Сурков, Алексей Александрович

Алексей Сурков
Место рождения:	деревня Середнево, Рыбинский уезд, Ярославская губерния, Российская империя (ныне: Рыбинский район, Ярославская область, Россия)
Место смерти:	Москва, СССР
Род деятельности:	поэт, редактор, литературный критик, журналист, общественный деятель
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	стихотворение, очерк, публицистика
Премии:
Награды:

Алексе́й Алекса́ндрович Сурко́в (1 (13) октября 1899, деревня Середнево, Рыбинский уезд, Ярославская губерния — 14 июня 1983, Москва) — русский советский поэт, журналист, общественный деятель. Герой Социалистического Труда (1969). Лауреат двух Сталинских премий (1946, 1951). Батальонный комиссар (1941).

Биография

Алексей Александрович Сурков родился 1 (13) октября 1899 года в деревне Середнево Георгиевской волости Рыбинского уезда Ярославской губернии (ныне Рыбинского района Ярославской области) в крестьянской семье, его предки были крепостными дворян Михалковых. Учился в Середневской школе. С 12 лет служил «в людях» в Санкт-Петербурге: работал учеником в мебельном магазине, в столярных мастерских, в типографии, в конторе и весовщиком в Петроградском торговом порту. Первые стихи опубликовал в 1918 году в петроградской «Красной газете» под псевдонимом А. Гутуевский. В 1918 году добровольцем ушел в РККА, участник Гражданской войны и Польского похода. Служил до 1922 года пулемётчиком, конным разведчиком; участвовал в боях на Северо-Западном фронте и против повстанцев А. С. Антонова.

По окончании гражданской войны вернулся в родную деревню. В 1922—1924 годах работал избачом — работником избы-читальни в соседнем селе Волково, секретарём волисполкома, политпросветорганизатором, селькором в уездной газете. В 1924 году его стихи опубликовала газета «Правда». Член ВКП(б) с 1925 года. 11 октября 1925 года был делегатом I Губернского съезда пролетарских писателей. В 1924—1926 годах первый секретарь Рыбинской организации комсомола. С 1925 года селькор только что созданной губернской газеты «Северный комсомолец», а в 1926—1928 годах — её главный редактор. При нём газета увеличила тираж в два раза, стала выходить дважды в неделю вместо одного, к работе активно привлекались юнкоры, по его инициативе появилась рубрика «Литературный уголок», в которой помещались стихи и рассказы читателей, при редакции была создана литературная группа.

В мае 1928 года Сурков делегирован на I Всесоюзный съезд пролетарских писателей, после которого остался работать в Москве. В 1928 году был избран в руководство Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). В 1931—1934 годах учился на факультете литературы в Институте красной профессуры, по окончании которого защитил диссертацию.

В 1934—1939 годах преподавал в Редакционно-издательском институте и Литературном институте Союза писателей СССР; был заместителем редактора журнала «Литературная учёба», где работал под непосредственным руководством М. Горького. В журнале выступал в качестве критика и редактора. Автор ряда статей по вопросам поэзии и статей о песне (преимущественно оборонной). Участвовал в создании и дальнейшей деятельности Литературного объединения Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). В 1930-х годах вышли сборники его стихов «Запев», «Последняя война», «Родина мужественных», «Путём песни» и «Так мы росли». Женился на Софье Антоновне Кревс, которую встретил в литературных кругах; появились дочь Наталья и сын.

Принимал участие в походе в Западную Белоруссию и в Финской кампании. В последней был сотрудником армейской газеты «Героический поход»; вернувшись выпустил посвящённый этой войне «Декабрьский дневник». В 1940—1941 годах работал главным редактором журнала «Новый мир». Песни на стихи Суркова звучат в фильме Александра Роу «Конёк-горбунок» (1941).

В 1941—1945 годах Сурков был военным корреспондентом фронтовой газеты «Красноармейская правда» и спецкором газеты «Красная звезда», также работал в газете «Боевой натиск». Участвовал в обороне Москвы, воевал в Белоруссии. 27 ноября 1941 года под Истрой Сурков попал в окружение на командном пункте. Когда он смог всё-таки выбраться из землянки и добраться до своих, то вся его шинель оказалась посечённой осколками. Тогда он сказал: «Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого… А до смерти — четыре шага»; после этого оставалось только дописать: «До тебя мне дойти нелегко…» Вернувшись в Москву, он написал своё знаменитое стихотворение «В землянке» (вскоре ставшее песней) и отослал его текст жене (которая тогда вместе с дочерью находилась в эвакуации в городе Чистополь) в солдатском письме-треугольнике.

