предисл. и комм. Т. М. Фадеевой; Рецензент: д-р ист. наук, проф. Э. Б. Петрова. — Симферополь: Бизнес-Информ, 2012. — 208 с. — 2000 экз. — ISBN 978-966-648-268-9, ISBN 978-966-2953-11-4. (в пер.)

Семья

С 1785 года был женат на княжне Марии Васильевне Голицыной (1765—1847), дочери князя Василия Сергеевича Голицына и Варвары Петровны Бутурлиной. Брак этот не был счастливым, по отзыву современницы, Сумароков «был гулякой, а жена его сумасшедшая, у которой иногда даже случались припадки бешенства». Дети воспитывались в семье её кузена С. Ф. Голицына:

• Мария Павловна (1786—1883), с шести лет жила в доме князя Голицына, который любил её, как родную дочь. После его смерти жила в семье его сына Фёдора. По словам Ф. Ф. Вигеля, «воспитанная с детьми другого пола, она имела и сохранила много ухваток мальчика». Видевший её в 1817 году граф М. Бутурлин, вспоминал о ней как о «рыжеволосой зрелой девице, которая недурно певала романсы, аккомпанируя себе на фортепиано». Была близка ко двору великого князя Михаила Павловича и в летние сезоны «царила» в Павловске. С 1840-х годов и до самой смерти жила в доме на ул. Миллионной, где принимала раз в неделю. Скончалась в глубокой старости и была похоронена на городском кладбище в Павловске.
• Сергей Павлович (1793—1875), фаворит великого князя Михаила Павловича, генерал-адъютант, считался одним из лучших специалистов по вопросам артиллерии, получил в 1856 году графский титул, переданный впоследствии внуку Феликсу Сумарокову-Эльстону.

Литература

• Сумароков, Павел Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921743#?page=163 Русский биографический словарь]. — 1912. — Т. 20. — С. 161.

Ссылки

• [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:CxzweuNpVwoJ:www.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx%3Ffileticket%3DRkc6954Qe40%253D%26tabid%3D10377+&cd=4&hl=ru&ct=clnk&gl=ru СУМАРОКОВ Павел Иванович]. О. Б. Кафанова. Проверено 23 сентября 2013.

Отрывок, характеризующий Сумароков, Павел Иванович

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.