Сумманен, Тайсто Карлович
Поделись знанием:
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
| Тайсто Карлович Сумманен | ||||
| Taisto Summanen | ||||
 | ||||
| Дата рождения: | ||||
|---|---|---|---|---|
| Место рождения: | ||||
| Дата смерти: | ||||
| Место смерти: | ||||
| Гражданство: | ||||
| Род деятельности: | ||||
| Язык произведений: | ||||
| Награды: |
| |||
Та́йсто Ка́рлович Су́мманен (19 июня 1931, Ленинград — 9 февраля 1988, Петрозаводск) — советский поэт, переводчик, критик, писавший на финском и русском языках. Заслуженный деятель культуры Карельской АССР, заслуженный работник культуры РСФСР.[1]
Биография
Отец — участник финской рабочей революции 1918 года, отбыл шесть лет заключения и в 1926 году переехал в Ленинград. В 1933 году отца будущего поэта направили на преподавательскую работу в Карелию и семья переехала в Петрозаводск. В начале Великой Отечественной войны Т. Сумманен с матерью и сестрой был эвакуирован в Архангельскую область.
В 1949 году с отличием окончил Петрозаводский кооперативный техникум, в 1953 году окончил финно-угорское отделение филологического факультета Петрозаводского госуниверситета. Работал литконсультантом в Союзе писателей Карелии, затем заведовал отделом критики журнала «Punalippu». Принят в члены Союза писателей СССР в 1958 году.
Перу Сумманена принадлежат преимущественно лирические стихотворения. Он является автором поэтических сборников «Oraita» (Всходы), «Runoja» (Стихи), «Lipunkantaja» (Знаменосец), «Taval lisia sanoja» (Простые слова), «Ladulla» (На лыжне), «Красный мост», «Человеческое сердце», «Дерево песен» и другие. В 1980-е годы Сумманеном были созданы исторические поэмы «Скала двух лебедей» и «Легенда о Муйккала».
Он переводил на русский язык произведения карельских прозаиков — Н. Яккола, А. Тимонена, А. Викстрема, финских писателей — Э. Синерво, П. Хаанпяя. На финский язык — стихи А. Блока, В. Маяковского, С. Есенина, Н. Заболоцкого, А. Ахматовой, Я. Райниса, Я.Купалы, К. Кулиева.
Многие стихи Тайсто Сумманена положены на музыку композиторами Финляндии и вышли в грамзаписи.
Похоронен в Петрозаводске на Сулажгорском кладбище[2].
Награды, премии и звания
- орден «Знак Почёта» (18.06.1981)
- медаль «За трудовое отличие» (22.09.1959)
- Государственная премия Карелии имени А. Перттунена (1980)
- Премия Комсомола Карелии (1969)
- Премия Союза писателей СССР (1987)
- Заслуженный работник культуры РСФСР (1987)
- Заслуженный работник культуры Карельской АССР (1974)
Библиография
- Поют онежские волны: Стихи / Пер. с фин. — М., 1959. — 79 с.
- Лирика / Пер. с фин. — Петрозаводск, 1966. — 155 с.
- Иду по родной земле: Стихи / Пер. с фин. — Петрозаводск, 1967. — 62 с.
- Огонь: Стихи и поэмы / Пер. с фин. — М., 1971. — 112 с.
- Рождение дня: Стихи / Пер. с фин. — Л., 1967. — 142 с.
- Избранное: Стихи / Пер. с фин. — Петрозаводск, 1977. — 278 с.
- Зарубки: Стихи / Пер. с фин. — М., 1978. — 95 с.
- Раздумья: Стихотворения / Пер. с фин. — Л., 1985. — 240 с.
- Веление памяти: Стихи, поэмы / Пер. с фин. — Петрозаводск, 1986. — 94 с.
- Зарубки: Стихи / Пер. с фин. — М., 1986. — 127 с.
