Суперсерия СССР — Канада (1972)

Суперсерия СССР — Канада (Summit Series) 1972
Подробности турнира
Страны проведения	Канада / СССР
Города проведения	Монреаль, Торонто, Виннипег, Ванкувер, Москва
Время проведения	2.09.1972 - 28.09.1972
Число команд	2
Статистика турнира
Сыграно матчей	8
Забито голов	63  (7.88 за игру)
Бомбардир(ы)	Фил Эспозито 13 (7+6)
Хронология

Суперсерия СССР — Канада 1972 года — серия из 8 товарищеских хоккейных матчей между сборными Советского Союза и Канады; первая из т. н. «суперсерий».

Перед началом сезона 1972—1973 годов впервые в истории хоккея была организована серия матчей между лучшими профессионалами Канады и сборной Советского Союза. Первые четыре игры прошли в Канаде, остальные — в Москве. В итоге сборная Канады одержала 4 победы, СССР — 3, одна встреча завершилась ничьей. Советская команда забросила 32 шайбы, канадская — 31.

Руководил сборной СССР во время суперсерии-72 против сборной Канады заслуженный тренер СССР Всеволод Бобров, а помогал ему заслуженный тренер СССР Борис Кулагин. В состав сборной СССР не был включен Анатолий Фирсов, признанный лучшим нападающим чемпионата мира 1971 года. В советской команде лучшими бомбардирами стали Александр Якушев — 11 очков (7 голов + 4 передачи), Владимир Шадрин — 8 (3+5) и Валерий Харламов — 8 (3+5).

Сборную Канады на время «суперсерии» возглавил Гарри Синден, экс-наставник «Бостон Брюинз», талантливый, решительный и жёсткий тренер, сторонник агрессивного и наступательного хоккея. Помощником у него был Джон Фергюсон. В составе сборной Канады самым результативным игроком стал Фил Эспозито, набравший в сумме 13 очков. Его одноклубник, лучший на то время канадский защитник Бобби Орр, пропустил серию из-за травмы колена. Также не было в составе канадцев знаменитого Бобби Халла, который из-за подписания контракта с новой лигой ВХА не был допущен боссами НХЛ к этой серии.

Предыстория

Встречи между советскими и канадскими хоккеистами берут свою историю с 1954 года, с матчей на чемпионате мира в Стокгольме. С того времени неоднократно организовывались турне сборной СССР по Канаде и сборной Канады по СССР. Тем не менее, все это были игры с любительскими командами, в которых иногда выступали экс-профессионалы из клубов НХЛ.

В 1966 году состоялся матч между канадскими и советскими хоккеистами. Команда любителей «Шербрук Биверс», обладатели Кубка Аллана 1965 года, во время тура по Европе провели три игры в СССР, со сборной страны, с ЦСКА в Калинине (ныне Тверь) и со «Спартаком» в Москве. Канадцы проиграли все три игры: 8:1 со сборной, с разгромным счётом 15:4 с ЦСКА и со Спартаком — 6:5. В январе 1969 года сборная СССР в турне по Канаде в 10 встречах одержала 10 побед, причём 9 встреч были именно против канадской сборной.

После этих успехов на уровне руководства ИИХФ начал обсуждаться вопрос об участии профессионалов из Канады в чемпионатах мира. Планировалось, что в 1970 году чемпионат мира пройдет в Канаде и в нём смогут принять участие профессиональные игроки, но не из числа основных команд НХЛ. Вместе с этим, летний конгресс ИИХФ 1969 года санкционировал изменение в хоккейных правилах, разрешавших вести силовую борьбу по всей площадке. В поддержку этих планов сборная Канады участвовала на двух турнирах в СССР (в августе и декабре 1969 года), где в её состав включались либо возрастные игроки-профессионалы, завершившие карьеру в НХЛ (Уэйн Карлтон, Джим Маккензи, Билл Харрис), либо юниоры из фарм-клубов НХЛ.

В январе 1970 года, после встречи руководителей ИИХФ и канадского оргкомитета в Женеве, было принято решение о переносе матчей чемпионата мира в Стокгольм. Причиной послужили разногласия по регламенту проведения турнира, по которому сборная Канады имела наибольшее количество дней отдыха по отношению к своему главному сопернику — сборной СССР. Канадская сторона отказывалась вносить изменения, ссылаясь на договоренности с телекомпаниями о времени трансляции игр. В итоге, эти разногласия зашли так далеко, что было принято решение о запрете канадцам использовать на чемпионатах любых профессионалов. На этом настаивал президент Международного олимпийского комитета американец Эвери Брендедж, который выступал против участия в чемпионате совместно любителей и профессионалов (на тот момент чемпионаты мира и олимпийские турниры не проводились раздельно, такое решение принято только в 1972 году). Представители канадского оргкомитета в ответ заявили, что Канада вообще перестает участвовать в любых соревнованиях, проводимых ИИХФ.

В начале 1970-х годов идея о встречах сборной СССР с профессионалами вновь стала активно обсуждаться, но теперь государственные деятели СССР отказывали в проведении подобных встреч. Однако весной 1972 года соглашение о встрече хоккеистов НХЛ с советской сборной было подписано: во время чемпионата мира 1972 года в Чехословакии были обговорены все условия предстоящей серии (соглашение подписали представитель СССР в ИИХФ Андрей Старовойтов и президент Канадской любительской ассоциации хоккея (КАХА) Джозеф Кричка). Была достигнута договорённость провести 8 матчей — по четыре в Канаде и в СССР, по международным правилам, которые в то время предусматривали двух судей, имеющих равные права (в Канаде американцы, в Москве — европейцы). Также оговаривалось, что тренеры дома получат в своё распоряжение по 35 игроков, а в гостях — по 30, что на каждую игру можно будет выставлять по 19 хоккеистов, в том числе двух вратарей, дома канадцы будут играть в красных рубашках, а гости — в белых, а в Москве — наоборот.

Советская сторона при этом полагала, что игры будут проходить между любителями. В Канаде же Кричка передал права на проведение серии организации «Хоккей-Канада» (образована в 1969 году, объединяла любителей и профессионалов), а та — исполнительному директору Ассоциации игроков НХЛ Алану Иглсону и хоккеисту Бобби Орру, у которого Иглсон был агентом. В итоге, летом 1972 генеральный секретарь Федерации хоккея Канады Гордон Джукс на конгрессе ИИХФ в Мамае передал Старовойтову список игроков, где были только профессионалы. Тем не менее, эта ситуация не вызвала большой напряжённости и протестов в СССР, а советские игроки продолжили планомерную подготовку к предстоящим играм.

В середине июля 1972 стороны окончательно договорились, что игры пройдут в сентябре.

Ожидания и подготовка

Советские хоккеисты начали упорные тренировки с 1 июля. Среди кандидатов не было 31-летнего трёхкратного олимпийского чемпиона Анатолия Фирсова — лучшего бомбардира команды конца 1960-х годов, который отказался играть под руководством Всеволода Боброва, выгнавшего его из сборной накануне чемпионата мира 1972 года. Официально сообщалось о травме колена. Лишь по окончании суперсерии в газете «Советский спорт» было опубликовано покаянное письмо Фирсова, в котором тот признавался в горестной ошибке и заявлял, что впредь почтёт за честь играть за сборную, если его в неё пригласят.

В свою очередь, в Канаде возникли проблемы с комплектованием национальной команды. Национальная хоккейная лига (НХЛ) ультимативно требовала, чтобы в матчах не участвовали представители только что созданной Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА). Как результат, несмотря даже на просьбу премьер-министра страны, за сборную не мог сыграть многолетний лидер «Чикаго Блэкхокс» Бобби Халл, один из самых опасных канадских нападающих, который на тот момент уже подписал контракт с клубом ВХА «Виннипег Джетс». Из-за аналогичной проблемы в сборную не попали Джерри Чиверс, Жан-Клод Трамбле и Дерек Сендерсон.

Канадская сборная приступила к тренировкам только в августе. По признанию Ивана Курнуайе, «все нам говорили: не беспокойтесь, вы их легко обыграете. Тренировались мы вполсилы, по сути, к предстоящим встречам готовились не лучшим образом».

Примерно за полмесяца до начала игр обе федерации направили в страны-соперницы тренеров, которые оценили ситуацию в сборных: в СССР — Джона Маклеллана и Боба Дэвидсона (главный тренер и главный скаут из «Торонто Мейпл Лифс»), а в Канаду — Аркадия Чернышёва и Бориса Кулагина. Смысл докладов возвратившихся в страну канадских тренеров был таков, что болельщики и специалисты Канады надеялись выиграть все 8 матчей серии. Больше всех канадские газеты критиковали юного Владислава Третьяка, считая защиту ворот сборной СССР наиболее уязвимой. Одной из причин такой оценки было присутствие канадцев на товарищеском матче сборной клубов Москвы с ЦСКА, в котором Третьяк пропустил восемь голов (счет игры 8:1; несколько лет спустя Третьяк признался, что на следующий день, 23 августа, после того злополучного матча у него была намечена свадьба, и его мысли были далеки от хоккея).

