Харьковская операция (1941)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Харьковская операция.
Харьковская операция (1941)
Основной конфликт: Вторая мировая война,
Великая Отечественная война

Немецкие войска на площади Розы Люксембург. 25 октября 1941
Дата

1 — 29 октября 1941 года

Место

Харьков, Украинская ССР, СССР

Итог

Отступление Красной армии

Противники
СССР СССР Германия
Командующие
С. К. Тимошенко

В. В. Цыганов
И. И. Маршалков

Герд фон Рундштедт

Вальтер фон Рейхенау
Эрвин Фиров

Силы сторон
19 дивизий, 8 танковых бригад, 4 бригады[1], 147 100 человек[2] 20 дивизий, 2 бригады[3]
Потери
общие потери 96 509 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[2]; непосредственно в боях за Харьков около 13 000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[4] общие потери неизвестны; непосредственно в боях за Харьков до 1000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[5]

История Харькова

Харьков · Герб · Флаг

XVII—XVIII века

Харько · Происхождение названия · Крепость · Казацкий полк · Наместничество · Губернаторство · Коллегиум

XIX — начало XX веков

Губерния · Университет · Политехнический институт · Крушение царского поезда · Русское собрание · Городская дума

В годы Гражданской войны

Советы · ДКР · Немцы и Гетманат · ГубЧК · Генерал Харьков · Армия Деникина · ОСВАГ · Область ВСЮР · Городская дума при Деникине

В годы Великой Отечественной войны

1941 · 1942 · 1943 · Оккупация · Освобождение

Харьков в советское время

Первая столица · Казни польских офицеров (1940) · Падение Ан-10 (1972)

История культуры

Литература · Музыка · Кино · Наука и образование · Религия · Филателия · «Металлист» · Зоопарк

Военная история

Уланский полк · 3-й Корниловский полк · Военный округ · Т-34

История транспорта

Конка · Трамвай · Троллейбус · Метрополитен · Ж/д · Детская ж/д · Речной транспорт

Известные харьковчане

Архитекторы · Профессора Университета · Почётные граждане · Уроженцы

Харьковский Портал

Проект «Харьков»

 
Операция «Барбаросса»

Харьковская операция 1941 года (Первая битва за Харьков, в некоторых источниках — Сумско-Харьковская оборонительная операция[2]; 1—29 октября 1941) — сражение начального периода Великой Отечественной войны между Красной армией и вермахтом за контроль над Харьковским промышленным районом. В результате немецким войскам удалось захватить город, однако к этому времени практически все важнейшие промышленные предприятия были либо эвакуированы, либо уничтожены[6].





Предшествующие события

Основная статья: Операция «Барбаросса»

В результате разгрома основных сил Юго-Западного фронта в Киевском котле войска группы армий «Юг» к 20 сентября 1941 года вышли на рубеж Ворожба — Гадяч — Полтава — Красноград. В полосе советской обороны образовался разрыв шириной до ста километров, остатки войск Юго-Западного фронта стремились воссоздать новую линию фронта и закрыть образовавшуюся брешь. Войска группы армий «Юг» владели инициативой и опережали советские войска в быстроте принятия решений, согласованности действий и манёвренности. Поскольку немецкое командование согласно директиве Верховного главнокомандования вермахта (OKW) № 35 стремилось высвободить свои танковые и моторизованные соединения для наступления на московском направлении, продвижение немецких войск на этом участке замедлилось[7]. Кроме того, из состава группы армий «Юг» в пользу группы армий «Центр», осуществлявшей наступление на Москву, было передано значительное количество артиллерийских и инженерных частей РГК[8].

Ценой огромных усилий и больших потерь советскому командованию удалось восстановить прорванный фронт. Из остатков войск прежнего Юго-Западного фронта, резервов Ставки ВГК и сил, переброшенных с Южного фронта, был создан новый Юго-Западный фронт, который возглавил Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.

Значение Харькова и Харьковского промышленного района

В конце XIX века город Харьков превратился в крупный индустриальный центр Российской империи. С развитием железнодорожного транспорта он также стал крупнейшим транспортным транзитным узлом. В период с 1917 по 1934 годы Харьков являлся столицей УССР, что обусловило дальнейший рост города[9].

В годы первых пятилеток, в период индустриализации в городе и области было запущено несколько крупнейших промышленных предприятий всесоюзного значения. В результате к 1940 году Харьков был вторым по величине городом Украины и четвёртым в СССР, с развитой индустриальной, военно-промышленной и транспортной инфраструктурой. Являясь крупнейшим транспортным узлом Восточной Европы, город обладал высокой концентрацией населения и мощным мобилизационным ресурсом[10].

Харьков осенью 1941 года

В городе находился штаб Харьковского военного округа. Осенью 1941 года в состав этого округа входили Харьковская, Сталинская, Ворошиловградская и Сумская области, в которых до войны проживало около 30 % населения УССР. С июня по ноябрь 1941 года на территории округа в действующую армию было мобилизовано более 900 000 человек, из них в период сентября-ноября около 300 000[11]. На территории округа действовали Интендантская академия РККА и ряд военных училищ: бронетанковое, пехотные (Харьковское и Ахтырское), медицинское, связи, военно-политическое, артиллерийские (Харьковское и Сумское), военно-инженерное, автомобильное, авиационное, училище войск НКВД.

В Харьковском промышленном районе осенью 1941 года было сосредоточено несколько стратегически важных предприятий:

С началом войны на выпуск военной продукции были переориентированы все предприятия харьковской промышленности, как крупные (Харьковский турбинный завод, ХЭМЗ, «Серп и Молот» и другие), так и небольшие. Ассортимент продукции включал миномёты 82 мм и 120 мм, пистолеты-пулемёты ППШ, боеприпасы всех видов и различное военное снаряжение.

К началу войны в Харькове было сконцентрировано 70 научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро и лабораторий различного профиля. Конструкторское бюро ХПЗ им. Коминтерна являлось ведущим в области танкостроения, институт «Гипросталь» был генеральным проектировщиком 45 металлургических заводов, Украинским физико-техническим институтом велись исследования в области ядерной физики[9]. В 1940 году специалистами института подана заявка на изобретение атомной бомбы, а также методов обогащения урана[16].

Осенью 1941 года Харьков являлся крупнейшим стратегическим узлом железных, автомобильных дорог и воздушных путей сообщения. Этот транспортный узел контролировал не только направления запад-восток и север-юг Украины, но и направления на юго-восток—северо-восток всей европейской части СССР южнее Москвы. Через Харьков проходила железнодорожная магистраль, связывавшая центральные районы СССР с Крымом, Кавказом, Приднепровьем и Донбассом[17]. Аэродромная сеть состояла из стационарных и полевых аэродромов. Самым крупным был аэродром гражданского флота, с бетонными взлётно-посадочными полосами, позволявшими посадку самолётов любых типов в любую погоду. Автодорожная сеть была развита, но преобладали грунтовые дороги. Единственное шоссе государственного значения Москва-Курск-Харьков являлось рокадным (проходящим параллельно линии фронта) и обеспечивало войскам возможность манёвра вдоль фронта. По своей значимости харьковский транспортный узел был равен московскому[18].

