Суражский уезд

Суражский уезд Герб уездного города Герб губернии Губерния Черниговская губерния Образован 1781 Упразднён 1921 Площадь 4055 км² Население 282,6 тыс. (1916)

Сура́жский уезд — административно-территориальная единица, учрежденная в 1781 году в составе Новгород-Северского наместничества (центр — город Сураж (Сураж на Ипути)). С упразднением наместничеств (1796), Суражский уезд вошёл в состав Малороссийской губернии, а с 1802 — Черниговской губернии.

История

Суражский уезд был сформирован на основе территории Новоместской сотни Стародубского полка с частичным изменением её границ и включением значительной части Мглинской сотни. В период существования Малороссийской губернии Суражский уезд, вероятно, был временно расформирован (предположительно — включен в состав Мглинского уезда), но уже 27 марта 1803 года вновь восстановлен.

Территория Суражского уезда принадлежит к бассейнам рек Ипути и Беседи, впадающих в Сож. В этническом отношении, в Суражском уезде до конца XIX века преобладало белорусское население. Значительную часть населения также составляли русские старообрядцы, основавшие здесь ряд слобод, важнейшая из которых — Клинцы (с 1782 посад) — была существенно крупнее, чем уездный город Сураж.

В 1918 году Суражский уезд по Брестскому договору находился в Украинской народной республике, Черниговская губерния. С 11 июля 1919 года Суражский уезд передан в состав Гомельской губернии. С 14 июля 1921 года путём перенесения уездного центра из Суража в Клинцы, Суражский уезд был ликвидирован, его правопреемником стал Клинцовский уезд в составе Гомельской губернии. С введением 14 января 1929 года новых административно-территориальных единиц (областей и районов), Клинцовский уезд был расформирован. Сураж становится районным центром в составе Клинцовского округа Западной области. С 19 октября 1937 года Суражский район в Орловской области. С 5 июля 1944 года Суражский район в Брянской области.

Ныне территория Суражского уезда входит в состав Брянской области.

География и население

Уезд находился в северо-западной части губернии, на востоке граничил с Мглинским, на юге — с Новозыбковским и Стародубским уездами Черниговской губернии, а на севере и западе — с Могилёвской губернией. С запада на восток уезд простирался на 90 верст (96 км), а с севера на юг — на 60 верст (64 км). Площадь уезда, по Стрельбицкому, составляла 3639,5 верст², а по данным межевания — 3559,3 верст², или 370 764 десятин (4 050 км²). В состав уезда входило 303 населённых пункта.

По данным переписи населения Российской империи 1897 года, в уезде проживало 186 297 человек, из них 69,4 % — белорусы, 24,9 % — великороссы, 5,33 % — евреи. Таким образом, Суражский уезд являлся единственным этнически «белорусским» уездом своей губернии. Однако в переписи 1926 г. большинство населения этой территории предпочло уже указать себя «русскими» (новое название великороссов), а не белорусами.

В начале XX века Суражский уезд стал крупнейшим уездом губернии по числу жителей.

Административное деление

По состоянию на 1890 год, в состав уезда входило 3 стана и 15 волостей:

Волость	Волостной центр	Количество сельских обществ
І стан
Ляличская	Ляличи	19
Кулагская	Кулаги	14
Голубовская	Голубовка (ныне Коржовка-Голубовка)	18
Тулуковская	Тулуковщина	14
ІІ стан
Душатинская	Душатин	28
Новодроковская	Новый Дроков	19
Буднянская (Струговобудская)	Струговская Буда (Стругова Буда)	8
Гордеевская	Гордеевка	23
Уношевская	Уношево	18
Заборская	Заборье	13
ІІІ стан
Поповогорская	Попова Гора (ныне Красная Гора)	12
Верещакская	Верещаки	9
Лотаковская	Лотаки	23
Петровскобудская (Петровобудская)	Петровская Буда (ныне Петрова Буда)	7
Ущерпская	Ущерпье	11

Ссылки

• [www.hrono.ru/dokum/seversk.html Именной указ Екатерины II об учреждении Новгородского-Северского наместничества]
• Сураж, уездный город Черниговской губернии // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.suradmin.ru/ Администрация города Суража]

Отрывок, характеризующий Суражский уезд

– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.