Автор текстов известных патриотических песен «Песня смелых» (музыка В. А. Белого, 1941), «В землянке» («Бьётся в тесной печурке огонь…»; музыка К. Я. Листова, 1941), «Песня защитников Москвы» (музыка Б. А. Мокроусова, 1942), «Ни шагу назад» (музыка Т. А. Кулиева, 1942) и других. За годы войны издал сборники стихов «Декабрь под Москвой», «Дороги ведут на Запад», «Солдатское сердце», «Наступление», «Стихи о ненависти», «Песни гневного сердца» и «Россия карающая». По результатам командировки издал в 1944 году книгу очерков «Огни Большого Урала. Письма о советском тыле». В том же году участвовал в обсуждении проекта нового Гимна СССР. В 1944—1946 годах ответственный редактор «Литературной газеты». В июне 1945 года посетил Берлин, Лейпциг и Радебойль, а затем Веймар; по материалам поездки написал сборник стихов «Я пою Победу». Окончил войну в звании подполковника (1943).

В 1945—1953 годах ответственный редактор журнала «Огонёк». С 1962 года главный редактор «Краткой литературной энциклопедии». Член редколлегии «Библиотеки поэта». Выпустил полтора десятка поэтических сборников.

Член Центральной ревизионной комиссии КПСС (1952—1956), кандидат в члены ЦК КПСС (1956—1966). Депутат ВС СССР (с 1954 года) и ВС РСФСР. Член ВСМ. С 1949 года заместитель генерального секретаря, в 1953—1959 годах — первый секретарь СП СССР.

В 1947 году опубликовал статью «О поэзии Пастернака», направленную против поэта. «Это был злой, хитрый, опасный человек, типичный аппаратчик», — характеризует Суркова в своих воспоминаниях переводчица Л. З. Лунгина. Сурков был одним из подписавших Письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове. В то же время по просьбе Анны Ахматовой оказывал помощь поэту Иосифу Бродскому, рекомендовал в Союз писателей братьев Стругацких.

Алексею Суркову посвящено одно из самых знаменитых и самых проникновенных стихотворений Великой Отечественной войны «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины», написанное Константином Симоновым в 1941 году.

А. А. Сурков умер 14 июня 1983 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 10).

Творчество

Печатался с 1918 года. Первые стихотворения А. А. Суркова были напечатаны в петроградской «Красной газете». Первая книга стихов «Запев» вышла в Москве в 1930 году. Автор стихов, ставших народными песнями, таких, как «Чапаевская», «То не тучи, грозовые облака», «Рано-раненько», «На просторах Родины чудесной», «Бьётся в тесной печурке огонь…» («В землянке»), «Конармейская», «Песня смелых», «Марш защитников Москвы».

Издал сборники «Ровесники» (1934), «Стихи» (1931), «На подступах к песне» (1931), «Наступление» (1932), «Последняя война» (1933), «Родина мужественных» (1935), «Путём песни» (1936), «Солдаты Октября», «Так мы росли» (1938), «Это было на севере» (1940), «Декабрь под Москвой» (1942), «Большая война» (1942), «Наступление» (1943), «Солдатское сердце» (1943), «Фронтовая тетрадь», «Россия карающая» (1944), «Сердце мира», «Дорога к победе», «Избранные стихи», «Миру — мир!» (1950), «Восток и Запад» (1957), «Песни о человечестве» (1961), «Что такое счастье?» (1969), «После войны. Стихи 1945—1970 годов» (1972). Вышли его «Избранные стихи» в 2 томах (Москва, 1974) и «Собрание сочинений» в 4 томах (Москва, 1965—1966).

Стихи поэта отмечены политической остротой, проникнуты чувством советского патриотизма; они переведены на десятки языков. Кроме стихов А. А. Сурков писал критические статьи, очерки и публицистику. Опубликовал сборник статей и выступлений по вопросам литературы «Голоса времени» (1962). Переводил стихи Мао Цзэдуна, Николаса Гильена, Янки Купалы, Тараса Шевченко, Ивана Франко, Христо Ботева, Отона Жупанича и других поэтов.

Как полагал Вольфганг Казак,

Некоторые из стихотворений Суркова, проникнутые ненавистью, гневом и болью, с их естественностью, доходчивостью и мужественностью, выгодно отличаются от общей массы тогдашних произведений с их пустой патетикой.