После потери Киева в Харьков также были эвакуированы высшие партийные и государственные органы УССР.

Харьков и Харьковский промышленный район в планах немецкого командования

Особое значение Харьковскому промышленному району придавало высшее руководство Третьего рейха. В августе-сентябре 1941 года А. Гитлер несколько раз подчёркивал важность промышленного потенциала Харькова:

«... На втором месте по важности для противника стоит юг России, в частности Донецкий бассейн, начиная от района Харькова. Там расположена вся база русской экономики. Овладение этим районом неизбежно привело бы к краху всей экономики русских...» (А. Гитлер на совещании высшего военного командования 4 августа 1941 года)[19].

«... Потеря таких промышленных центров, как Санкт-Петербург и Харьков, была бы равносильно капитуляции...» (А. Гитлер Главная ставка фюрера «Wolfsschanze» 9 сентября 1941 года)[20].

Начиная с конца июля 1941 года Харьков и станции Харьковского железнодорожного узла подвергались массированным авианалётам люфтваффе. При этом основными целями являлись железнодорожные и военные объекты, жилые районы города и склады готовой продукции важнейших предприятий. Сами заводы ударам практически не подвергались — немцы явно стремились сохранить производственную базу Харьковского промышленного района с целью её дальнейшего использования[21].

Большое значение также придавалось Харькову как транспортному узлу, контролировавшему стратегическое направление Москва-Кавказ. Обладание этим узлом давало возможность не только блокировать кратчайший путь подвоза кавказской нефти, но и позволяло использовать его для подготовки наступления к нефтеносным районам Кавказа. Кроме того, близость к богатым сельскохозяйственным районам Украины делала Харьков центром сосредоточения продовольственных ресурсов при планировавшейся отправке продовольствия в Германию.

Планы сторон

Планы командования группы армий «Юг»

Согласно директиве ОКВ № 34 основной удар немецкие войска группы армий «Юг» наносили с целью овладения Крымом, промышленными и угольными районами Харькова и Донбасса и для блокирования подвоза нефти с Кавказа[22]. Главные силы 1-й танковой и 11-й армий вермахта проводили перегруппировку для наступления в полосе Южного фронта, для этого же выделялись и основные соединения 17-й армии. Планом предусматривалось нанесение сходящихся ударов из районов Краснограда и Перекопского перешейка с целью окружения и разгрома советских войск в районе Мелитополя и дальнейшим захватом Крыма и Донбасса[23].

Для наступления на сумско-харьковском направлении предназначалась 6-я армия генерала-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау, основные соединения которой были на подходе после ликвидации котлов окружения под Киевом. Поддержку 6-й армии должны были оказывать части сил 17-й армии. Нанося фронтальные удары, немецкие войска стремились овладеть Харьковом, третьим по величине индустриальным центром СССР. Кроме того, своим наступлением эта армия должна была обеспечить фланги наступавших в разных направлениях групп армий «Центр» и «Юг».

Планы командования Юго-Западного фронта

Командование фронта планировало свои действия исходя из директивы Ставки Верховного главнокомандования № 002374 о переходе войск Юго-Западного фронта к обороне с целью предотвращения захвата противником Харьковского промышленного района и Донбасса[24]. В соответствии с этим двумя армиями (21-й и 38-й) прикрывалось харьковское направление, а 40-й армией — сумское. 6-й советской армии было поручено ликвидировать «красноградский выступ» противника, 38-й армии, самой крупной по составу и численности из войск фронта, также ставилась задача непосредственной обороны Харькова.

Прогнозируя действия противника на Левобережной Украине, Ставка, Генеральный штаб и командование фронта считали, что главный удар будет нанесён на Харьков из районов Полтавы и Краснограда. Соответственно, в этих районах проводились оборонительные работы и сосредотачивались немногочисленные резервы[25]. В самом городе силами гарнизона и привлечённых местных жителей были подготовлены оборонительные позиции, позволявшие вести круговую оборону.

С 16 сентября 1941 года согласно утверждённому ГКО СССР плану началась эвакуация предприятий и населения Харькова и Харьковской области. С конца сентября в городе проводились полномасштабные спецмероприятия по разрушению и минированию стратегически важных объектов и коммуникаций[26].

Эвакуация и создание харьковского узла заграждений

Основная статья: Минирование Харькова осенью 1941 года

16 сентября 1941 года, на следующий день после окружения войск Юго-Западного фронта в районе Киева, Государственный комитет обороны СССР постановлениями 681 «Об эвакуации предприятий Харькова и Харьковской области» и № 685 «Об эвакуации женщин и детей из Харькова» утвердил график и план эвакуации предприятий и населения Харькова и Харьковской области. 30 сентября 1941 года решением Харьковского обкома начата эвакуация поголовья скота, сельхозтехники и собранного урожая. На переброску промышленности, сельского хозяйства и населения отводилось чуть меньше месяца[27].

Первой была начата эвакуация крупнейших стратегических предприятий: паровозостроительного, тракторного и авиационного заводов. ХПЗ перебрасывался в Нижний Тагил, на площадку Уралвагонзавода, Моторный завод № 75 в Челябинск, где на базе тракторного завода был создан «Танкоград»[28], ХТЗ перебрасывался в Сталинград, а ХАЗ — в Пермь. Для ускорения темпов эвакуации заводов были задействованы городские трамваи: их линии были заведены на территорию предприятий, благодаря чему демонтированное оборудование перевозилось сразу к железнодорожным составам. В октябре была начата эвакуация и других предприятий. К 20 октября 1941 года эвакуация промышленных объектов была практически завершена — из Харькова в тыл было отправлено 320 эшелонов с оборудованием 70 крупных заводов, был полностью вывезен подвижной состав Южной железной дороги[29].

Эвакуация сельского хозяйства области также была проведена успешно: за пределы области выведено более 95 % механизированного парка, до 90 % поголовья крупного рогатого скота и лошадей. Все находившиеся в пределах области предприятия пищевой промышленности (сахарные, мясоперерабатывющие, спиртовые, мукомольные и хлебные заводы) были выведены из строя. Однако в полях остался неубранным урожай свёклы, картофеля и часть оскирдованного урожая зерновых[30].