Такой оптимизм разделяли не все. Джон Робертсон (Montreal Star) выразил опасения, что сборная Канады недостаточно подготовлена к серии, и обвинил в этом НХЛ. Билли Харрис (на тот момент — тренер шведской национальной сборной), предсказал победу Советов, делая упор на игру Третьяка.

Кен Драйден писал:

Неблагоприятное впечатление может легко сложиться, когда видишь, что кто–то поступает не так, как тебе подсказывает собственный опыт. По североамериканским стандартам, к которым привыкли Маклеллан и Дэвидсон, русские делают слишком много передач, совершают мало бросков и слишком малы ростом. Однако по европейским нормам это отнюдь не является недостатком. Кто прав? Мы это скоро узнаем, а пока не следует слишком серьезно относиться к их отчету.

Перед началом серии Бобров дал пресс-конферецию иностранной прессе, в ходе которой отказался делать прогнозы на победителя; у сборной Канады, говорил он, есть «огневая мощь, неповторимый стиль и надёжная игра вратарей», но сумеет ли она адаптироваться к международным правилам, системе с двумя судьями и чиновникам-любителям? Он признал, что будет трудно оттеснить Фила Эспозито от атакующей линии и что он ожидает сюрпризов от канадских звёзд. Бобров предрёк, что Валерий Харламов «сумеет выделиться, даже среди ваших лучших канадцев. По северо-американским стандартам он невысок, но у него превосходный выстрел. Думаю, он будет эффективен.»

В свою очередь, главный тренер канадской сборной Синден признавался накануне серии: «Я дьявольски нервничаю. Больше всего меня беспокоит скорость, с которой они (сборная СССР) играют».

Сборная СССР в Канаде

Сборная СССР прилетела в Монреаль вечером 30 августа рейсом Аэрофлота № 301 и почти сразу столкнулась с политической проблемой. Один из чехословацких эмигрантов в Канаде, подавший в суд провинции Квебек на Советский Союз за то, что во время Пражской весны советские танки раздавили его автомобиль, и искавший возмещения материального убытка в размере 1 889 долларов, неожиданно добился своего. Суд Квебека постановил опечатать хоккейное снаряжение советской команды до уплаты денег. В дело вмешался Алан Иглсон, выписавший чеху свой личный чек.

Утром 31 августа хоккеисты провели тренировку без присутствия публики на «Арене» (тренировочном катке «Канадиенс»). 1 сентября в Монреаль прилетели канадцы и посетили очередную тренировку советской команды на катке «Форум», став жертвами хитрости последних — умышленно расслаблено проведённых упражнений на льду. «Русские нападающие на тренировке в „Форуме“, казалось, во время броска не умеют правильно распределять вес тела. Защитники, большие и неуклюжие, чуть не падали, пытаясь резко изменить направление движения», — вспоминал потом канадский вратарь Драйден.

Перед началом первой игры в раздевалке сборной СССР появился голкипер НХЛ Жак Плант и через переводчика начал давать Третьяку советы, как противостоять канадским нападающим. Плант ожидал разгрома СССР и решил помочь советскому вратарю. Чтобы было нагляднее, он показал всё это на макете.

Будь внимателен, когда на льду Фрэнк Маховлич. Он бросает по воротам беспрерывно, с любых дистанций, из любых положений. Подальше выкатывайся ему навстречу. Учти, Иван Курнуайе… самый быстрый нападающий в НХЛ, а Деннис Халл может забросить шайбу с красной линии. И помни: самый опасный игрок в нашей команде… Фил Эспозито. Этот парень посылает шайбу без подготовки даже в малюсенькие щели ворот. Не спускай с него глаз, когда он на «пятачке». Здесь защитники сладить с ним не могут.

Первая игра

За первой игрой серии наблюдало несколько миллионов человек в Европе, более двадцати пяти миллионов канадцев и американцев и около двадцати миллионов телезрителей в Советском Союзе смотрели игру у себя дома. Правда, в СССР из-за разницы во времени (в Москве на момент начала игры было 4 часа утра) игру показали только в 12 часов дня 3 сентября, и в тот же день вечером матч был повторен ещё раз.

Игра началась в 20:00 по местному времени. Монреальский «Форум» был заполнен публикой до отказа. На встрече присутствовало Правительство Канады во главе с Премьер-министром П.Трюдо. Зрители тепло приветствовали игроков сборной СССР и бурей оваций встречали объявление имен игроков сборной Канады. Для советских игроков это было необычно и оказало немного подавливающее психологическое воздействие. Торжественная часть продлилась почти 30 минут и завершилась символическим вбрасыванием шайбы П.Трюдо.

Через 30 секунд после начала встречи Фил Эспозито посылает отскочившую от Третьяка шайбу в ворота. В начале 7-й минуты матча Бобби Кларк выиграл вбрасывание. Шайба попала к Рону Эллису, который передал её Полу Хендерсону. Последовал бросок и шайба оказалась в воротах.

Советские хоккеисты, продолжая играть в пас и разыгрывая комбинации, стали исправлять ситуацию. Сначала в позиционной атаке отличился Зимин после выверенной передачи Якушева, а затем в контратаку убежали Михайлов и Петров, последний добил отскочившую от Драйдена шайбу в ворота. В перерыве главный тренер команды Бобров подбадривал хоккеистов: «Ребята, вы же видите, что можете играть с ними на равных». По свидетельству Бориса Кулагина, защитники сборной СССР получили задание: как можно меньше возиться с шайбой в своей зоне, сразу же отдавать её форвардам, которые успели набрать скорость. В раздевалке канадцев, в свою очередь, стояла напряжённая тишина — игроки начали осознавать, что им противостоит равный по силе и классу соперник.

Сборная СССР вышла вперёд во второй двадцатиминутке благодаря двум голам Валерия Харламова. Обе эти шайбы настолько запомнились вратарю канадцев Драйдену, что он их подробно описал в своей книге, отдельно выделив мастерство советского хоккеиста. По окончании периода канадцы с опущенными головами направились в раздевалку.

В начале третьего периода сборная Канады предприняла штурм ворот Третьяка, и Кларку в одном из эпизодов удалось забить одну шайбу. Однако на большее у канадцев, как они признавались впоследствии, уже не было сил. Советские хоккеисты, в свою очередь продолжали наращивать темп, что в итоге вылилось в окончательный счёт 7:3. Неприятным осадком от игры была намеренная грубость канадцев в последние минуты встречи и нежелание обмениваться рукопожатиями по её завершении.

Существует легенда, что на следующее же утро после игры Валерию Харламову предложили миллион долларов за то, чтобы он перешёл в НХЛ. «Без Петрова и Михайлова согласиться на переход не могу», — в шутку ответил Харламов. Канадцы приняли его слова за чистую монету: «О, мы все уладим. Они получат столько же». Информация о гонораре впервые появилась 4 сентября в газете Globe & Mail, цитировавшей Гарольда Балларда, владельца Toronto Maple Leafs, заявившего, что он отдал бы миллион за этого «лучшего молодого нападающего в мире». Капитан сборной СССР поблагодарил Балларда за приглашение и, «естественно, отказал».

2 сентября 1972 года

Канада

3 : 7 (2:2, 0:2, 1:3)

СССР

Форум, Монреаль, Канада 18 188 зрителей

Отчёт
	Драйден	Вратари	Третьяк	Судьи: Лен Ганьон (США) Горд Ли (США)
		Голы:
	Ф. Эспозито (Ф. Маховлич, Бергман) 00:30 Хендерсон (Кларк, Эллис) 06:20 Кларк (Эллис, Хендерсон) 48:22	1:0 2:0 2:1 2:2 2:3 2:4 3:4 3:5 3:6 3:7	11:40 Зимин (Якушев, Паладьев) 17:28 (мен.) Петров (Михайлов) 22:40 Харламов (Мальцев) 30:18 Харламов (Мальцев) 53:32 Михайлов (Блинов) 54:29 Зимин 58:37 Якушев (Шадрин)
	8 мин	Штраф	8 мин
	32 (10+10+12)	Броски	30 (10+10+10)

• Лучшие игроки матча: Канада — Кларк; СССР — Харламов

Вторая игра

По сравнению с матчем в Монреале, в сборной Канады появилось сразу восемь новых хоккеистов, включая вратаря Тони Эспозито, сильно и уверенно отстоявшего в воротах и не раз выручавшего команду. Перестановки были призваны «задавить русских», так как Синден отмечал, что те были «быстрее и проворнее». Перестановки были и в советской сборной — Старшинов заменил Викулова и занял место в центре звена — между Мальцевым и Харламовым. К Петрову и Михайлову перешёл Мишаков, а в качестве десятого форварда появился молодой Анисин.

Канадцы сильно изменили свою тактику во второй встрече, чётко играя в обороне и не давая советским нападающим прорываться к воротам, в результате чего защита без особого труда выбрасывала шайбу из своей зоны. Временами игра канадцев была слишком грубой. Голкипер профессионалов Драйден впоследствии писал: «Порой становилось неловко и даже стыдно за своих. На месте русских я бы наверняка подумал: „Эти канадцы, должно быть, настоящие звери, раз они позволяют себе такие выходки“».

Первая шайба была заброшена Филом Эспозито во втором периоде. Второй гол канадцы забили в начале третьего периода, когда Курнуайе обыграл один на один Третьяка. Но скоро сборная СССР сократила разрыв: шайбу забросил Якушев, реализовав большинство.

