Суперкубок УЕФА 2001

Суперкубок УЕФА 2001
2001 UEFA Super Cup
Титульный лист программы матча
Турнир	Суперкубок УЕФА
Бавария Ливерпуль 2 3
Дата	24 августа 2001
Стадион	Стадион Луи II, Монако
Арбитр	Витор Мело Перейра
Посещаемость	15 000
← 2000 2002 →

Суперкубок УЕФА 2001 — футбольный матч между обладателем Кубка УЕФА 2000/01 английским «Ливерпулем» и победителем Лиги чемпионов 2000/01 немецкой «Баварией», состоявшийся 24 августа 2001 года на стадионе Луи II (Монако). «Бавария» играла в Суперкубке третий раз, предыдущие два выступления мюнхенской команды в 1975 и 1976 годах закончились поражениями. «Ливерпуль» выступал в Суперкубке уже в четвёртый раз, команда завоевала трофей в 1977 году и дважды проиграла в 1978 и 1984 годах.

На матче присутствовало порядка 15 000 болельщиков, по другим данным — 13 824 человека. «Ливерпуль» захватил инициативу в первом тайме, когда на 23-й минуте забил полузащитник Йон Арне Риисе. Кроме того до перерыва сумел отличиться нападающий «мерсисайдцев» Эмил Хески. На 46-й минуте Майкл Оуэн довёл счёт до 3:0. К середине второго тайма «Баварии» удалось перехватить инициативу. На 57-й минуте один мяч отыграл полузащитник Хасан Салихамиджич, а на 82-й минуте Карстен Янкер сократил отставание «Баварии» до одного мяча. Тем не менее, «Ливерпуль» удержал оставшееся преимущество и завоевал свой второй Суперкубок.

Предыстория

Клубы получили право на выступление в соревновании, победив в двух европейских сезонных турнирах. Оба участника Суперкубка в финалах своих турниров выиграли у испанских клубов.

«Бавария» получила право претендовать на Суперкубок УЕФА как победитель Лиги чемпионов 2000/01. В финале Лиги чемпионов мюнхенская команда, после окончания основного и дополнительного времени с результатом 1:1, по пенальти обыграла «Валенсию» со счётом 5:4, став тем самым четырёхкратным победителем Лиги чемпионов. Участие в Суперкубке УЕФА 2001 стало для «Баварии» третьим, два предыдущих выступления — в 1975 и 1976 годах — закончились поражениями от киевского «Динамо» и «Андерлехта».

«Ливерпуль» в свою очередь получил право играть в матче за Суперкубок в результате победы в Кубке УЕФА 2000/01. В финале турнира «Ливерпуль» в дополнительное время победил «Депортиво Алавес» со счётом 5:4, завоевав тем самым свой третий Кубок УЕФА. Для английского клуба этот матч был четвёртым выступлением в Суперкубке. До этого «Ливерпуль» выиграл его в 1977 году, победив «Гамбург». Два других выступления — в 1978 и 1984 годах — закончились поражениями от «Андерлехта» и «Ювентуса».

Обе команды уже сыграли по несколько матчей. «Бавария» провела четыре матча в рамках чемпионата Германии по футболу 2001/02. После двух побед, одной ничьи и одного поражения, команда занимала пятое место в предварительной таблице чемпионата. «Ливерпуль» принял участие в третьем квалификационном раунде Лиги чемпионов 2001/02. По сумме двух матчей английская команда разгромила финский клуб «Хака» с общим счётом 9:1. Как победитель Кубка Англии 2000/01 «Ливерпуль» принял участие в розыгрыше Суперкубка Англии 2001, где одолел «Манчестер Юнайтед» со счётом 2:1. Помимо этого «Ливерпуль» успел сыграть первый матч чемпионата Англии по футболу 2001/02, была одержана победа над Вест Хэм Юнайтед со счётом 2:1.

И у «Баварии», и у «Ливерпуля» перед матчем были проблемы с травмами игроков. У «Баварии» из-за травм выбыли из строя четыре участника победной Лиги чемпионов. На поле не смогли выйти Мехмет Шолль, Штефан Эффенберг, Пауло Сержио и Йенс Йеремис. Со стороны «Ливерпуля» не смог принять участие в игре полузащитник Патрик Бергер, перенёсший операцию на колене. Под вопросом было участие в матче Стивена Джеррарда, который получил травму в предыдущих матчах, но тем не менее полузащитник «Ливерпуля» появился на поле.