Наиболее остро стояла проблема эвакуации населения. Отправка людей проводилась централизованно по заявкам предприятий и организаций через эвакуационные отделы городских и партийных органов управления Харькова. В первую очередь эвакуировались партийные и управленческие кадры, специалисты, квалифицированные рабочие, научные и медицинские работники, а также члены их семей. В число не получивших разрешение на эвакуацию попало множество рабочих и служащих, учителей, работников культуры[31]. Эвакуация еврейской части населения централизованно не проводилась, что дало возможность ряду исследователей обвинять советскую администрацию в попустительстве трагедии Дробицкого Яра[32][33] Тем не менее к моменту оккупации Харьков покинуло более 90 % евреев.[34]. Фактически была сорвана реализация постановления ГКО об эвакуации женщин и детей из Харькова. На момент оккупации города женщины, старики и дети составляли 78 % населения, причём женщины — более 60 %[35]. Всего к 20 октября 1941 года из Харькова было эвакуировано 56 санитарных поездов и 225 эшелонов с людьми. Небольшому числу жителей удалось покинуть Харьков вместе с отступавшими советскими войсками попутным автомобильным и гужевым транспортом[36].

В конце сентября 1941 года в ГКО СССР было принято решение о проведении в случае отступления в Харькове и области целого ряда спецмероприятий по выведению из строя промышленных и пищевых предприятий, железнодорожных узлов и узлов связи, мостов, путей сообщения, электростанций и прочих важнейших объектов городского хозяйства путём подрыва, поджога и минирования. Кроме Харькова подобные меры за весь период Великой Отечественной войны применялись лишь к Москве, Ленинграду и Киеву[37]. 27 сентября 1941 года данная задача была поставлена Генеральным штабом перед полковником инженерных войск И. Г. Стариновым. Для её выполнения Стариновым была сформирована оперативно-инженерная группа, а по прибытии в Харьков на него было возложено руководство всеми минно-взрывными работами в полосе Юго-Западного фронта, включая создание Харьковского узла заграждений и минирование оборонительных рубежей. В подчинение полковника поступили пять батальонов инженерных войск, подразделения трёх железнодорожных бригад, пять отдельных огнемётных рот. Штабом фронта было выделено более 110 тонн взрывчатки, а также более 30 000 противотанковых и противопехотных мин[26]. Кроме того, предполагалось использовать радиоуправлемые мины и мины с взрывателями замедленного действия. Для этого на предприятиях Харькова было организовано производство корпусов объектных и противотранспортных мин (изготовлено 6000 штук), мин-ловушек (2000 штук) и вспомогательного оборудования[18]. Контроль за операцией осуществлял член Военного Совета Юго-Западного фронта, Первый секретарь ЦК КП(б) Украины Н. С. Хрущёв[38].

В районе Харькова было установлено свыше 30 000 противотанковых и противопехотных мин, около 2000 мин замедленного действия, около 1000 мин-ловушек и свыше 5000 ложных мин. Минирование проводилось на мостах, автомобильных дорогах и железнодорожных перегонах на следующих направлениях: Красноград—Харьков, Полтава—Харьков, Богодухов—Харьков, Харьков—Белгород, Сумы—Белгород. Были заминированы ангары, аэродромные сооружения и взлётно-посадочные полосы всех прилегающих к городу аэродромов[18]. Непосредственно в городе были заминированы, а впоследствии уничтожены, центральная телефонная станция, электростанции, водопроводные и канализационные сети, городская система центрального отопления, путевое и диспетчерское хозяйство станций Харьковского железнодорожного узла[39]. Были разрушены цеха и помещения всех крупных предприятий города, недемонтированное оборудование было испорчено либо заминировано. С использованием радиоуправляемых мин были также заминированы Холодногорский и Усовский путепроводы, железнодорожный мост, несколько особняков в центре Харькова (как места предполагаемой дислокации немецких штабов), а в самом городе установлено свыше 350 мин замедленного действия и мин-ловушек[40].

В результате эвакуации и проводимых мероприятий Харьков был лишён стратегического значения как крупнейший промышленный и транспортный центр, и подготовлен к сдаче противнику с разрушенной производственной, городской и транспортной инфраструктурой. По подсчётам специалистов министерства оккупированных восточных территорий, проведённым после захвата города, только промышленности Харькова был нанесён ущерб на сумму свыше 30 миллионов советских рублей[41].

Силы и состав сторон

В разделе приведена расстановка сил немецких и советских войск, участвовавших в боевых действиях на харьковско-сумском направлении с 1 октября по 30 октября 1941 года[3] [1]:

Германия

Группа армий «Юг» (генерал-фельдмаршал Г. фон Рундштедт):

Всего: 20 дивизий, 2 бригады[3].

СССР

Юго-Западный фронт (Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко):

Всего: 19 дивизий, 8 танковых бригад, 4 стрелковые бригады[1].

Боевые действия

Боевые действия 1—15 октября 1941 года

Харьков был отрезан от прямого сообщения с армиями РККА в центре советско-германского фронта и от Москвы ночью с 30 сентября на 1 октября 1941 года. Вермахт перерезал железную дорогу и шоссе Москва-Симферополь в районе между Орлом и Курском около Курска. Последней «проскочившей» к Харькову автоколонной была колонна полковника Старинова, направлявшаяся минировать Харьков. С 1 по 25 октября Харьков сообщался с центральными районами страны кружным путём через Воронеж-Купянск.[42]

В конце сентября 1941 года в соответствии с директивой штаба Юго-Западного фронта армии фронта, кроме соединений 6-й армии, обустраивали оборонительные рубежи. 6-я армия генерал-майора Р. Я. Малиновского проводила в это время активные наступательные действия в районе Краснограда с целью освобождения города и отсечения вклинившейся группировки противника. Ожесточённые бои в данном районе продолжались до 5 октября 1941 года, но, несмотря на все усилия советских войск, части 52-го и 44-го армейских корпусов вермахта смогли удержать свои позиции[43]. На остальных участках фронта также велись активные боевые действия местного значения. На полтавском направлении в тяжёлом положении оказалась 76-я горнострелковая дивизия 38-й армии, продолжавшая удерживать позиции в районе Чутово и оказавшаяся в полуокружении[44]. Исходя из оценки сложившейся ситуации маршал С. К. Тимошенко, являвшийся координатором действий Юго-Западного и Южного фронтов, сосредоточился на усилении обороны на красноградском и полтавском направлениях. 6-я армия получила значительные подкрепления за счёт Южного фронта, где были ослаблены другие участки обороны[45].

27 — 30 сентября 1941 года немецкие войска, находящиеся на территории Украины, перешли в новое наступление, проводя согласованные по срокам операции на участках Брянского и Южного фронтов. 1-я танковая группа генерал-полковника Э. фон Клейста прорвала оборону ослабленного Южного фронта в районе Днепропетровска и вышла на оперативный простор. В результате ряд частей и соединений 9-й и 18-й армий Южного фронта оказались в окружении[46]. Одновременно 2-я танковая группа генерал-полковника Г. Гудериана, прорвав оборону на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов, начала наступление в орловском направлении. Три армии Брянского фронта были окружены, а 3 октября 1941 года немецкие танки ворвались в Орёл, перерезав стратегическую магистраль Харьков—Москва и создав непосредственную угрозу столице СССР[47].