Решающим моментом матча стала третья двадцатиминутка, когда на седьмой минуте советская команда, проигрывая всего одну шайбу, имела шанс сравнять счёт при игре в большинстве, но пропустила гол после индивидуального прохода Пита Маховлича. Через 2 минуты канадцы забросили ещё одну шайбу, установив итоговый счет 4:1.

Советские тренеры были очень недовольны действиями двух американских арбитров. Так, в концовке 2-го периода встречи произошел инцидент, когда Кларк неаккуратно сыграл клюшкой и угодил ей по шлему защитника Цыганкова. Но рефери это нарушение не увидел и удалил с поля Цыганкова за удар соперника клюшкой, поскольку тот силовым приемом остановил Эллиса у борта несколькими секундами позже. Харламов попытался выяснить у арбитра смысл подобных действий, но тут же был наказан 10-минутным дисциплинарным штрафом за разговоры (но с правом замены игрока на площадке).

Андрей Старовойтов — руководитель советской федерации хоккея — после матча ворвался в раздевалку судей, едва не снеся дверь, и заявил: «Американские судьи позволяли канадским хоккеистам действовать как шайке разбойников». При этом важно отметить, что судьи не засчитали чистый гол Владимира Петрова, когда после его броска шайба от сетки ворот выскочила в поле.

Игроки сборной СССР, в свою очередь, отмечали, что не вполне настроились на игру. Александр Якушев отмечал, что «после первого матча нас захлестывали эмоции и настроиться на следующую игру было сложно. (…) Мы многое выплеснули в стартовой встрече. В итоге сил чуть-чуть не хватило». А Александр Рагулин утверждал, что на эту игру пришёлся пик акклиматизации советских хоккеистов.

4 сентября 1972 года

Канада

4 : 1 (0:0, 1:0, 3:1)

СССР

Мэйпл Лифс Гарденс, Торонто, Канада 16 485 зрителей

Отчёт
	Тони Эспозито	Вратари	Третьяк	Судьи: Стив Даулинг Фрэнк Ларсен
		Голы:
	Ф. Эспозито (Парк, Кэшмен) 27:14 Курнуайе (Парк) (бол.) 41:19 П. Маховлич (Ф. Эспозито) (мен.) 46:47 Ф. Маховлич (Микита, Курнуайе) 48:59	1:0 2:0 2:1 3:1 4:1	45:53 (бол.) Якушев (Ляпкин, Зимин)
	10 мин	Штраф	17 (Харламов — 10 минут за неспортивное поведение) мин
	36 (10+16+10)	Броски	21 (7+5+9)

• Лучшие игроки матча: Канада — Фил и Тони Эспозито; СССР — Третьяк

Третья игра

Третья игра состоялась на стадионе «Арена» в Виннипеге. Воодушевлённые победой в предыдущем матче, канадцы решили действовать по той же схеме, что и двумя днями ранее — вбрасывать шайбу в углы площадки и отвоёвывать её у советских хоккеистов.

В сборной СССР произошли замены: вместо защитников Рагулина, Ляпкина и Паладьева на поле вышла пара Васильев — Шаталов. Вместо Старшинова и получившего травму Зимина на игру вышли молодые Лебедев и Бодунов, к которым присоединился Солодухин. В составе канадцев Рателль заменил Голдсуорси. Кроме того, накануне игры, по требованию тренерского штаба сборной СССР при согласовании с канадской стороной, были заменены арбитры на представителей из США, судивших 1-ю встречу.

Игра началась с минуты скорби в память о жертвах Олимпиады в Мюнхене. Хозяева льда сразу захватили инициативу и на 2-й минуте открыли счёт — Паризе прорвался сквозь защиту и добил шайбу, отскочившую от Третьяка после броска Билла Уайта. Через пару минут сборная СССР осталась в меньшинстве, но Петров, перехватив пас, сравнял счёт. После продолжительных атак Канада в конце периода вышла вперёд 2:1. Причём голевая атака канадцев началась после явного нарушения правил (подножки) в средней зоне против советских хоккеистов.

Во второй двадцатиминутке Кэшмен, отвоевав шайбу в углу площадки, передал её Филу Эспозито, и тот забил гол — 3:1. И снова сборная СССР «реализует меньшинство» — Харламов, подхватив великолепную передачу Бориса Михайлова, завершает быстрый отрыв. Однако этот гол Харламова нисколько не обескуражил канадцев, поскольку Хендерсон после паса Рона Эллиса сумел в падении забросить шайбу и восстановить разрыв в два гола.

После этого сборная СССР сразу резко ускорила темп, и уже через минуту Юрий Лебедев сделал счёт 4:3, а затем Бодунов сравнял счёт, получив прекрасный пас из угла и обыграв Тони Эспозито во вратарской площадке. Второй период так и завершился. Заключительный период прошёл без забитых шайб, но у обеих команд были прекрасные моменты. Сначала Третьяк, которого второй раз за три игры серии назовут лучшим игроком своей команды, сумел переиграть Хендерсона — бросок последнего метров с трёх был из числа неберущихся. Затем, за 13 секунд до конца игры канадский голкипер сохранил ничью, сумев отразить бросок Александра Мальцева.

Кроме того, в середине периода был наказан 10-минутным дисциплинарным штрафом Уэйн Кэшмен, что не позволило ему более выйти на площадку в игре.

6 сентября 1972 года

Канада

4 : 4 (2:1, 2:3, 0:0)

СССР

Арена, Виннипег, Канада 9800 зрителей

Отчёт
	Тони Эспозито	Вратари	Третьяк	Судьи: Лен Ганьон (США) Горд Ли (США)
		Голы:
	Паризе (Уайт, Ф. Эспозито) 01:54 Рателль (Курнуайе, Бергман) 18:25 Ф. Эспозито (Кэшмен, Паризе) 24:19 Хендерсон (Кларк, Эллис) 33:47	1:0 1:1 2:1 3:1 3:2 4:2 4:3 4:4	03:15 (мен.) Петров 32:56 (мен.) Харламов (Михайлов, Цыганков) 34:59 Лебедев (Васильев, Анисин) 38:28 Бодунов (Анисин)
	18 мин	Штраф	8 мин
	38 (15+17+6)	Броски	25 (9+8+8)

• Лучшие игроки матча: Канада — Хендерсон; СССР — Третьяк

Четвёртая игра

Тренеры советской команды были довольны результатом матча в Виннипеге, и поэтому изменения в составе были минимальны: вернулись получившие отдых защитники Рагулин и Паладьев, а также нападающие Викулов и Блинов.

А вот канадские тренеры поменяли целых восемь игроков, посадив на скамейку Курнуайе, Микиту, Кэшмена, Паризе, Савара (у последнего было серьёзно травмировано правое колено). Эти рокировки отчасти были вызваны назревшим недовольством ряда игроков из-за их редкого участия в играх. В результате на лед вышли Драйден, Халл, Перро, Хэдфилд.

Матч начался с атак сборной СССР, и уже через 8 минут она вела со счётом 2:0. Михайлов оба раза умело подставлял клюшку под броски защитника Лутченко дважды переправлял шайбу в ворота Драйдена. И оба раза было реализовано большинство — дважды удалялся Билл Голдсуорси. Канадцы стали яростно атаковать, но это был «день Третьяка» — он отразил 38 бросков, из них 21 в заключительном периоде.

Сольный номер Перро на 26-й минуте позволил хозяевам льда сократить разрыв. Но менее чем через минуту вновь отличилось звено Петрова — на этот раз в ворота Драйдена забил Блинов. А вскоре Мальцев с Харламовым ассистировали Викулову — 4:1.

В последней двадцатиминутке канадцы, перебросав сборную СССР почти в 4 раза (23-6), забили два гола — дважды результативные передачи отдавал Фил Эспозито: сначала на Голдсуорси, а затем на Д. Халла. Но между этими голами был один гол СССР — Шадрин завершил атаку, начатую защитником Васильевым и Якушевым.

Канадцы выглядели довольно уставшими и явно уступали советским хоккеистам практически по всем компонентам игры. 15 с лишним тысяч болельщиков не оставили это незамеченным, и под конец матча публика громкими возгласами выражала недовольство профессионалами.

Такое поведение зрителей расстроило Фила Эспозито, который во время интервью по национальному телевидению обрушился с критикой в адрес канадских болельщиков, канадской прессы, за их отношение к игрокам команды Канады:

Жителям Канады! Мы сделали всё возможное. Мы отдали всё что могли. И услышать в ответ «Бу-у-у»? Это привело всех нас в уныние. Мы выкладываемся до конца, и я хотел бы, чёрт побери, чтобы вы, люди, поняли это. Мы разочарованы и расстроены. Мы не можем поверить в то, что мы читаем о себе в прессе, не можем поверить в «Бу-у», которое мы получили у себя дома. Эти русские — великие хоккеисты. Почему бы вам не оценить их по достоинству и не прекратить осыпать нас обвинениями? Я очень, очень… расстроен. Я просто не могу в это поверить. Все мы, 35 парней, играем потому что мы любим нашу страну. У нас нет другой причины, только потому, что мы любим Канаду.