Матч

Первый тайм

В начале первого тайма «Бавария» организовала прессинг на ворота «Ливерпуля», однако первый шанс открыть счёт в матче был у английской команды. Майкл Оуэн отдал пас с правого фланга в штрафную площадь на Эмила Хески, чей удар прошёл мимо ворот соперника. Вскоре последовал ответ «Баварии», но мяч после удара Оуэна Харгривза пролетел выше перекладины. На девятой минуте, после фола Роберта Ковача на Майкле Оуэне, Гари Макаллистер со штрафного отправил мяч на Маркуса Баббеля, который пробил по воротам «Баварии». Число нарушений правил росло, и на 14-й минуте судья показал жёлтую карточку полузащитнику «Ливерпуля» Дитмару Хаманну за фол на Хасане Салихамиджиче. В середине первого тайма «Бавария» стала играть уверенней, однако «Ливерпуль» первым открыл счёт в матче. На 23-й минуте отличился полузащитник ливерпульцев Йон Арне Риисе. Стивен Джеррард отправил мяч Майклу Оуэну, который обошёл защитников «Баварии» и прострелил в штрафную площадь. Риисе с близкого расстояния отправил мяч в ворота, тем самым выводя «Ливерпуль» вперёд. После забитого гола «Ливерпуль» захватил инициативу, полностью контролируя игру в центре поля. На 32-й минуте Майкл Оуэн обыграл защитников «Баварии» и пробил с линии штрафной, но вратарь «Баварии» Оливер Кан сумел отразить опаснейший удар. Сразу же после этого «Бавария» перешла в атаку. Защитник мюнхенцев Вилли Саньоль обвёл Риисе и отправил мяч в штрафную площадь на нападающего Джоване Элбера, который промахнулся мимо ворот «Ливерпуля». В конце первого тайма «Ливерпуль» совершил ещё одну атаку, завершившуюся взятием ворот «Баварии». Дитмар Хаманн на линии штрафной площади «Баварии» отдал пас на Эмила Хески, который обыграл двух защитников немецкой команды, Томаса Линке и Роберта Ковача, и пробил низом в ворота Оливера Кана, удвоив преимущество «Ливерпуля».

Второй тайм

«Ливерпуль» ввёл мяч в игру и менее чем через 13 секунд забил ещё один гол в ворота «Баварии». Майкл Оуэн, получив пас с центра поля от защитника Джейми Каррагера и вновь обойдя защитников «Баварии», левой ногой забил третий и последний гол «Ливерпуля» в этом матче. «Бавария» сумела сократить отставание от «мерсисайдцев» до двух мячей на 57-й минуте, реализовав свой первый угловой удар в матче. Полузащитник «Баварии» Хасан Салихамиджич головой направил мяч в сетку ворот соперника. В середине второго тайма обе команды сделали замены. «Ливерпуль» заменил Джеррарда на Игора Бишчана и Риисе на Дэнни Мерфи. У «Баварии» вместо Чириако Сфорца, Клаудио Писарро и Хасана Салихамиджича на поле вышли Нико Ковач, Карстен Янкер и Роке Санта Крус соответственно. Защитники и полузащитники «Ливерпуля» старались тянуть время, перепасовывая мяч друг другу, однако допустили ошибку в обороне. На 82-й минуте вышедший на замену Карстен Янкер, получив пас от Элбера, сократил отставание «Баварии» до минимального. Вскоре «Бавария» получила шанс сравнять счёт, однако удар Биксанта Лизаразю был парирован вратарём «Ливерпуля» Сандером Вестерфельдом. По истечении основного времени матча судья зафиксировал итоговый счёт 3:2 в пользу «Ливерпуля».