В результате немецкого наступления войска Юго-Западного фронта оказались охвачены с обоих флангов: противник глубоко вклинился в оборону соседних фронтов, причём глубина охвата составляла 60—200 километров, а связь со смежными соединениями была потеряна. В этих условиях 6 октября 1941 года командование Юго-Западного фронта приняло решение об отводе правофланговых армий (40-й и 21-й) на 45—50 километров на рубеж Сумы—Ахтырка—Котельва с целью прикрытия Белгорода и северных подступов к Харькову[48]. Отход советских войск проходил при энергичном преследовании противником, который наносил удары в стык отступающим соединениям, создавая угрозу их окружения. В результате 29-й армейский корпус вермахта с ходу ворвался в Сумы, а 51-й захватил Ахтырку[49]. Намеченный рубеж отхода был занят противником, что вынудило советские войска отступать дальше на восток. Воспользовавшись этим, 17-й армейский корпус 6-й немецкой армии ударил в стык 21-й и 38-й армии и, нанеся большие потери, прорвал оборону. Правый фланг 38-й армии был расстроен, противником был захвачен Богодухов и создана непосредственная угроза Харькову с севера[50].

Резко обострилась ситуация и на южном участке Юго-Западного фронта: 7 октября 1941 года, прорвав оборону на стыке 38-й и 6-й советских армий, перешли в наступление главные силы 17-й армии вермахта. Немецкими войсками были захвачены важнейшие железнодорожные узлы Лозовая и Близнюки, перерезано сообщение по линии Харьков—Ростов и взяты под контроль переправы на Северском Донце. 6-я армия, потеряв связь с соседними армиями, оказалась под угрозой окружения[48]. На данный участок были направлены три дивизии 10-й резервной армии, формируемой в Донбассе, а соединениям 6-й армии была поставлена задача отойти на восток на 40-50 километров. Преследуя отступавшие советские войска, 11-й армейский корпус вермахта наступал вдоль магистрали Красноград—Харьков, осуществляя охват города с юга.

К 15 октября 1941 года войска Юго-Западного фронта удерживали оборону по линии Краснополье—Богодухов—Валки—Донец. Большинство стрелковых дивизий Юго-Западного фронта по численности соответствовали полкам, а поступавшее пополнение без всякой подготовки, сразу «с колёс» вводилось в бой по частям, что приводило к большим потерям[51]. Устойчивость обороны создавалась за счёт танковых бригад, которые, являясь подвижным резервом, перебрасывались на наиболее угрожаемые участки. Данная тактика позволяла избегать глубоких прорывов обороны противником, но достигалась за счёт больших потерь и износа личного состава и боевой техники. В середине октября две танковые бригады из состава фронта пришлось перебросить в расположение соседнего Южного фронта, где сложилось критическое положение[48].

Немецкие войска прочно владели инициативой и, умело маневрируя, сосредотачивали превосходящие силы с целью прорыва советской обороны на стыках соединений. В результате к 15 октября 1941 года части вермахта подошли к Харькову на расстояние до 50 километров и могли вести наступление на город одновременно с трёх сходящихся направлений. Части 38-й армии подготовились к обороне города, опираясь на возведённый вокруг города оборонительный район. По внешнему обводу были оборудованы сплошные линии окопов общей протяжённостью до 40 километров, подготовлено свыше 250 артиллерийских и около 1000 пулемётных дзотов и блиндажей, установлено до трёх тысяч противотанковых ежей и надолбов. 12-километровый участок на западных окраинах города прикрывался электрифицированными инженерными заграждениями. В самом городе на центральных улицах сооружено несколько сотен баррикад с использованием свыше четырёхсот вагонов городского транспорта. Также заминировано 43 городских моста, свыше десяти мостов, не имевших важного значения, были заблаговременно разрушены[52].

По свидетельству участников боевых действий, Харьков был хорошо подготовлен к обороне, в том числе и в условиях окружения, и мог удерживаться в течение длительного времени[53]. Эти данные подтверждаются донесениями разведотдела 55-го армейского корпуса вермахта, сообщавшего о готовности советских войск вести оборону города до последнего[54]. Ситуация резко изменилась вечером 15 октября с поступлением в штаб фронта директивы № 31 Ставки ВГК, в которой ставилась задача на отвод войск фронта на линию Касторная—Старый Оскол—Валуйки—Купянск—Красный Лиман и с выходом на данный рубеж на вывод во фронтовой резерв не менее шести стрелковых дивизий и двух кавалерийских корпусов.

«...Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: Юго-Западному фронту с 17 октября начать отход на линию Касторная, Старый Оскол, Новый Оскол, Валуйки, Купянск, Кр. Лиман; закончить его к 30 октября...»

Это означало, что войска нашего фронта не только должны отступить от 80 до 200 километров, но и оставить Харьков, Белгород, Донецкий промышленный район[48].

Решение Ставки было вызвано катастрофической ситуацией, сложившейся в полосе обороны соседних фронтов, и стремительными темпами немецкого наступления на московском направлении.

Боевые действия 16—22 октября 1941 года

В соответствии с директивой Ставки, командование фронта отдало приказы штабам армий об отводе войск к 20 октября 1941 года на промежуточный рубеж обороны Обоянь—Белгород—Мерефа—Змиёв—Балаклея—Барвенково. Отход соединений фронта проводился по трём расходящимся операционным направлениям: белгородскому (40-я и 21-я армии), харьковскому (38-я армия) и изюмскому (6-я армия). В результате 38-я армия, отходя, растягивала свой фронт обороны на 50 километров за счёт удлинения своего правого и левого флангов[55]. Помимо этого, армия была ослаблена из-за передачи трёх дивизий и двух танковых бригад в резерв фронта. Напротив, немецкие войска, проведя перегруппировку, сосредоточили на харьковском направлении ударные силы 6-й и 17-й армий вермахта. Если отход остальных армий Юго-Западного фронта проходил в условиях незначительного противодействия противника, то соединения 38-й армии подвергались энергичному преследованию. Согласно графику штаба фронта, 38-я армия должна была до 23 октября удерживать свои позиции на расстоянии 30-40 километров от Харькова, способствуя завершению эвакуации и других проводимых в городе мероприятий.

Однако планы советского командования были сорваны немецкими войсками: 19—20 октября части 55-го армейского корпуса захватили ключевой пункт обороны Люботин, а передовые дозоры достигли пригородов Харькова — Покотиловки и Песочина. Попытка наспех организованного советского контрудара восстановить положение провалилась[53]. В течение следующего дня, воспользовавшись несогласованностью отхода соединений 38-й армии, 101-я лёгкая дивизия вермахта занимает Дергачи, а части 11-го армейского корпуса 17-й немецкой армии — Змиев. Харьков оказывается в полуокружении, охваченный с трёх сторон противником. Отступавшие советские части: 76-я горнострелковая и 300-я стрелковая дивизии были отброшены от города, к северу и югу соответственно, образовав брешь в обороне. Для непосредственной защиты Харькова остались лишь силы гарнизона. Немецкие войска получили возможность беспрепятственно занять пригородный рубеж обороны. С целью ликвидации этого командующий 38-й армии приказал 216-й стрелковой дивизии, основному соединению Харьковского гарнизона, покинуть город и подготовиться к обороне, выдвинувшись в район Пересечного. Совершая марш-бросок в ночное время суток, дивизия, состоявшая из слабо обученных призывников, пришла в расстройство: один из полков заблудился и был найден только через полтора суток, к тому же, уже через несколько часов был получен приказ вернуться на исходные позиции. В результате соединение, потратив более суток на сосредоточение, заметно утратило боеспособность. К тому же, в ходе маршей 19-20 октября дезертировало до 30 % личного состава[56]. К исходу 20 октября 1941 года немецкие войска вышли к городским окраинам Харькова, а советские части не имели сплошной линии обороны. В этот же день штаб Юго-Западного фронта получил указание от заместителя начальника Генштаба А. М. Василевского удерживать район Харькова в течение двух—трёх дней[57].