Фрэнк Маховлич также был потрясён происшедшим, заявив:

Я готов поверить теперь во что угодно. После того, что русские сделали с нами в нашей игре здесь, в Канаде, боюсь, в спорте не осталось ничего святого. Если их кто-нибудь познакомит с американским футболом, они через два года разгромят „Далласских ковбоев“ и выиграют первый приз.

Советские хоккеисты вышли вперёд в серии, имея две победы, одну ничью и одно поражение.

8 сентября 1972 года

Канада

3 : 5 (0:2, 1:2, 2:1)

СССР

Пасифик Колизеум, Ванкувер, Канада 15 570 зрителей

Отчёт
	Драйден	Вратари	Третьяк	Судьи: Лен Ганьон (США) Горд Ли (США)
		Голы:
	Перро 25:37 Голдсуорси (Ф. Эспозито, Бергман) 46:54 Д. Халл (Ф. Эспозито, Голдсуорси) 59:38	0:1 0:2 1:2 1:3 1:4 2:4 2:5 3:5	02:01 (бол.) Михайлов (Лутченко, Петров) 07:29 (бол.) Михайлов (Лутченко, Харламов) 26:34 Блинов (Петров, Михайлов) 33:52 Викулов (Харламов, Мальцев) 51:05 Шадрин (Якушев, Васильев)
	6 мин	Штраф	4 мин
	41 (10+8+23)	Броски	31 (11+14+6)

• Лучшие игроки матча: Канада — Фил Эспозито; СССР — Михайлов

Сборная Канады в СССР

После четырёх матчей в Канаде у команд был перерыв в две недели. Советские хоккеисты вернулись домой, где продолжили тренировки, а сборная Канады в составе 35 хоккеистов 13 сентября отправилась в Стокгольм и сыграла там две товарищеские встречи со сборной Швеции — 4:1 (16 сентября) и 4:4 (17 сентября; ушли от поражения лишь за 47 секунд до финальной сирены).

Вечером 20 сентября сборная Канады прибыла в Москву. Большинство профессионалов — членов сборной Канады — никогда не было за пределами Северной Америки. Попав в СССР, в страну с совершенно другим политическим строем, они испытали психологический шок. Большу́ю роль сыграли слухи о вездесущности КГБ, что окончательно запугало некоторых игроков. Разместившись в гостинице «Интурист», игроки первым делом начали искать подслушивающие устройства. Сомнений в их существовании у них не было. Одним из наиболее нервных был Фрэнк Маховлич. Ещё в Канаде он вполне серьёзно предлагал тренерам взять с собой палатки и разбить лагерь, как Наполеон, за пределами Москвы: «Идёт холодная война. Советы могут сделать всё что угодно. Они могут начать стройку в четыре утра около гостиницы и не дать нам спать. Для усиления своей пропаганды им нужна победа, и они готовы на всё».

Всеобщая подозрительность вылилась в ряд характерных случаев. Так, канадские игроки усиленно искали «шпионские жучки» у себя в номерах. В одном из номеров под ковром была найдена коробочка, прикрученная на пять винтов к полу. Посчитав это прослушивающим устройством, канадец решил винты на всякий случай выкрутить. Когда последний винт был ослаблен, раздался ужасный грохот, и перед изумлённым «борцом с жучками» разверзлась сквозная дыра. Оказалось, он отвинтил огромную люстру, которая висела этажом ниже в конференц-зале, — она упала прямо на столы, разбившись вдребезги. К счастью, при этом никто не пострадал, поскольку инцидент случился в полтретьего ночи. Но за этот дебош руководство отеля выставило канадской команде счет на 3850 долларов.

В другом номере, Уэйн Кэшмен заподозрил наличие подслушивающих устройств в зеркале своей комнаты. Он сдёрнул его со стены и выкинул в окно.

Преследовали канадцев в СССР множество других неудобств. Частые ночные телефонные звонки, путаница в расписании тренировок, проблемы с питанием. Канадская сборная даже привезла с собой целый контейнер еды — говядину, молоко и пиво. Однако, по утверждениям канадской сборной, всё это довольно быстро исчезло из «Интуриста». Если говядину и молоко могли простить, то пиво — никогда. «Именно тогда мы страшно разозлились, когда они спёрли наше пиво после пятого матча» — вполне серьёзно заявил Род Жильбер.

Несмотря на все недоразумения и неудобства, за время своего пребывания в Москве канадцы посетили театры, балет, музеи и Кремль, встретившись со многими обычными москвичами. Однако более всего игроков раскрепощало присутствие в Москве их жён или подруг.

Для победы в Серии советским хоккеистам было достаточно в четырёх оставшихся встречах набрать всего три очка. Вместе с этим советские хоккеисты психологически не были готовы к той большой славе, которая «обрушилась» на них по возвращении в СССР. Так, в этом признавались и Александр Рагулин, и Владислав Третьяк, и Борис Кулагин. Перед началом «московской» серии игр, попрощались с командой и улетели домой Вик Хэдфилд, Рик Мартин и Джоселин Говремон. Вместе с этим в сборной оставался травмированный Бобби Орр, который присутствовал на московских матчах в качестве зрителя.

Пятая игра

22 сентября Дворец спорта в Лужниках был заполнен до отказа. В Москву прибыло около 3000 канадских болельщиков, ярко выделявшихся своей активной манерой боления на фоне советских зрителей. В правительственной ложе присутствовали Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин, Председатель Президиума ВС СССР Н. В. Подгорный с ближайшими соратниками.

Перед началом пятого поединка, во время объявления хоккеистов, Фил Эспозито поскользнулся и упал прямо на пятую точку. Однако канадец не растерялся и, встав на одно колено, отдал поклон болельщикам, заслужив тем самым аплодисменты. Третьяк потом по этому поводу вспоминал: «Если бы я или кто-либо другой из моих одноклубников упал вот так, то мы не нашли бы себе места со стыда. Мы бы никогда не сделали так, как Фил Эспозито, — как артист, с такой элегантностью». По утверждению самого Эспозито, он перехватил с трибуны взгляд самого Брежнева и послал воздушный поцелуй ему.

Хоккейные сборные извлекли уроки из предыдущих встреч. Так, канадские защитники избегали риска и вели строго позиционную игру, а советские защитники теперь не просто точно отдавали пас своим нападающим, но активно шли вперед в зону канадцев и бросали по воротам от синей линии. В конце первого периода Жильбер Перро, получив пас от Рода Жильбера, обошёл Рагулина, буквально выложил шайбу на открывшегося Паризе, и Жан-Поль послал её в ворота мимо Третьяка. На 23-й минуте Хендерсон нашёл пасом ушедшего от опеки Бобби Кларка, и тот, срезав угол, вышел на Третьяка и протолкнул шайбу у него между ног. 2:0. Затем на 32-й минуте уже сам Хендерсон довёл счёт до 3:0, забросив отскочившую от вратаря шайбу.

После второго периода канадский журналист Билл Гуд взял у голкипера Драйдена интервью для канадского телевидения. Он спросил, трудно ли им будет сохранить перевес в счёте в последней двадцатиминутке. «Нет. Сейчас на нас начал действовать привычный адреналин: усталости не ощущаешь, когда тебя как сумасшедшие подбадривают три тысячи болельщиков», — ответил Драйден.

В третьем периоде канадцы оказались не готовы продолжать тактику давления в передней зоне, которая оправдала себя в первых двух периодах. Они перешли к обороне, позволяя сборной СССР вводить шайбу в свою зону. Сокращать разрыв начал опытный защитник Кузькин — он начал атаку, которую завершил Блинов. 3:1. И хотя Хендерсон с Кларком вскоре восстановили разрыв в три шайбы, с середины последнего периода канадцы практически не атаковали.

На 50-й минуте Анисин подправил шайбу после броска защитника Ляпкина. 4:2. Затем, спустя всего восемь секунд, шайбу подхватил Шадрин и сократил разрыв до 4:3. На 52-й минуте защитник Гусев завершил атаку, начатую Харламовым, — 4:4, а затем Викулов, красиво выиграв единоборство в углу канадской зоны, вышел один на один с Тони Эспозито и спокойно переиграл голкипера — 4:5.

Забив пять голов с 11 бросков, советская команда шокировала родоначальников хоккея, одержав третью победу в пяти матчах. Тем не менее, канадские болельщики провожали своих игроков овацией. Тренер канадцев Г.Синден был настолько разочарован результатом игры, что не пришёл на послематчевую пресс-конференцию

22 сентября 1972 года

СССР

5 : 4 (0:1, 0:2, 5:1)

Канада

Дворец спорта, Москва, СССР 15 000 зрителей

Отчёт
	Третьяк	Вратари	Тони Эспозито	Судьи: Уве Дальберг (Швеция) Рудольф Батя (ЧССР)
		Голы:
	Блинов (Петров, Кузькин) 43:34 Анисин (Ляпкин, Якушев) 49:05 Шадрин (Анисин) 49:13 Гусев (Рагулин, Харламов) 51:41 Викулов (Харламов) 54:46	0:1 0:2 0:3 1:3 1:4 2:4 3:4 4:4 5:4	15:30 Паризе (Перро, Жильбер) 22:36 Кларк (Хендерсон) 31:58 Хендерсон (Лапуант, Кларк) 44:56 Хендерсон (Кларк)
	10 мин	Штраф	10 мин
	33 (9+13+11)	Броски	37 (12+13+12)

• Лучшие игроки матча: СССР — Петров и Якушев; Канада — Тони Эспозито и Хендерсон.