Детали матча

24 августа 2001 20:45 CET

Бавария 2:3 [ru.uefa.com/uefasupercup/history/season=2001/index.html Отчёт] Ливерпуль Салихамиджич  57' Янкер  82' Голы Риисе  23' Хески  45' Оуэн  46'

Стадион Луи II, Монако Зрителей: 15 000 Судья: Витор Мело Перейра

Бавария

Ливерпуль

Бавария: В 1 Оливер Кан З 2 Вилли Саньоль З 6 Пабло Тиам З 12 Роберт Ковач З 25 Томас Линке З 3 Биксант Лизаразю П 10 Чириако Сфорца 66' П 20 Хасан Салихамиджич 72' П 23 Оуэн Харгривз Н 9 Джоване Элбер Н 14 Клаудио Писарро 66' Запасные: В 22 Бернд Дреер З 4 Самуэль Куффур П 8 Нико Ковач 66' П 17 Торстен Финк Н 19 Карстен Янкер 66' Н 21 Александр Циклер Н 24 Роке Санта Крус 72' Тренер: Оттмар Хитцфельд Лучший игрок матча: Майкл Оуэн (Ливерпуль) Помощники судьи: Карлуш Мануэл Феррейра Матуш Жозе Мануэл Силва Кардинал Четвёртый судья: Антониу Мануэл Алмейда Кошта

Вестерфельд Баббель Аншо Хююпия Каррагер Джеррард Макаллистер Хаманн Риисе Хески Оуэн Кан Лизаразю Линке Ковач Тиам Саньоль Харгривз Салихамиджич Сфорца Писарро Элбер Регламент матча 90 минут основного времени. 2 дополнительных тайма по 15 минут в случае необходимости. Послематчевые пенальти в случае необходимости. Максимум семь запасных игроков. Максимум три замены.

Ливерпуль: В 1 Сандер Вестерфельд З 6 Маркус Баббель З 2 Стефан Аншо З 4 Сами Хююпия З 23 Джейми Каррагер П 17 Стивен Джеррард 66' П 21 Гари Макаллистер П 16 Дитмар Хаманн  14' П 18 Йон Арне Риисе 70' Н 8 Эмил Хески Н 10 Майкл Оуэн 83' Запасные: В 19 Пегги Арфексад 3 27 Грегори Виньяль П 11 Джейми Реднапп П 13 Дэнни Мерфи 70' П 25 Игор Бишчан 66' Н 9 Робби Фаулер 83' Н 37 Яри Литманен Тренер: Жерар Улье

Суперкубок УЕФА 2001
Ливерпуль 2-й титул

Реакция

Суперкубок УЕФА стал для «Ливерпуля» пятым трофеем, завоёванным в течение шести месяцев. До этого английский клуб победил в Кубке Англии, Кубке английской лиги, завоевал Кубок УЕФА 2000/01 и суперкубок Англии. Тренер «Ливерпуля» Жерар Улье поздравил своих игроков с победой:

Прошло почти шесть месяцев с тех пор, как мы выиграли свой первый трофей — кубок Лиги, но пятая победа для меня не менее ценна, чем первая. Мы постоянно работаем над собой. Я знаю, что пока мы еще далеки от совершенства, но тем не менее горд за своих игроков. Сегодняшняя победа очень важна для всех нас.

Игрок матча Майкл Оуэн получил чек на 10 000 £ от спонсора игры, компании Carlsberg, деньги были направлены на благотворительность.

Поражение «Баварии» в этом розыгрыше Суперкубка продлило проигрышную серию немецких клубов в этом турнире; в седьмой раз клуб Бундеслиги остался без трофея. Тренер «Баварии» Оттмар Хитцфельд признался, что его команде нужно время для того чтобы сыграться в защите:

Нам потребуется время, чтобы организовать себя. Когда вы слишком медленно играете с такими командами как «Ливерпуль», то ожидайте, что вас накажут.

Хитцфельд раскритиковал своих подопечных, заявив, что «отдельные ошибки стоили нам матча». Он также высоко оценил игрока матча Майкла Оуэна, сказав, что «Бавария не может противостоять его угрозе».

Ссылки

• [www.uefa.com/uefasupercup/index.html Официальный сайт Суперкубка УЕФА]
• [ru.archive.uefa.com/competitions/supercup/history/season=2001/round=1560/match=68022/report=ev.html Главные события матча на UEFA.com]

Отрывок, характеризующий Суперкубок УЕФА 2001

Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.