В этих условиях командование 38-й армии принимает на себя непосредственное руководство обороной города, подчинив себе штаб обороны Харькова, возглавляемый генерал-майором И. И. Маршалковым. На практике это привело к тому, что советские части, оборонявшие город, получали подчас противоречащие друг другу приказы одновременно из двух центров управления — штаба армии и штаба Харьковского гарнизона[48]. Ситуация усугублялась тем, что при приближении противника к Харькову были взорваны электростанции (в том числе и питающие линии оборонительных электрозаграждений), водопровод и центральная телефонная станция. Так как средствами радиосвязи гарнизон Харькова оснащён не был, руководство обороны городом было лишено возможности оперативного получения информации и управления войсками в ходе боевых действий[58].

21 октября немецкие войска провели перегруппировку перед решительным штурмом Харькова. Захват города было решено провести силами 55-го армейского корпуса 6-й армии, для чего ему были переподчинены 101-я лёгкая и 239-я пехотные дивизии, а также были приданы части тяжёлой артиллерии. С целью сорвать подготовку к наступлению 22 октября советские войска неожиданно для противника нанесли контрудар силами 57-й бригады НКВД и двух полков 216-й стрелковой дивизии в направлении Куряж—Песочин. В течение дня продолжались затяжные бои, а к вечеру советские войска отошли на исходные позиции. В результате действий частей гарнизона противник понёс потери, однако предотвратить намеченный на 23 октября штурм Харькова не удалось.

Бои в Харькове 23—25 октября 1941 года

Наступление было запланировано командованием 55-го армейского корпуса вермахта на 12.00 по берлинскому времени и должно было осуществляться силами трёх дивизий, ещё одна дивизия находилась в резерве. Главный удар наносила 57-я пехотная дивизия, проводившая фронтальное наступление с западного направления при поддержке частей 101-й и 100-й лёгких пехотных дивизий, наступавших с севера и с юга[60]. В каждом батальоне дивизий были созданы штурмовые группы, основу которых составляли подразделения пехоты, усиленные сапёрами, лёгкими пехотными орудиями, мотоциклистами и бронетехникой. Действиям пехоты предшествовала интенсивная артиллерийская подготовка, проводившаяся тяжёлыми дивизионами армейского подчинения с применением 211-мм тяжёлых мортир и 150-мм тяжёлых гаубиц. Для действий в городских кварталах пехотным дивизиям придавались дивизионы штурмовых орудий, а в качестве противотанковых средств — батареи 88-мм тяжёлых зенитных орудий.

Для непосредственной обороны Харькова были привлечены 216-я стрелковая дивизия, 57-я стрелковая бригада НКВД, Харьковский полк народного ополчения, отдельные батальоны местных стрелковых войск, бронетанковый (противотанковый) отряд. Наиболее боеспособной войсковой частью среди всех частей гарнизона была 57-я стрелковая бригада НКВД, под командованием полковника М. Г. Соколова, имевшая высокий уровень боевой подготовки и хорошо укомплектованная автоматическим оружием. 216-я стрелковая дивизия, под командованием полковника Д. Ф. Макшанова, была сформирована в начале октября 1941 года из призывников и военнослужащих тыловых подразделений, не имела боевой подготовки, однако была хорошо вооружена. Харьковский полк народного ополчения и батальоны местных стрелковых войск состояли из местных жителей разных возрастных категорий, записавшихся добровольцами, и имели слабый уровень боевой подготовки. Личный состав был вооружён исключительно винтовками. Отдельный (бронетанковый) противотанковый отряд имел в своём составе 47 единиц бронетанковой техники устаревших типов (25—Т-27, 13—Т-16 (ХТЗ), 5—Т-26, 4—Т-35). Общая численность войск гарнизона города Харькова составляла 19 898 человек при 120 орудиях и миномётов[61].

Утром 23 октября 1941 года немецкие войска приступили к разведке боем, и, в результате, через несколько часов закрепились в жилых кварталах района Новая Бавария на западной окраине Харькова. В полдень, после окончания артиллерийской подготовки, в наступление перешли главные силы 57-й пехотной дивизии. Медленно продвигаясь вдоль улицы Свердлова и параллельным ей улицам в сторону железнодорожного вокзала, немецкие штурмовые группы преодолевали ожесточённое сопротивление частей 216-й стрелковой дивизии. По всей длине улиц сооружённые на каждом перекрёстке баррикады, рвы и минные поля препятствовали продвижению противника. К вечеру части 57-й дивизии вермахта вышли к железнодорожной линии в районе Холодногорского путепровода, который был частично подорван советскими сапёрами, но по уцелевшей части могла передвигаться пехота[62]. Наступавшая с юга 100-я лёгкая пехотная дивизия вермахта встретила упорное сопротивление 57-й стрелковой бригады НКВД, и ощутимого успеха не имела. Наибольшего успеха в первый день боёв за Харьков добилась 101-я лёгкая пехотная дивизия, подразделения которой, заняв район Лысой Горы, сумели захватить Кузинский мост севернее вокзала и, преодолев железнодорожную линию, вышли к западному берегу реки Лопань. Попытки отдельных частей вермахта обойти город и ворваться в него с севера по Белгородскому шоссе были пресечены отрядами ополченцев на оборонительных рубежах в Сокольниках[63]. В результате первого дня боёв немецким войскам удалось захватить западные районы Харькова и выйти к железной дороге, пересекавшей город с севера на юг, а на некоторых участках и преодолеть её. В этих условиях, опасаясь окружения, командир 216-й стрелковой дивизии принял решение отвести свои подразделения на восточный берег Лопани, заняв вторую линию обороны. Узнав об этом, командование 38-й армии отменило приказ об отходе и приказало на следующий день контратакой выбить противника из западной части Харькова. Однако, советские войска к этому времени уже отошли за реку, а сапёрами был начат подрыв мостов[64]. В целом, подводя итоги первого дня боёв, можно сделать вывод, что организованной обороны города не получилось. Не имея должной боевой выучки, советские подразделения, оборонявшие Харьков, сразу же после того, как противнику удалось ворваться на его окраину, поддались панике и стали поспешно отходить к его центру. Вследствие отсутствия необходимых средств связи и слабо организованного взаимодействия между частями и подразделениями командование и штаб обороны уже в первые часы боёв за город практически полностью утратили контроль за действиями войск[65].