Шестая игра

Перед вторым московским матчем атмосфера в обоих лагерях с точностью до наоборот повторяла предстартовую канадскую. Теперь уже болельщики в Советском Союзе требовали от своих хоккеистов только победы. А канадцам, стоявшим на грани поражения в серии, не оставалось ничего иного, как выиграть все оставшиеся встречи. Добиться этого они решили, применив в шестой игре своё главное оружие — игру с нарушениями правил, запугивание и нанесение травм. Впрочем, центральный нападающий из «Баффало» Перро выбрал другой вариант — он решил улететь домой, посчитав, что тренеры дают ему слишком мало игрового времени (сыграл только два матча из шести).

С самого начала матча советские хоккеисты начали штурмовать ворота. Где-то в середине первого периода канадцам почти шесть минут подряд пришлось играть в меньшинстве, но здесь Драйден взял несколько очень трудных бросков. В конце периода североамериканцам повезло, когда Харламов, находившийся в углу вратарской площадки, бросил по почти пустым воротам, но попал в штангу.

В самом начале второго периода сборная СССР открыла счёт. После броска Ляпкина от синей линии шайба изменила направление, отскочив от конька, и влетела в дальний угол ворот. На это гости, воспользовавшись ошибками соперников в обороне, ответили тремя шайбами в течение 83 секунд в первой половине второго периода. Первый гол забил Деннис Халл, перехвативший шайбу и пославший её мимо Третьяка; вторую шайбу забросил с отскока Курнуайе, и, наконец, третий гол забил Пол Хендерсон. Канадцы повели 3:1. На 38-й минуте Якушев наконец-то реализовал численное преимущество. Под занавес второй двадцатиминутки, казалось, Харламов выравнял положение, однако судьи не засчитали гол, объявив, что шайба угодила в штангу, после чего оказалась под ловушкой Драйдена.

В раздевалке канадцы, по воспоминаниям Драйдена, дико переругались. Они понимали, что теряют контроль над собой и что это грозит поражением. Из психологических соображений Г.Синден перед началом третьего периода продержал игроков в раздевалке на пять минут дольше положенного.

В последней двадцатиминутке канадцы действовали строго позиционно. И победный для них счёт сохранили. Благо, что в меньшинстве играли только раз, и только 2 минуты. Как бы ни возмущались руководители канадской сборной по поводу действий двух судей из ФРГ, многие удаления в их составе были полностью оправданны.

В этом матче канадцы устроили настоящую охоту за Валерием Харламовым, применяя против него грязные силовые приемы. Особенно преуспел Бобби Кларк: в одном из эпизодов игры он нанёс рубящий удар крюком клюшки в область лодыжки Валерия, чуть выше верхнего края ботинка.

Сам канадец так отзывался об этом эпизоде:

Мы шли параллельными курсами, и Харламов толкнул меня клюшкой, а потом развернулся и уехал. Я его догнал и тяпнул по ноге, совершенно не думая, куда и как бью. <…> Я игрок жёсткий и уважаю жёсткость в других. Но если меня „трогают“ клюшкой, я делаю то же самое.

Однако Харламов в этот момент занимался обводкой, отдавая пас назад. При этом Кларк не был удалён до конца игры, а получил только штраф 2+10.

Есть версия, что Джон Фергюссон, помощник старшего тренера сборной Канады, зная особенности игры Кларка, рекомендовал ему «придержать» советского хоккеиста, особенно учитывая тот факт, что Харламов играл с травмой ноги. Позже Кларк хвастливо заявил: «Если бы я иногда не прикладывал их „двуручником“, я так бы и остался в местечке Флин Флон, Манитоба». Гарри Синден отрицал, что он знал о намерениях Кларка, но при этом сказал: «Травма Харламова сыграла большую роль в конечном результате. Теряя свою „звезду“, команда становится не такой сильной, а мы просто не могли его удержать. Без Харламова Советы не стали лучше».

После двух матчей в Москве счёт в Серии-72 стал +3, =1, −2 в пользу сборной СССР. Причём к третьей встрече тренеры сборной СССР остались без Валерия Харламова.

24 сентября 1972 года

СССР

2 : 3 (0:0, 2:3, 0:0)

Канада

Дворец спорта, Москва, СССР 15 000 зрителей

Отчёт
	Третьяк	Вратари	Драйден	Судьи: Франц Баадер (ФРГ) Йозеф Компалла (ФРГ)
		Голы:
	Ляпкин (Якушев, Шадрин) 21:12 Якушев (Шадрин, Ляпкин) (бол.) 37:11	1:0 1:1 1:2 1:3 2:3	25:13 Д. Халл (Жильбер) 26:21 Курнуайе (Беренсон) 26:36 Хендерсон
	4 мин	Штраф	31 мин
	29 (12+8+9)	Броски	22 (7+8+7)

• Лучшие игроки матча: СССР — Лутченко и Якушев; Канада — Драйден и Бергмэн.

Седьмая игра

Накануне игры состоялась встреча канадской и советской делегаций во Дворце спорта, где канадцами были высказаны претензии в адрес работы арбитров Йозефа Компаллы и Франца Баадера в 6-й игре. Канадцы поставили условие — эти арбитры не должны судить в следующей игре, иначе сборная Канады не выйдет на 8-ю игру. Это условие было принято.

Тем не менее, канадцы ответственно готовились к игре. Гарри Синден так описывал тактическую подготовку к ней:

Перед матчем мы сделали одну значительную перестановку, которая оказалась очень полезной. В ходе последних двух игр русские не упускали Эспозито, поэтому он не забивал шайб. Его контролировал Петров. Тогда мы решили перехитрить их, играя четырьмя линиями. Мы знали, что наши соперники вряд ли станут разбивать свою команду, чтобы противостоять этому.

В седьмом матче сборная Советского Союза играла без травмированного Харламова (его заменил Мишаков), на лёд вернулись Блинов и Кузькин. Советская команда показала хорошую атакующую игру, однако отлично отыграл матч голкипер канадцев Тони Эспозито.

Уже на пятой минуте Фил Эспозито открыл счёт. В середине периода Александр Якушев, обыграв Парка, застал врасплох Тони Эспозито. Вскоре Петров при игре в большинстве вывел сборную СССР вперёд — 2:1. Однако Савар опять дал пас Филу Эспозито, и даже Мишаков, зацепивший клюшкой канадца, не помешал ему сравнять счёт — 2:2.

Во второй двадцатиминутке голов не было. Игроки в основном проводили время на скамейке штрафников. Арбитры пять раз отправляли на скамейку штрафников канадцев и трижды — советских хоккеистов.

В начале третьего периода Род Жильбер, выехав из-за ворот, вогнал шайбу в сетку между ног Третьяка. Через три минуты вновь Якушев сравнял счёт — 3:3.

К концу матча нервное напряжение хоккеистов вылилось в первую настоящую драку, завязавшуюся после обмена ударами между Борисом Михайловым и Гари Бергмэном за три с небольшим минуты до финальной сирены. Во время драки Михайлов несколько раз ударил Бергмэна коньком, что с точки зрения канадцев абсолютно недопустимо на хоккейной площадке. Оба отправились на скамейку штрафников на пять минут.

Казалось, что матч закончится вничью, но тут дала трещину защита сборной СССР. Савар завладел шайбой в середине площадки и отдал пас Хендерсону. Пересекая синюю линию, он сделал обманное движение, переиграв защитника Геннадия Цыганкова, и вышел один на один с Третьяком, бросив в падении шайбу точно под перекладину.

Канадская команда вырвала третью победу, уравняв положение в серии. Последний матч становился решающим.

26 сентября 1972 года

СССР

3 : 4 (2:2, 0:0, 1:2)

Канада

Дворец спорта, Москва, СССР 15 000 зрителей

Отчёт
	Третьяк	Вратари	Тони Эспозито	Судьи: Уве Дальберг (Швеция) Рудольф Батя (ЧССР)
		Голы:
	Якушев (Шадрин, Ляпкин) 10:17 Петров (Викулов, Цыганков) (бол.) 16:27 Якушев (Мальцев, Лутченко) 45:15	0:1 1:1 2:1 2:2 2:3 3:3 3:4	04:09 Ф. Эспозито (Эллис, Хендерсон) 17:34 Ф. Эспозито (Савар, Паризе) 42:13 Жильбер (Рателль, Д. Халл) 57:54 Хендерсон (Савар)
	14 мин	Штраф	22 мин
	31 (6+13+12)	Броски	25 (9+7+9)

• Лучшие игроки матча: СССР — Михайлов и Якушев; Канада — Ф.Эспозито и Уайт.

Восьмая игра

Решающий матч серии, с которого, как потом многие говорили, началась новая хоккейная эпоха, прошёл 28 сентября. В воротах сборной Канады место занял Драйден, в СССР — как обычно, Третьяк.

