Сумрачный день (картина Брейгеля)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Питер Брейгель Старший
Сумрачный день. 1565
нидерл. De sombere dag
Дерево, масло. 118 × 163 см
Музей истории искусств, Вена
К:Картины 1565 года

«Сумрачный день» (нидерл. De sombere dag, нем. Düsterer Tag) — картина, написанная в 1565 году нидерландским художником Питером Брейгелем Старшим (Pieter Bruegel de Oude, около 1520/1525—1569). Картина принадлежит Музею истории искусств в Вене (инв. GG 1837). Она написана маслом по дереву (дуб), размер — 118 × 163 см[1][2].

Встречаются другие названия этой картины — «Пасмурный день», «Хмурый день» и «Хмурое утро», а также составное название «Сумрачный день. Весна».





Описание

Картина «Сумрачный день» принадлежит к циклу картин Брейгеля, известных под общим названием «Времена года». По мнению разных исследователей, картина соответствует либо зиме (январь или февраль), либо ранней весне (март)[3][4][5].

Мужчина, одетый в голубое и красное, стоит у ивы, обрезая её ветки, а нагнувшийся рядом с ним человек пытается связать обрезанные ветки в вязанку. Вид мужчины у правого края картины, который ест вафли, а также стоящих рядом с ним женщины и ребёнка в бумажной короне свидетельствует, что период, изображённый на картине, связан с карнавальными гуляниями[2][4].

На горизонте изображены заснеженные горы с острыми пиками, а перед ними показаны бушующие волны морского залива, в котором терпят бедствие корабли — это символизирует бессилие человека перед природной стихией[2]. В левой нижней части картины, а также справа за деревьями изображены деревенские дома. Среди них — церковь, а также трактир, на вывеске которого нарисована звезда[4].

По словам австрийского искусствоведа Отто Бенеша, в этой картине «выражено меланхолическое предчувствие оттепели и ранней весны», в то время как «ветер свистит сквозь чёрные ветви и вздымает морские волны так, что они разбивают корабли»[6].

Картина подписана в правом нижнем углу: BRVEGEL M CCCCC LXV (Брейгель, 1565)[1].

История

Считается, что серия картин «Времена года» (или «Двенадцать месяцев») была написана Брейгелем по заказу антверпенского купца Николаса Йонгелинка[de] (1517—1570)[7]. По мнению разных исследователей творчества Брейгеля, в этой серии было либо шесть, либо двенадцать картин. До настоящего времени сохранилось только пять из них (все датированы 1565 годом)[4][8].

Вместе с некоторыми другими произведениями Брейгеля, эти картины сначала находились в загородном доме у Йонгелинка, который располагался рядом с Антверпеном. В феврале 1566 года Йонгелинк заложил их городским властям Антверпена в качестве гарантии своего долга[9]. В июле 1594 года картины были переданы штатгальтеру габсбургских Нидерландов Эрнсту Австрийскому, который в то время находился в Брюсселе. В 1595 году он скончался, а картины переместились к его брату, королю Богемии Рудольфу II, резиденции которого находились в Праге и Вене[9][10].

В 1659 году производилась инвентаризация коллекции эрцгерцога Леопольда Вильгельма Австрийского, и именно этим временем датирована следующая запись о местоположении картин, включая «Сумрачный день». После его смерти в 1662 году картины (которых, судя по описанию, осталось уже пять) перешли по наследству к его племяннику, будущему императору Священной Римской империи Леопольду I, который поместил эту коллекцию в венской императорской резиденции — дворце Хофбург. После смерти Леопольда I, последовавшей в 1705 году, картины оставались в императорской коллекции в Вене[9][10].

Другие картины цикла «Времена года»

Напишите отзыв о статье "Сумрачный день (картина Брейгеля)"

Примечания

  1. 1 2 [bilddatenbank.khm.at/viewArtefact?id=325 Düsterer Tag (Vorfrühling), 1565, Pieter Bruegel d. Ä.] (нем.) (HTML). Kunsthistorisches Museum Wien. Проверено 11 июня 2015.
  2. 1 2 3 Роз-Мари и Райнер Хаген. Питер Брейгель Старший — Крестьяне, дураки и демоны. — Кёльн / Москва: Taschen / Арт-Родник, 2002. — С. 67. — 95 с. — ISBN 3-8228-7150-8.
  3. Bryson Burroughs. [www.jstor.org/stable/3254219 The Harvesters by Pieter Bruegel the Elder] (HTML). The Metropolitan Museum of Art, Vol. 16, No. 5, May 1921. Проверено 6 сентября 2013.
  4. 1 2 3 4 Wolfgang Stechow. Pieter Bruegel the Elder. — New York: Harry N. Abrams, Inc., 1968. — С. 96-101. — 158 с. — ISBN 978-0-81090-045-5.
  5. Robert L. Bonn. [books.google.com/books?id=c2kCz9aeeW4C&pg=PA41#v=onepage&q&f=false Painting Life: The Art of Pieter Bruegel, the Elder]. — Кёльн / Москва: Robert Bonn, 2006. — С. 23—42. — 173 с. — ISBN 978-1-88409-212-1.
  6. Отто Бенеш. Искусство северного Возрождения. — Москва: Искусство, 1973. — С. 280. — 173 с.
  7. Delphine Gervais de Lafond. [books.google.com/books?id=itAlCAAAQBAJ&pg=PA13&lpg=PA13 Bruegel l’Ancien ou « paysan Bruegel »: Au cœur du folklore des anciens Pays-Bas]. — 50 Minutes, 2015. — С. 13. — 36 с. — ISBN 978-2-80625-818-2.
  8. А. Майкапар. Питер Брейгель Старший (Великие художники, том 49). — Москва: Директ-Медиа и Комсомольская правда, 2010. — С. 32. — 48 с. — ISBN 978-5-7475-0027-3.
  9. 1 2 3 [books.google.com/books?id=0nXPFSisM_gC&pg=PA67 From Van Eyck to Bruegel: Early Netherlandish Painting in the Metropolitan Museum of Art]. — Нью-Йорк: Metropolitan Museum of Art, 1998. — С. 67—68. — 452 с. — ISBN 978-0-87099-870-6.
  10. 1 2 [www.metmuseum.org/collections/search-the-collections/435809 The Harvesters — Pieter Bruegel the Elder] (HTML). The Metropolitan Museum of Art. Проверено 5 сентября 2013.

Отрывок, характеризующий Сумрачный день (картина Брейгеля)

– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.