Утром 24 октября 1941 года немецкие войска заняли городские кварталы между железной дорогой и рекой и вышли к берегу Лопани. Более того, из-за отказа взрывных устройств, неповреждёнными оказалось несколько мостов через реку, в том числе центральный, Большой Лопанский[48]. В течение шести часов один из полков 57-й дивизии вермахта при поддержке артиллерии, авиации и штурмовых орудий пытался захватить этот мост и выбить советские войска из укреплений на Университетской горке. Другие части дивизии, сумев форсировать реку южнее, вышли в район железнодорожных станций Балашовка и Левада и прилегающих к ним промышленных предприятий. Форсировав Лопань, подразделения 101-й лёгкой дивизии вышли на улицу Клочковскую и начали наступление по расходящимся направлениям: по улице Культуры через парк Горького к авиазаводу; по спуску Пассинарии к Госпрому на центральной площади Дзержинского и по Клочковской в сторону центра, вдоль реки Лопань. Ожесточённые бои развернулись на площади Дзержинского и прилегающей улице Карла Либкнехта, где части народного ополчения более пяти часов держали оборону под натиском превосходящих сил противника. По-прежнему упорно оборонялись части 57-й стрелковой бригады НКВД, которые, закрепившись в районе станции Основа, отбивали атаки 100-й лёгкой дивизии вермахта. К трём часам дня немецкими войсками были захвачены центральные районы Харькова, сопротивление носило очаговый характер и оказывалось силами разрозненных отдельных подразделений и отрядов[66]. Командование 38-й армии склонялось к решению отдать приказ на немедленный отход из Харькова, но директивой штаба Юго-Западного фронта предписывалось удерживать город до исхода 25 октября[67]. Организованная штабом обороны попытка контратаки с привлечением последних резервов привела к встречному бою на проспекте Сталина возле площади Руднева, но успеха не имела. К вечеру части вермахта вышли к восточным окраинам Харькова, и остатки гарнизона, сосредоточившись в районе Сабуровой дачи, начали отход на восток. Приказ об отходе отдал командир 216-й стрелковой дивизии Д. Ф. Макшанов, которого ещё утром по приказу командующего армией отстранили от должности, но, так как штаб дивизии не имел связи со штабом армии, последний в ходе боев за город продолжал руководить войсками. Новый командир дивизии, комбриг Ф. Ф. Жмаченко, сумел найти и переподчинить себе лишь два батальона. До 27 октября дивизия фактически управлялась двумя центрами[68].

Ночью 25 октября 1941 года командующим силами гарнизона генерал-майором И. И. Маршалковым и комбригом Ф. Ф. Жмаченко на возможных путях отхода войск были выставлены несколько специальных отрядов заграждения, в обязанность которых входило задерживать отходящие из города войска. К утру собранными за ночь частями, силами до двух полков, советские войска заняли оборону в районе тракторного завода и посёлка ХТЗ, расположенных за чертой города, но административно входивших в его состав. В течение дня велись незначительные столкновения с разведывательными и передовыми частями вермахта, так как главные силы 55-го армейского корпуса вели зачистку города, ликвидировали отдельные очаги сопротивления и проводили саперно-инженерные работы. Уже в первый день оккупации было публично казнено 116 харьковчан[69]. В ночь с 25 на 26 октября 1941 года советские войска отошли за Северский Донец.

Стабилизация линии фронта

Пока соединения 38-й армии вели бои на харьковском направлении, остальные армии Юго-Западного фронта продолжали отход. 24 октября 1941 года, прорвав оборону 21-й советской армии, части 29-го армейского корпуса захватили Белгород. Отход советских войск проходил в исключительно тяжёлых погодных условиях. Непрерывными дождями были размыты дороги, и войска действовали в условиях бездорожья[53]. К тому же значительная часть техники начала останавливаться на маршрутах движения из-за отсутствия топлива. Такие же проблемы испытывали и преследовавшие их немецкие части группы армий «Юг»[70]. Поэтому основное противодействие отступавшим войскам Юго-Западного фронта оказывали силы авиации противника. Штаб группы армий «Юг» и командование 6-й армии вермахта считали задачи осенней кампании выполненными и планировали на этом участке фронта перейти к обороне[70]. Уже 27 октября главные силы 40-й, 21-й и 38-й армий оторвались от противника и соприкосновения с ним не имели. Бои вели лишь соединения 6-й советской армии, удерживая оборону вдоль Северского Донца. К концу октября немецкие войска, оказывая незначительное давление, форсировали Донец и, создав на восточном берегу несколько плацдармов, перешли к обороне. В этих условиях командование Юго-Западного фронта приняло решение прекратить отвод войск и перейти к обороне на участке Тим — Балаклея — Изюм и далее по реке Северский Донец до Ямполя[48]. Этот рубеж позволял обеспечивать бесперебойную работу железнодорожной магистрали Касторное — Купянск — Лисичанск. Также данная конфигурация линии фронта позволяла вести подготовку к дальнейшим операциям Красной Армии с целью скорейшего освобождения Харькова.

Итоги и последствия

Со взятием Харькова и Белгорода и выходом к Донцу 6-я армия и основные силы 17-й армии группы армий «Юг», выполнив задачи осенней кампании 1941 года, прекратили активные наступательные действия и перешли к обороне. Наступательные операции на южном участке проводили 11-я армия Э. фон Манштейна с целью захвата Крыма и 1-я танковая группа Э. Клейста, наступавшая на Ростов-на-Дону. Об оставлении Харькова Совинформбюро сообщило лишь вечером 29 октября, приведя при этом абсолютно фантастические цифры потерь противника: 120 000 человек убитыми и ранеными, более 450 танков, свыше 200 орудий[68]. Отступление из Харькова объяснялось стратегическими соображениями советского командования. О том, что в оккупации со всеми вытекающими последствиями оказалось свыше 460 000 жителей, не сообщалось[71].

При анализе хода боевых действий становится очевидным, что в первой половине октября 1941 года немецкое командование, планируя и осуществляя операции на Левобережной Украине, ставило своей целью не выдавливание советский войск, а охват группировки Юго-Западного фронта с последующей возможностью окружения за счёт глубоких проникающих ударов[72]. Поскольку вермахт полностью владел инициативой и имел определённое превосходство, советское командование придерживалось оборонительной стратегии, пытаясь предугадать действия противника и осуществить ответные меры противодействия. Ошибочно предположив, что главной целью врага является Харьковский промышленный район, командование Юго-Западного направления сосредоточило здесь свои основные силы и немногочисленные резервы, ослабив при этом Южный фронт[73]. После развития немецкого наступления и разгрома соседних фронтов, войска Юго-Западного фронта оказались в своеобразном выступе, и неэластичная оборона могла привести к повторению Киевского котла. В этих условиях решение Ставки об оставлении Харьковского промышленного района, части Донбасса и отводе войск являлось единственно правильным[48]. Более того, непосредственная угроза Москве заставляла советское руководство перебрасывать на это направление резервы с других участков советско-германского фронта. Так, с Юго-Западного фронта для обороны Москвы были переброшены кавалерийский корпус и три стрелковые дивизии[48].