Матч был на грани срыва из-за разногласий по вопросу, кто же должен судить встречу. Алан Иглсон вновь пригрозил уехать, не сыграв восьмую игру, и его поддержало большинство игроков. Руководители советской команды настаивали на паре судей из ФРГ, обслуживавших шестую игру и вызвавших ярость канадцев, гости — на паре из Чехословакии и Швеции. Лишь за несколько часов до игры удалось найти компромисс — каждая из команд выбрала по одному судье.

Не игравший в прошлом матче Харламов на последнюю встречу всё-таки вышел. Борис Кулагин полагал, что канадцы прикрепят к Харламову опекуна, освободив тем самым его партнёров по сборной СССР.

Уже в самом начале матча канадцы остались втроем. Сперва на 3-й минуте чехословацкий судья Батя наказал малым штрафом за подножку Уайта. Через 36 секунд германский судья Компалла отправил вслед за Уайтом Пита Маховлича за задержку соперника. Сборной СССР потребовалось чуть более 30 секунд, чтобы реализовать численный перевес.

Меньше чем через минуту произошёл следующий инцидент: в районе синей линии соперника Жан-Поль Паризе прихватил советского игрока и тут же отпустил. По воспоминаниям Драйдена, «находившийся ближе всех к месту происходящего Компалла показал жестом, что нарушения нет и игра может продолжаться. Но Батя, который стоял примерно в пятидесяти футах в стороне, поднял правую руку и указал на Паризе, что означало двухминутный штраф». Сам Компалла утверждает, что нарушение определил именно он, что подтверждается и видео матча.

Вскоре зрители матча стали свидетелем такой сцены — Паризе начал стучать клюшкой об лед и поехал по направлению к Компалле. Вблизи арбитра он замахнулся, чтобы нанести ему удар клюшкой, но, к счастью, остановился в последний момент. Со слов самого Паризе, ситуация развивалась следующим образом:

Я атаковал русского игрока с шайбой, Компалла зафиксировал атаку игрока не владеющего шайбой. Я совершенно спокойно и вежливо заметил, что игрок владел шайбой и тут же получил от Компаллы десятиминутный штраф и удаление до конца игры. И тут я взбесился. Мне всегда неприятно вспоминать тот момент, у меня не было намерения ударить его, ведь иногда вы говорите «убить готов», хотя вовсе не собираетесь это делать. Это был просто взрыв эмоций.

Несколько минут потребовалось, чтобы страсти на площадке улеглись. Служители Дворца спорта убрали со льда лишние предметы (в том числе стул, выброшенный со скамьи сборной Канады). На 7-й минуте Батя удалил за блокировку Цыганкова. Эспозито, забытый всеми обороняющимися на пятачке, сравнял счёт через 17 секунд. 1:1.

На 13-й минуте советский защитник Владимир Лутченко дальним броском реализовал большинство, но Канада свела первый период вничью благодаря комбинации, которую завершил защитник Брэд Парк.

Через 21 секунду после начала второго периода Якушев с Шадриным организовали атаку, закончившуюся голом. Якушев издали верхом бросил шайбу в сторону ворот, сетка (заменитель плексигласовых экранов за воротами) выбросила её прямо на дальний пятачок перед воротами Драйдена, откуда Шадрин щелчком переправил шайбу в цель. 3:2 — сборная СССР в третий раз в матче вышла вперёд.

Билл Уайт на 31-й минуте сравнял счёт. Канадцы помчались вперёд, а шайба, посланная вслед, рикошетом отскочила к задержавшемуся в зоне сборной Канады Якушеву. Точный бросок в угол — и счёт уже 4:3 в пользу сборной СССР. На 37-й минуте защитник советской команды Васильев при игре в большинстве довёл счёт до 5:3.

Несмотря на счёт, канадцы неплохо вошли в игру после второго перерыва. Североамериканцев вперёд повёл Фил Эспозито. Он отыграл невероятный период. Тренер Гарри Синден назвал тот третий период «его звёздным часом». На 43-й минуте Эспозито получил от Пита Маховлича шайбу метрах в трёх-четырёх перед воротами Третьяка. Остановив шайбу рукой, он сбросил её себе точно на крюк. И разрыв сократился до 5:4.

Минуту спустя после гола Эспозито напряжение игры вылилось в драку Евгения Мишакова и Рода Жильбера. Канадцы окружили дерущихся плотным кольцом, не подпуская даже советских хоккеистов. В драке сначала Бергман уложил на лед Мишакова, а дальше канадцы дали возможность продолжить битву Жильберу. Когда две конфликтующие стороны были всё-таки отлеплены друг от друга, Мишаков со сбитым набок шлемом стал, сбросив перчатки, приглашать Жильбера на продолжение кулачной дуэли один на один. Жильбер на это только отмахнулся. В 1987 году, на 15-летии Суперсерии, Мишаков спросил своего визави, почему тот не принял вызов. «Ты бы меня убил», — ответил экс-форвард канадцев. Обоих игроков удалили на 5 минут.

Вскоре за силовой прием против Кларка малый штраф получил Васильев. Советские игроки оказались втроем. На поле вышли Лутченко, Цыганков и Петров, которого советские тренеры нередко выпускали, когда команда играла в меньшинстве. Не прогадали и на этот раз: Петров ухитрился контратаковать, а защищался столь отчаянно, что даже потерял клюшку. В итоге, канадцы не сумели реализовать большинство.

На 13-й минуте 3-го периода сборной Канады удалось сравнять счёт. Эспозито сумел уйти от двух защитников и проверил Третьяка хорошим броском. Третьяк отбил шайбу, но Курнуайе удачно сыграл на добивании. Тем не менее, судья за воротами не зажёг красную лампу. Это спровоцировало бурю эмоций Алана Иглсона, одного из руководителей сборной Канады, находившегося на трибунах. Он сделал попытку пробраться к судье, но был остановлен советскими милиционерами, находившимся в Лужниках вдоль бортов. Они схватили Иглсона и стали волоком тащить его обратно. В этот момент ему на помощь пришёл Питер Маховлич, кинувшийся к нему через всю площадку и перемахнувший через бортик, и ставший кричать и тыкать в милиционеров клюшкой. Ему на помощь быстро подошли товарищи по команде. Игроки сопроводили Иглсона до скамейки сборной. Иглсон в это время потрясал кулаком и показывал неприличный жест, согнув руку в локте, в направлении судьи и трибун, а помощники Синдена Джон «Фрости» Форристол и Джо Сгро, одетый во всё красное, показывали в том же направлении другой непристойный жест.

Счёт 5:5, приносивший победу в Суперсерии — благодаря лучшей разнице шайб — сборной СССР, держался до последней минуты. При этом игроки сборной СССР были не в лучшем психологическом состоянии — они старались удержать ничью и это отлично видели канадцы. Г.Синден отмечал: «Вместо постоянного наступления, которое их никогда не подводило, русские стали откатываться назад. Это предоставило нам лучшие возможности… Теперь, более чем когда-либо раньше, мои парни были настроены победить».

На 60-й минуте, за 34 секунды до конца игры, произошёл, как говорят в Канаде, «самый величайший момент в спортивной истории страны». Иван Курнуайе, перехватив шайбу, отдал её Полу Хендерсону, который сменил Пита Маховлича. Однако пас прошёл за Хендерсоном, которому поставили подножку и оттеснили в борт. К счастью для Канады, Фил Эспозито продолжал игру. Он бросил шайбу в Третьяка, которую тот легко отбил, но в этот момент Хендерсон поднялся на ноги и бросил по воротам. Третьяк отбил и этот бросок, но Хендерсону следующим броском удалось добить шайбу в ворота.

Когда канадцы забили победный гол, красная лампа за воротами Третьяка в очередной раз не зажглась. Но на этот раз никто не обратил внимания на очередную оплошность — настолько очевидным был гол.

Когда зазвучала финальная сирена, 3000 канадских болельщиков запели «O Canada», а игроки высыпали на лёд, некоторые из них плакали, что редкость среди профессионалов НХЛ, даже после завоевания Кубка Стэнли. Советская команда упустила преимущество, потерпев третье поражение подряд, а с ним уступив в сумме и во всей серии.

28 сентября 1972 года

СССР

5 : 6 (2:2, 3:1, 0:3)

Канада

Дворец спорта, Москва, СССР 15 000 зрителей

Отчёт
	Третьяк	Вратари	Драйден	Судьи: Рудольф Батя (ЧССР) Йозеф Компалла (ФРГ)
		Голы:
	Якушев (Мальцев, Ляпкин) (бол.) 03:34 Лутченко (Харламов) (бол.) 13:10 Шадрин 20:21 Якушев 31:43 Васильев (бол.) 36:44	1:0 1:1 2:1 2:2 3:2 3:3 4:3 5:3 5:4 5:5 5:6	06:45 (бол.) Ф. Эспозито (Парк) 16:50 Парк (Рателль, Д. Халл) 30:32 Уайт (Жильбер, Рателль) 42:27 Ф. Эспозито (П. Маховлич) 52:56 Курнуайе (Ф. Эспозито, Парк) 59:26 Хендерсон (Ф. Эспозито)
	14 мин	Штраф	26 мин
	27 (12+10+5)	Броски	36 (14+8+14)

• Лучшие игроки матча: СССР — Шадрин и Якушев; Канада — Хендерсон и Парк.