Произведения

Книги

• Запев. Книга стихов (1925—1929). — М., 1930.
• Стихи (1931).
• На подступах к песне (1931).
• Наступление" (1932).
• Последняя война. — М., ГИХЛ, 1933. — 110 с.
• Ровесники. — М., 1934.
• Родина мужественных. — М., 1935.
• Путём песни (1936).
• Солдаты Октября (1938).
• Так мы росли. — М., 1940.
• Это было на севере (1940).
• Фронтовая тетрадь. — М.: Молодая гвардия,1941.
• Декабрь под Москвой. Фронтовые стихи. Июнь — декабрь 1941 г. — М., 1942.
• Большая война (1942).
• Дороги ведут на запад (1942).
• Солдатское сердце (1943).
• Наступление (1943).
• Три тетради. Военная лирика 1939-1942. - М., 1943.- 127 с.
• Россия карающая (1944).
• Песни гневного сердца. — Ярославль, 1944.
• Огни Большого Урала: Письма о советском тыле. — М., 1944 (сборник очерков).
• Я пою победу (1946).
• Сердце мира (1950).
• Дорога к победе (1950).
• Избранные стихи (1950).
• Миру — мир! Стихи. — М., 1953.
• Избранные стихи и песни. — М.: Гос. изд-во культ.просвет. литературы, 1953.
• Избранное: стихи, поэмы, песни. — М.: Советский писатель, 1956.
• Восток и Запад (1949—1957 гг.). Стихи. — М., 1957.
• На белом свете. Стихи. — М., 1957.
• Песни о человечестве (1961).
• Смелого пуля боится. Стихи и песни. — М., 1964.
• Голоса времени. Заметки на полях истории литературы. 1934—1965. — М., 1965.
• Собрание сочинений, в 4 томах, — М., 1965—1966.
• Пою моё Отечество. Избранные произведения советской поэзии. — М., 1967.
• Что такое счастье? Стихи последних лет. — М., 1969.
• После войны. Стихи 1945—1970 гг. — М., 1972.
• Избранные стихи, в 2 томах, М., — 1974.
• Собрание сочинений: В 4-х т. [вступит. ст. А. Туркова].- М.: Худож. литература, 1980.
• Стихи времени. Стихотворения. Маленькие поэмы. Песни. — М., 1983.

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1946) — за общеизвестные стихи и песни «Песня смелых», «За нашей спиною Москва», «Песня о солдатской матери», «Победа», «Песня защитников Москвы», «Бьётся в тесной печурке огонь…» («В землянке»), «В смертном ознобе…»
• Сталинская премия второй степени (1951) — за сборник стихов «Миру — мир !» (1950)
• Герой Социалистического Труда (1969)
• четыре ордена Ленина (31.01.1950; 13.10.1959; 28.10.1967; 14.10.1969)
• орден Октябрьской Революции (12.10.1979)
• орден Красного Знамени (23.09.1945)
• два ордена Красной Звезды (21.05.1940; 22.02.1942, был представлен к ордену Красного Знамени)
• орден «Знак Почёта» (31.01.1939)
• медали
• орден «Кирилл и Мефодий» (Болгария)
• медаль имени Александра Фадеева (1972)
• Международная Ботевская премия (1976)
• Почётный гражданин Рыбинска (1976)

Память

• Его именем были названы четырёхпалубный речной теплоход, улицы в Рыбинске и Ярославле.

Литература

Турков А. М.  Сурков Алексей Александрович // Русские писатели. ХХ век. Биографический словарь: А-Я / Сост. И. О. Шайтанов. — М.: Просвещение, 2009. — 623 с. — ISBN 978-5-09-017151-9.. — С. 514.

Интервью, мемуарная литература

• Сурков А. А. Бойцы вспоминают… : [из военной биографии автора : диалог между поэтом А. А. Сурковым и генералом армии дважды Героем Советского Союза П. И. Батовым] / А. А. Сурков, П. И. Батов; записал Н. Маар // Литературная газета. — 1969. — 15 окт. — С. 2.

Литературная критика

• Бать Г. Л. «Я солдат» // Незабываемые встречи / Г. Л. Бать. — М., 1970. — С. 152—162.
• Бровка П. Поэзия мужества // Известия. — 1979. — 12 окт.
• Резник О. С. Алексей Сурков: очерк жизни и творчества. 3-е изд. — М.: Художественная литература, 1979. — 223 с. — (Советские писатели Герои Социалистического Труда).

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=16063 Сурков, Алексей Александрович]. Сайт «Герои Страны».

• Сурков Алексей Александрович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Турков А. М. [feb-web.ru/feb/kle/KLE-abc/ke7/ke7-2722.htm Сурков, Алексей Александрович] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.
• [www.ruscenter.ru/417.html Алексей Александрович Сурков, русский советский поэт]
• [www.stihi-rus.ru/1/surkov/ Алексей Александрович Сурков стихи]
• [www.hrono.ru/biograf/bio_s/surkov_aa.php Сурков, Алексей Александрович]. На сайте «Хронос».
• [surkov.ouc.ru/ Сайт, посвящённый Суркову]

Отрывок, характеризующий Сурков, Алексей Александрович

Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.