Во второй половине октября 1941 года все действия советских войск, в том числе и непосредственная оборона Харькова, строго увязывались с графиком отвода соединений Юго-Западного фронта и ходом эвакуационных мероприятий[74]. При этом военной необходимости в ведении боевых действий в самом городе не было, и многотысячное население было подвергнуто ненужной опасности[75]. В своих мемуарах И. Х. Баграмян, являвшийся в октябре 1941 года начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, напишет о боях в Харькове как о «кровопускании для противника»[48]. Однако, уже 25 октября 1941 года им будут подведены итоги обороны Харькова:

Оборонительные возможности Харькова были использованы в совершенно минимальной степени. Заграждения, сооружения, баррикады также были использованы плохо. ... Штаб обороны Харькова спаниковал и бежал из Харькова ещё 24 октября, потеряв управление войсками. Потери противнику нанесены не по имеющимся возможностям. Населённые пункты оборонялись слабо и неумело (из переговоров начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта с начальником штабом 38-й армии)[76].

Учитывая, что к концу октября войска Юго-Западного фронта перешли к прочной обороне на намеченных Ставкой рубежах, а противник не проявлял на данном участке активности, советское командование сочло итоги Харьковской операции в целом удовлетворительными[77].

Принимая во внимание людской, индустриальный и транзитный потенциал Харькова, можно сделать вывод, что это был самый крупный город СССР, оккупированный вермахтом за годы войны[71]. Захватив город, немецкое командование планировало сразу использовать промышленные и транспортные возможности в своих целях. Однако, обследовав свыше 190 важных промышленных и транспортных объектов, немецкие специалисты констатировали крайнюю степень их разрушения в результате военных действий, умышленной порчи и эвакуации оборудования и персонала. Приложив колоссальные усилия по восстановлению инфраструктуры, немецкая администрация добилась определённых успехов: уже с мая 1942 года Харьков стал крупной ремонтно-эксплуатационной базой вермахта на южном участке фронта, где вёлся ремонт бронетанковой, авиационной, железнодорожной техники и других видов вооружения[78]. Возможности Харькова как транспортного узла были восстановлены в полном объёме уже к началу 1942 года, и после этого город как крупнейший центр коммуникаций играл важнейшую роль в планах немецкого командования.

Советское руководство также прекрасно осознавало значимость Харькова и прикладывало большие усилия для скорейшего возвращения «первой столицы» Украины. На протяжении зимы 1942 — весны 1943 годов советскими войсками было проведено несколько масштабных стратегических операций по овладению Харьковом. В результате их неудачного исхода за городом закрепилась репутация «проклятого места Красной Армии»[79]. Окончательно город был освобождён от немецких войск только 23 августа 1943 года. К этому времени, по разным оценкам, население Харькова составило всего 190—230 тысяч человек[80] (из предвоенных более 900 тысяч).