По окончании «московской» серии игр сборная Канады вылетела в Прагу, где 30 сентября провела выставочный матч со сборной Чехословакии, действующим чемпионом мира 1972 года. Игра завершилась вничью 3:3, при этом канадцы снова ушли от поражения только в самом конце игры — за 30 секунд до финальной сирены шайбу забросил Фил Эспозито.

Статистика хоккеистов

За исключением Солодухина и Шаповалова, представлявших ленинградский СКА, все хоккеисты представляли четыре московских клуба: ЦСКА — 13 игроков, «Спартак» — 7, «Крылья Советов» — 4, «Динамо» — 2. Все четыре тройки нападения были давно уже наиграны либо в клубах (Михайлов — Петров — Блинов, Зимин — Шадрин — Якушев, Лебедев — Анисин — Бодунов), либо в сборной (Викулов — Мальцев — Харламов играли вместе на чемпионате мира в Праге весной 1972 года). Почти то же можно сказать и о 7 защитниках из 9.

Из 14 клубов, выступавших в сезоне 1971/72 годов в НХЛ, в канадской сборной были представлены 10: 6 хоккеистов — из «Монреаль Канадиенс», по 5 — из «Бостон Брюинз», «Нью-Йорк Рейнджерс», «Чикаго Блэкхокс», 4 — из «Детройт Ред Уингз», 3 — из «Торонто Мейпл Лифс», по 2 — из «Ванкувер Кэнакс», «Баффало Сейбрз», «Миннесота Норт Старз», 1 — из «Филадельфия Флайерз». Из 20 форвардов только Жильбер, Рателль и Хэдфилд из «Рейнджерс» составляли готовую тройку.

СССР						Канада
вратари:	И	Поб	Пор	ШВ	S%	вратари:	И	Поб	Пор	ШВ	S%
Владислав Третьяк (№ 20)	8	3	4	0	0.884	Тони Эспозито (№ 35)	4	2	1	0	0.882
Виктор Зингер (№ 1)	—	—	—	—	—	Кен Драйден (№ 29)	4	2	2	0	0.838
Александр Сидельников (№ 27)	—	—	—	—	—	Эд Джонстон (№ 1)	—	—	—	—	—
Александр Пашков	—	—	—	—	—	—	—	—	—	—	—
защитники:	И	Г+П	О	ШВ	+/-	защитники:	И	Г+П	О	ШВ	+/-
Юрий Ляпкин (№ 25)	6	1+5	6	0	+3	Брэд Парк (№ 5)	8	1+4	5	2	+4
Владимир Лутченко (№ 3)	8	1+3	4	0	-1	Гэри Бергман (№ 2)	8	0+3	3	13	+5
Валерий Васильев (№ 6)	5	1+2	3	6	+1	Билл Уайт (№ 17)	7	1+1	2	8	+7
Геннадий Цыганков (№ 7)	8	0+2	2	6	-5	Серж Савар (№ 23)	5	0+2	2	0	-1
Александр Гусев (№ 2)	6	1+0	1	2	-1	Ги Лапуэнт (№ 25)	7	0+1	1	6	-3
Александр Рагулин (№ 5)	6	0+1	1	4	-2	Микки Редмонд (№ 24)	1	0+0	0	0	-1
Виктор Кузькин (№ 4)	7	0+1	1	8	-5	Дон Оури (№ 26)	2	0+0	0	0	-2
Юрий Шаталов (№ 14)	2	0+0	0	0	+1	Род Сейлинг (№ 16)	3	0+0	0	0	-6
Евгений Паладьев (№ 26)	3	0+0	0	0	+2	Пэт Стэплтон (№ 3)	7	0+0	0	6	+6
нападающие:	И	Г+П	О	ШВ	+/-	нападающие:	И	Г+П	О	ШВ	+/-
Александр Якушев (№ 15)	8	7+4	11	4	+5	Фил Эспозито (№ 7)	8	7+6	13	15	+2
Владимир Шадрин (№ 19)	8	3+5	8	0	+7	Пол Хендерсон (№ 19)	8	7+3	10	4	+6
Валерий Харламов (№ 17)	7	3+5	8	16	0	Бобби Кларк (№ 28)	8	2+4	6	18	+2
Владимир Петров (№ 16)	8	3+3	6	10	-6	Иван Курнуайе (№ 12)	8	3+2	5	2	0
Борис Михайлов (№ 13)	8	3+2	5	9	-4	Деннис Халл (№ 10)	4	2+2	4	4	+4
Александр Мальцев (№ 10)	8	0+5	5	0	-6	Жан-Поль Паризе (№ 22)	6	2+2	4	28	+1
Вячеслав Анисин (№ 22)	7	1+3	4	2	+3	Род Жильбер (№ 8)	6	1+3	4	9	+1
Евгений Зимин (№ 11)	2	2+1	3	2	+1	Жан Ратель (№ 18)	6	1+3	4	0	-2
Юрий Блинов (№ 9)	5	2+1	3	2	-2	Рон Эллис (№ 6)	8	0+3	3	8	+3
Владимир Викулов (№ 18)	6	2+1	3	6	-8	Жильбер Перро (№ 33)	2	1+1	2	0	+2
Юрий Лебедев (№ 23)	3	1+0	1	2	-2	Билл Голдсуорси (№ 9)	3	1+1	2	4	0
Александр Бодунов (№ 24)	3	1+0	1	0	-1	Фрэнк Маховлич (№ 27)	6	1+1	2	0	-2
Александр Мартынюк (№ 29)	1	0+0	0	0	0	Пит Маховлич (№ 20)	7	1+1	2	4	+1
Вячеслав Солодухин (№ 21)	1	0+0	0	0	-2	Уэйн Кэшмен (№ 14)	2	0+2	2	14	+2
Вячеслав Старшинов (№ 8)	1	0+0	0	0	-1	Стэн Микита (№ 21)	2	0+1	1	0	+1
Александр Волчков (№ 30)	3	0+0	0	0	0	Ред Беренсон (№ 15)	2	0+1	1	0	0
Евгений Мишаков (№ 12)	6	0+0	0	11	-7	Вик Хэдфилд (№ 11)	2	0+0	0	0	-3

Во всех восьми играх участвовали — Третьяк, Лутченко, Цыганков, Якушев, Шадрин, Мальцев, Петров и Михайлов; Парк, Бергман, Ф. Эспозито, Курнуайе . Больше всех шайб — по 7 — забросили Якушев, Ф. Эспозито и Хендерсон.

Канадцы произвели 254 броска, советские хоккеисты — 236. Профессионалы получили 123 минуты штрафа, советские хоккеисты — 72 минуты.

Спустя десятилетия

СССР СССР Владислав Третьяк — президент федерации хоккея России Виктор Зингер — скончался 24.09.2013 г. Александр Сидельников — скончался 23.06.2003 Александр Пашков — экс-комментатор ТК «Спорт» Александр Гусев — член хоккейного клуба «Легенды хоккея» Виктор Кузькин — трагически погиб 24.06.2008 Юрий Ляпкин — советник Главы городского округа Балашиха Владимир Лутченко — владелец хоккейной школы в Бостоне Евгений Паладьев — скончался 09.01.2010 Александр Рагулин — скончался 17.11.2004 Юрий Шаталов — член хоккейного клуба «Легенды хоккея» Геннадий Цыганков — скончался 16.02.2006 Валерий Васильев — скончался 19.04.2012 Вячеслав Анисин — помощник тренера ХК «Крылья Советов» Владимир Петров — чиновник ФХР Владимир Шадрин — вице-президент, «Спартак» (Москва) Вячеслав Солодухин — трагически погиб в декабре 1979 Вячеслав Старшинов — президент, Спартак (Москва) Александр Волчков — член хоккейного клуба «Легенды хоккея» Александр Бодунов — пенсионер Александр Мальцев — советник президента ПХК "Динамо" (Москва) Александр Мартынюк — член хоккейного клуба «Легенды хоккея» Борис Михайлов — бывший главный тренер сборной России. Евгений Мишаков — скончался 30.05.2007 Владимир Викулов — скончался 09.08.2013 Евгений Зимин — скаут «Филадельфии Флайерз» Юрий Блинов — член хоккейного клуба «Легенды хоккея» Валерий Харламов — погиб в автокатастрофе 27.08.1981 Юрий Лебедев — тренер-консультант «Крыльев Советов» Александр Якушев — возглавляет ХК «Легенды хоккея» Всеволод Бобров — скончался 01.07.1979 Борис Кулагин — скончался 25.01.1988