- Дерево песен: Стихотворения, баллады, поэмы / Пер. с фин. — М., 1988. — 287 с.
- Скала двух лебедей: Стихи, поэмы / Пер. с фин. — М., 1989. — 128 с.
- Кого солнышко любит: Сб. стихов / Пер. с фин. — Петрозаводск, 1990. — 14 с.
- Oraita [Всходы]: Runoja — Petroskoi, 1956. — 87 s.
- Runoja [Стихи]. — Petroskoi, 1956. — 87 s.
- Päivän synty [Рождение дня]: Runoja — Petroskoi, 1961. — 130 s.
- Lipunkantaja [Знаменосец]: Runoja — Petroskoi, 1963. — 133 s.
- Kuljen [Иду]: Runoja — Petroskoi, 1965. — 83 s.
- Tavallista sanoja [Простые слова]: Runoja — Petroskoi, 1968. — 111 s.
- Ladulla [На лыжне]: Runoja — Petroskoi, 1971. — 146 s.
- Punainen silta [Красный мост]: Runoja — Petroskoi, 1975. — 175 s.
- Taruniemi [Лукоморье]: Runoja — Petroskoi, 1978. — 142 s.
- Ihmissydän [Сердце человека]: Runoja — Petroskoi, 1980. — 382 s.
- Elovalkeat [Зарницы]: Runoja — Petroskoi, 1982. — 126 s.
- Tästä ura urkenevi [У дороги есть начало]. — Petroskoi, 1984. — 160 s.
- Joulukuun jouhikko [Кантеле декабря]: Runoja — Petroskoi, 1985. — 144 s.
- Päivänlintu [Дневная птица]: Runoja — Petroskoi, 1988. — 111 s.
Напишите отзыв о статье "Сумманен, Тайсто Карлович"
Примечания
- ↑ Писатели Карелии: библиографический словарь/Карельский научный центр РАН; [сост. Ю. И. Дюжев]. — Петрозаводск: Острова, 2006. — 306 с. — С. 247—251. ISBN 5-98686-006-3
- ↑ [monuments.karelia.ru/ob-ekty-kul-turnogo-nasledija/katalog-po-petrozavodsku/pamjatniki-istorii/pamjatniki-svjazannye-s-razvitiem-kul-tury/mogila-t-k-summanena-poeta-zasl-rabotnika-kul-tury-kassr-1931-1988-gg/ Могила Т. К. Сумманена]
Литература
- Очерк истории советской литературы Карелии. — Петрозаводск, 1969. — О Сумманене Т.: с. 218—224
- Алто Э. Л. Финноязычная литература Карелии // История литературы Карелии: в 3-х т. Т. 2. — СПб., 1997. — С. 133—136, 158—160, 193—200.
- Карелия: энциклопедия: в 3 т. / гл. ред. А. Ф. Титов. Т. 3: Р — Я. — Петрозаводск: ИД «ПетроПресс», 2011. — 384 с. : ил.,карт. — С. 148—149 ISBN 978-5-8430-0127-8 (т. 3)
Ссылки
- [gov.karelia.ru/Karelia/2200/23.html Дерево песен Тайсто Сумманена]
- [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-7162.htm Краткая литературная энциклопедия]
- [ethnomap.karelia.ru/person.shtml?id=316&map_id=8018 Сумманен Тайсто Карлович ]
Отрывок, характеризующий Сумманен, Тайсто Карлович
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Категории:
- Родившиеся 19 июня
- Родившиеся в 1931 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Санкт-Петербурге
- Умершие 9 февраля
- Умершие в 1988 году
- Умершие в Петрозаводске
- Поэты по алфавиту
- Поэты СССР
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За трудовое отличие»
- Заслуженные работники культуры РСФСР
- Писатели по алфавиту
- Финские поэты
- Поэты Карелии
- Писатели Карелии
- Выпускники ПетрГУ
- Похороненные на Сулажгорском кладбище