См. также

Напишите отзыв о статье "Харьковская операция (1941)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й»». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 35—40, 46—49.
  2. ↑ 1 2 3 Г. Ф. Кривошеев, В. М. Андроников, П. Д. Буриков. [www.soldat.ru/doc/casualties/book/chapter5_10_1.html «Гриф секретности снят: Потери Вооружённых сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах»](недоступная ссылка — история). Проверено 4 августа 2009. [web.archive.org/20030927192639/www.soldat.ru/doc/casualties/book/chapter5_10_1.html Архивировано из первоисточника 27 сентября 2003].
  3. ↑ 1 2 3 Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2 Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 24—26.
  4. ↑ Мельников В. M. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 450—453.
  5. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2 Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 119.
  6. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2 Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 139.
  7. ↑ Исаев Алексей. «Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали». — Москва: Яуза-Эксмо, 2005. — С. 204.
  8. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 50-51.
  9. ↑ 1 2 Официальный сервер Харьковского городского совета, городского головы, исполкома. [www.city.kharkov.ua/rus/?page=kharkov/about_history «Харьков дорогами столетий» Историко-географический очерк]. Проверено 12 августа 2009. [www.webcitation.org/60vDZUhoQ Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  10. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 1. У края грозы». — Харьков: Райдер, 2008. — С. 4.
  11. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 1. У края грозы». — Харьков: Райдер, 2008. — С. 24-25.
  12. ↑ Сборник. «Боевая техника и оружие 1939—1945». — Москва: Воениздат, 2001. — С. 101.
  13. ↑ Быстриченко А. В. «ХПЗ-Завод им. Малышева. 1895—1995. Краткая история развития». — Харьков: Прапор, 1995. — С. 130—160.
  14. ↑ Сайт «Серебряные крылья». [www.silverwings.ru/sec9/pos508 «Лёгкий бомбардировщик-разведчик Су-2»](недоступная ссылка — история). Проверено 12 августа 2009.
  15. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 1. У края грозы». — Харьков: Райдер, 2008. — С. 15.
  16. ↑ Знание-сила. [www.znanie-sila.ru/online/issue_2372.html "Физика с грифом «совершенно секретно»"]. Проверено 13 августа 2009. [www.webcitation.org/60vDagccL Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  17. ↑ Железные дороги СССР 1940-1952 год. [railway.by.ru/52.htm Южная ж. д.](недоступная ссылка — история). Проверено 16 августа 2009. [web.archive.org/20010317223742/railway.by.ru/52.htm Архивировано из первоисточника 17 марта 2001].
  18. ↑ 1 2 3 Веремеев Ю. Г. [army.armor.kiev.ua/engenear/xarkov.shtml Минирование Харькова в 1941 году]. Проверено 16 августа 2009. [www.webcitation.org/60vDbrdmn Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  19. ↑ Карпов В. В. [militera.lib.ru/bio/karpov/25.html «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира». Книга I]. Проверено 22 августа 2009. [www.webcitation.org/60vDd5ssv Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  20. ↑ Тревор-Ропер Х. «Застольные беседы Гитлера. 1941-1944 гг.». — Москва: Центрполиграф, 2005. — С. 52.
  21. ↑ Соболь Н. А. «Воспоминания директора завода». — Харьков: Прапор, 1995. — С. 83.
  22. ↑ Б. Мюллер-Гиллебранд. Сухопутная армия Германии, 1939—1945 гг. — 2002. — С. 290.
  23. ↑ Исаев Алексей. «Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали». — Москва: Яуза-Эксмо, 2005. — С. 289.
  24. ↑ Русский Архив. «Великая Отечественная: Ставка ВГК. Документы и материалы 1941 год.» Том 16. — Москва: Терра, 1996. — С. 208.
  25. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 9.
  26. ↑ 1 2 Старинов И. Г. [militera.lib.ru/memo/russian/starinov_ig/31.html «Записки диверсанта»]. Проверено 20 августа 2009. [www.webcitation.org/60vDeS9bf Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  27. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 39, 41-43,46-49.
  28. ↑ Официальный сайт Челябинского тракторного завода. [chtz-uraltrac.ru/articles/categories/24.php «История ЧТЗ»]. Проверено 5 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vDfCCmn Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  29. ↑ Сборник. «Історія міста Харкова XX століття». — Харьков: Фолио, 2004. — С. 321.
  30. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 49-50.
  31. ↑ Скоробогатов, А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 25-26.
  32. ↑ Кранцфельд Я. Л. «Загадки Дробицкого Яра». — Харьков: Народный университет еврейской культуры //Истоки № 1, 1997. — С. 20,22.
  33. ↑ Зеркало недели № 49 (628) 23 — 29 декабря 2006. [www.zn.ua/3000/3150/55411/ «Трагедия, о которой кое-кто не очень хотел знать»]. Проверено 5 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vDlDh7o Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  34. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 32.
  35. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 20,22.
  36. ↑ Сборник. «Історія міста Харкова XX століття». — Харьков: Фолио, 2004. — С. 322.
  37. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 54.
  38. ↑ Старинов И. Г. [lib.ru/MEMUARY/STARINOW/soldat.txt «Солдат столетия». Часть 2]. Проверено 8 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vDn2qdN Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  39. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 274-275.
  40. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 56.
  41. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 98.
  42. ↑ Старинов И. Взрывы в Харькове // Диверсанты Второй мировой / ред.-сост. Г.Пернавский. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. — С. 58-121. — 352 с. — (Военно-исторический сборник). — 5000 экз. — ISBN 978-5-699-31043-2.
  43. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 12-14.
  44. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 59.
  45. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 11.
  46. ↑ Исаев Алексей. «Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали». — Москва: Яуза-Эксмо, 2005. — С. 290-292.
  47. ↑ Исаев Алексей. «Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали». — Москва: Яуза-Эксмо, 2005. — С. 223-224.
  48. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Баграмян И. Х. [militera.lib.ru/memo/russian/bagramyan1/04.html «Так начиналась война», Часть 4]. Проверено 22 сентября 2009. [www.webcitation.org/652wOZ79P Архивировано из первоисточника 29 января 2012].
  49. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 25.
  50. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 148,156.
  51. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 99.
  52. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 65-66.
  53. ↑ 1 2 3 Попель Н. К. [militera.lib.ru/memo/russian/popel1/05.html «В тяжкую пору» Часть 5]. Проверено 2 октября 2009. [www.webcitation.org/60vDnkSlp Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  54. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 67.
  55. ↑ Гречко А.А. [militera.lib.ru/memo/russian/grechko_aa2/02.html «Годы войны» Часть 1]. Проверено 26 октября 2009. [www.webcitation.org/60vDoYtu4 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  56. ↑ Мельников В.М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 316.
  57. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 270.
  58. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 72-73.
  59. ↑ Сайт «Дали Зовут». [dalizovut.narod.ru/okkup/t35/t_35.htm 1941 г. Харьковские Т-35]. Проверено 19 октября 2009. [www.webcitation.org/60vDpJLGk Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  60. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 85-87.
  61. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 476-478.
  62. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 348.
  63. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 89.
  64. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 91.
  65. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 363-366.
  66. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 103.
  67. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 369.
  68. ↑ 1 2 Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 104.
  69. ↑ Скоробогатов, А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 69.
  70. ↑ 1 2 Ф. Гальдер. [militera.lib.ru/db/halder/1941_11.html «Военный дневник», Том 3]. Проверено 18 октября 2009. [www.webcitation.org/60vISQvzs Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  71. ↑ 1 2 Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 8.
  72. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 19.
  73. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 9-11.
  74. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 403.
  75. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 362-363.
  76. ↑ Мельников В. М. «Харьков в огне сражений. «Забытый 41-й». — Харьков: СИМ, 2008. — С. 401.
  77. ↑ Вохмянин В. К., Подопригора А. И. «Харьков, 1941-й. Часть 2. Город в огне». — Харьков: Райдер, 2009. — С. 140-141.
  78. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 99-100.
  79. ↑ Абатуров В., Португальский Р. «Харков — проклятое место Красной Армии». — Москва: Яуза-Эксмо, 2008. — С. 3-5.
  80. ↑ Скоробогатов А. В. «Харків у часи німецької окупації (1941—1943)». — Харьків: Прапор, 2006. — С. 322-326.

Литература

  • Веремеев Ю. [army.armor.kiev.ua/engenear/xarkov-pr.shtml Минирование Харькова в 1941 году]
  • Подопригора А. [dalizovut.narod.ru/okkup/t35/t_35.htm Харьковские Т-35 в октябре 1941]
  • Мельников, Владимир Михайлович. Харьков в огне сражений. Забытый 41-й. — Харьков: СИМ, 2008. — 524 с. — 2000 экз. — ISBN 978-966-8549-49-6.
  • Вохмянин, Валерий Константинович; Подопригора, Александр Иванович. Харьков, 1941-й. Часть 1: У края грозы. — Харьков: Райдер, 2008. — 100 с. — 1000 экз. — ISBN 978-966-8246-92-0.
  • Вохмянин, Валерий Константинович; Подопригора, Александр Иванович. Харьков, 1941-й. Часть 2: Город в огне. — Харьков: Райдер, 2009. — 148 с. — 1000 экз. — ISBN 978-966-96896-7-2.
  • Скоробогатов, Анатолій Васильович. Харків у часи німецької окупації (1941—1943). — Харків: Прапор, 2006. — 376 с. — 1000 экз. — ISBN 966-7880-79-6.

Ссылки

Портал «Великая Отечественная война»
  • [www.feldgrau.net/forum/viewtopic.php?f=45&t=8908&st=0&sk=t&sd=a First battle for Kharkov на форуме сайта www.Feldgrau.net]  (Проверено 20 октября 2009)  (англ.)
  • [hwar1941.narod.ru/swfr.htm Sumy-Khar’kov Defensive operation]  (Проверено 20 октября 2009)  (англ.)
  • [dalizovut.narod.ru/okkup/okkup.htm Харьков. Оккупация 1941—1943 гг. // Дали зовут.]  (Проверено 19 октября 2009) (рус.)

Фото- и видеоматериалы

  • [sasgis.by.ru/?lat=50.00597379753065&lon=36.22964859008789&z=14 Аэрофотосъемка Харькова ранней осенью 1941 года]
  • [www.map.kh.ua/galereya/41-43/arhivi Архивы фотографий Харькова 1941—1943]  (Проверено 20 октября 2009) (рус.)


Отрывок, характеризующий Харьковская операция (1941)

– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Харьковская_операция_(1941)&oldid=81359696»