Канада Канада Кен Драйден — бывший президент «Торонто Мейпл Лифс», депутат федерального парламента от Либеральной партии (был министром в кабинете премьер-министра Пола Мартина), кандидат в лидеры Либеральной партии Канады Тони Эспозито — пенсионер, Флорида Эд Джонстон — помощник генерального менеджера «Питтсбург Пингвинз» Дон Оури — пенсионер Гэри Бергман — скончался 08.12.2000 Ги Лапуэнт — координатор скаутской службы клуба «Миннесота Уайлд» Микки Редмонд — комментатор матчей «Детройт Ред Уингз» на телевидении Серж Савар — бизнесмен в Монреале Пэт Стэплтон — исполнительный директор юниорской хоккейной ассоциации Strathroy Брэд Парк — скаут «Нью-Йорк Рейнджерс» Билл Уайт — менеджер по продажам, водопроводные системы Ред Беренсон — тренер, Мичиганский Университет Боб Кларк — вице-президент «Филадельфия Флайерс» Фил Эспозито — аналитик матчей «Тампа Бей», «Флорида Пантерз» Стэн Микита — бизнесмен в Чикаго Жильбер Перро — отдел связей с общественностью «Баффало Сейбрз» Жан Ратель — пенсионер, был скаутом «Бостон Брюинз» Уэйн Кэшмен — помощник тренера клуба «Филадельфия Флайерз» Вик Хэдфилд — управляющий гольф-клубом «Вик Хэдфилд» около Торонто Пол Хендерсон — проповедник Деннис Халл — бизнесмен, завсегдатай банкетов Фрэнк Маховлич — сенатор Канады Пит Маховлич — скаут «Флорида Пантерз» Жан-Поль Паризе — скончался 07.01.2015 Иван Курнуайе — представитель «Монреаль Канадиенс» Рон Эллис — директор по связям с общественностью Зала Хоккейной Славы Род Жильбер — отдел связей с общественностью «Нью-Йорк Рейнджерс» Билл Голдсуорси — скончался 29.03.1996 Гарри Синден — президент «Бостон Брюинз» Джон Фергюсон — скончался 14.07.2007

Факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Дик Беддос — журналист торонтской газеты «Глоб энд Мейл» — перед началом серии заявил, что съест свою статью, если русские выиграют хотя бы один матч. После поражения канадцев в первом матче он приехал в отель в Торонто, где жили советские хоккеисты и выполнил своё обещание — закусил газетой со статьёй, макая её в тарелку с бульоном. Более того, один из журналистов Канады после первого матча написал, что профессионалы сыграли сильнее всего на одну шайбу, чем любители из «Линдсхерт Моторз», представлявшего Канаду на чемпионате мира в 1954 году (они проиграли СССР в решающем матче 7:2)
• Официальная статистика серии утверждает, что Харламов и Петров набрали по 7 (3+4) очков. На самом деле в 4-м матче диктор ошибочно объявил, что 2-я шайба была заброшена с передачи Петрова. На видео видно, что эту передачу сделал Харламов. Правильная статистика: 8 (3+5) у Харламова и 6 (3+3) у Петрова.
• Во время второго перерыва шестого матча старший тренер сборной Канады Гарри Синден, разъярённый судейством, решил высказать рефери своё мнение. К нему присоединился Бобби Орр, находившийся на трибунах. Синден вспоминал позднее: «Крича, мы побежали за ними по коридору. Они не оставили нам выбора. Один из судей остановился у раздевалки, чтобы дать нам ответ, и Бобби, не останавливаясь, толкнул его и быстрее, чем вы успеете крикнуть „караул“, мы были окружены советской милицией. Мы выглядели как клоуны, но в этот момент нам было уже всё равно. Мы не собирались просто сидеть и смотреть на это судейство».
• Прибыв в Лужники на тренировку перед седьмым матчем, канадцы обнаружили, что лёд занят сотнями детей. Администрация стадиона заявила, что им придётся поехать на другой каток. «No fucking way!» — среагировал Алан Иглсон — один из руководителей сборной Канады. Иглсон попросил нападающего Денниса Халла выйти на лёд в полной амуниции и сделать пару щелчков по бортикам, и детей увели.
• В Канаде интерес был настолько огромен, что, например монреальская «The Montreal Gazette» сообщала, что во время заключительного матча, с 12 до 16 час. по местному времени, казалось, все монреальцы смотрели телевизоры, свыше 5000 человек толпились у 10 специально установленных экранов на Центральном вокзале, монреальская торговая биржа фиксировала резкий спад торговли, во многих офисах в центре города полностью остановилась работа.

Значение суперсерии и её влияние на развитие хоккея

Значение игр между сборными СССР и Канады было оценено практически сразу. Канадские специалисты заявляли, что игрокам НХЛ придётся учиться играть в хоккей заново, важное внимание уделяя командной игре.

Советские специалисты обратили внимание на ряд элементов игры, которые сборной СССР не практиковались или использовались довольно слабо. Среди них — силовая борьба по всей площадке, умение играть в пас в условиях жёсткого прессинга, борьба на точке вбрасывания.

Хоккейные встречи такого уровня в дальнейшем неоднократно повторялись — на уровне сборных и клубных команд.

Память

• 10 ноября 2000 года в Торонто, вблизи Зала хоккейной славы, на углу улиц Йонг и Фронт установлен мемориальный знак. Он представляет собой сооружение немногим более двух метров высотой с полным списком имен канадских игроков в алфавитном порядке, увенчанное изображением Хендерсона, радующегося победной шайбе в 8-й игре.
• Спустя 40 лет была начата серия юбилейных игр в честь ознаменования начала Суперсерии.

В культуре

• В фильме «История с метранпажем» по пьесе Вампилова завязка сюжета состоит в том, что главный герой приходит в чужой гостиничный номер смотреть хоккей. При этом фрагменты показываемого по телевизору матча соответствуют пятому матчу Суперсерии. Только в этой игре Суперсерии принимал участие Мартынюк и было обоюдное удаление Харламова и Эллиса. В то же время не все показываемые кадры относятся к Суперсерии. Так, в другом фрагменте комментатор упоминает Балдериса, который в Суперсерии участия не принимал.
• Подготовка команды СССР и первая игра серии являются сюжетной основой фильма «Легенда № 17» (2013).
• Первая игра серии является частью сюжетной линии фильма «Валерий Харламов. Дополнительное время» (2007/2008).

См. также

• Суперсерии

Литература

• Третьяк В. А. Хоккейная эпопея. — М.: ТОО «Ин-т Леонардо», 1993. — 206 с. [bookz.ru/authors/vladislav-tret_ak/hokkey.html Книга].
• Агаянц Н. На льду профессионалы. — М.: ФиС, 1974. — 128 с.
• Спасский О. Д. Первая тройка. — М.: ФиС, 1981. — 239 с. [slapshot.kulichki.com/arh-s98.html Отрывки из книги].
• Драйден К. Хоккей на высшем уровне. — М.: Прогресс, 1975. — 197 с.
• Терру Ж. Вбрасывание века.
• Дворцов В. А. Хоккейные баталии СССР — Канада. — М.: ФиС, 1979. — 152 с. [cccp-canada.ru/book/battle Книга].
• Рыжков Д. [slapshot.kulichki.net/arh-s244.html Начало хоккейной эры] // «Весь Хоккей». — сентябрь 2002.
• Косоруков А. «[www.tver.kp.ru/daily/25964/2902848 Так рождалась Суперсерия СССР — Канада: во время секретного матча вдали от Москвы канадский тренер стоял на коленях перед русскими хоккеистами]» // «Комсомольская правда». — 10 октября 2012.
• Podnieks A. Team Canada 1972: the official 40th anniversary celebration. — Bolton, Ontario: Fenn Publishing, 2012. — 295 с. ISBN 0-7710-7119-1.
• Hoppener, Henk W. The Russians are coming // Death of a Legend: Summer of '72 Team Canada vs. USSR Nationals. — Copp Clark Publishing Company, 1972. — ISBN 0-7730-4008-0.
• MacSkimming, Roy. [books.google.ru/books/about/Cold_War.html?hl=ru&id=dpY3slaBUToC Cold War: The Amazing Canada-Soviet Hockey Series of 1972]. — Greystone Books Limited, 2012. — 280 с. — ISBN 1-55054-582-5.
• Sinden, Harry. [books.google.ru/books?id=mCQxAAAACAAJ&dq=Hockey+Showdown:+The+Canada-Russia+Hockey+Series&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwiE78DSl5fKAhXC8HIKHSWmCt8Q6AEIIzAA Hockey Showdown: The Canada-Russia Hockey Series : the Inside Story]. — PaperJacks, 1973. — 126 с. — ISBN 0-385-04454-2.
• Sears, Thom; Park, Brad. [books.google.ru/books?id=LgMjw6KELhQC&printsec=frontcover&dq=Straight+Shooter&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjLoO2Sk5fKAhXm8HIKHYOJCeoQ6AEIGTAA#v=onepage&q=Straight%20Shooter&f=false Straight Shooter: The Brad Park Story]. — Mississauga, Ontario: John Wiley & Sons Canada Ltd, 2012. — ISBN 978-1-118-32957-3.

Ссылки

• [www.1972summitseries.com Сайт о суперсерии]  (англ.)
• [www.chidlovski.com/personal/1972/content.htm The Summit in 1972]  (англ.)

Документальное видео

• д/ф «Хоккей против хоккея» (1972, ЦСДФ)
• д/ф «Больше, чем хоккей» (2002, 7ТВ)
• д/ф «Большой хоккей. СССР-Канада. 30 лет» (2002, Первый канал)
• д/ф «'72 complete» (2007, Канада)
• д/ф [rutube.ru/video/5b52134cb789d3d27922ac7c30b1f075 «Битва титанов. Суперсерия-72»] (2011, РТР)
• д/ф «И пусть канадским зовут хоккей» (2012, НТВ-плюс)

Отрывок, характеризующий Суперсерия СССР — Канада (1972)

– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.