Сурова, Екатерина Эдуардовна

Екатерина Эдуардовна Сурова
Дата рождения:	25 февраля 1969(1969-02-25) (55 лет)
Место рождения:	Ленинград, СССР
Страна:	Россия Россия
Научная сфера:	философия, культурология
Учёная степень:	доктор философских наук
Учёное звание:	доцент
Альма-матер:	Санкт-Петербургский государственный университет
Известна как:	философ, культуролог

Сурова Екатерина Эдуардовна (род. 25 февраля 1969, Ленинград, СССР) — российский философ и культуролог, доктор философских наук, доцент кафедры культурологии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета, директор Центра изучения культуры факультета философии СПбГУ.

Биография

Родилась 25 февраля 1969 года в Ленинграде.

В 1999 году окончила философский факультет СПбГУ.

С 2000 году возглавляет административную коллегию «Центра изучения культуры философского факультета философии СПбГУ».

В 2001 году защитила диссертацию на соискание учёной степени кандидата философских наук по теме «Проблема персональности в европейской культуре».

С 2003 по 2004 годах работала по программе гранта Президента Российской Федерации по теме «Изменение европейской модели идентичности в ситуации глобализации». В 2004 году выпустила в «Издательстве СПбГУ» первую монографию: «Европеец отчуждённый: персоналистская личность».

В 2005 году в том же издательстве была опубликована вторая монография: «Глобальная эпоха: полифония идентичности».

В 2006 году защитила диссертацию на соискание учёной степени доктора философских наук по теме докторская диссертация: «Трансформация европейской модели идентичности в процессе глобализации» (Специальность: «Философия культуры и философская антропология»).

В 2011 году в свет выходит третья книга Суровой Е. Э.: «Идентичность. Идентификация. Образ».

Основной сферой деятельности является научная и преподавательская. Сурова Е. Э. является преподавателем философского факультета, но также сотрудничает и с другими вузами города (СЗИП, ВАТТ им. А. В. Хрулева, ВЕИП и др.).

Помимо чисто научной деятельности Е. Э. Сурова является активным культрегером, сочетающим в своей деятельности междисциплинарные научные проекты с организацией крупных художественных событий, стремясь тем самым открывать новые «интеллектуальные зоны».

Общественную деятельность начинает в 1992 году включившись в создание частного «Музея официальных идеологий России» («Крейт-корпорация»), просуществовавшего до 1995 года в помещении арт-центра Пушкинская 10 (кв. 130). Соединение искусства и науки становится с этого момента визитной карточкой её общественной деятельности. Вокруг музея формируется группа молодых интеллектуалов, объединённых идеями новой архаики, это философы, поэты, музыканты, социологи. В период с 1992 по 1995 год она принимает участие в создании и функционировании временной экспозиции музея «Идеология большевизма: опыт агрессивного пространства», в процессе подготовки которой формулируется целый ряд текстов вышеупомянутой группы, назвавшей себя «Ан-архаики». В этот момент пишется совместный с В. Ю. Трофимовым манифест «Постмодернизм и Рагнарёк», опубликованный в конце 90-х сразу в нескольких журналах.

Помимо научной работы параллельно организует целую серию крупных междисциплинарных форумов:

• В 2000 году проводит первый научный форум «Виртуальное пространство культуры» на базе Центра изучения культуры Философскиго фак-та СПбГУ.
• В 2001 − организует международный научный форум «Ритуальное пространство культуры», Философский фак-т СПбГУ, Центр изучения культуры.
• В 2002 − участвует в организации междисциплинарного научного форума «Игровое пространство культуры», Философский фак-т СПбГУ, Центр изучения культуры.
• В 2003 − междисциплинарный культурный проект «Культурное пространство путешествий», Философский фак-т СПбГУ, Центр изучения культуры.
• В 2004 − участвует в организации междисциплинарного научного форума «Удовольствие как феномен культуры» Философский фак-т СПбГУ, Центр изучения культуры.
• В 2005 году проводит научный междисциплинарный форум «Глобальное пространство культуры», Философский фак-т СПбГУ, Центр изучения культуры.

С 2001 г. и по настоящее время Е. Э. Сурова ведёт постоянно действующий семинар «Границы в культуре». В рамках итоговой работы семинара в 2009 г. прошла международная научная конференция «Новые традиции», результатом которой стал выход коллективной монографии. Можно отметить, что в ходе работы семинара начала формироваться научная школа, результатом деятельности которой стал ряд защит кандидатских и докторских диссертаций, для авторов которых философская концепция Суровой Е. Э. стала авторитетным основанием.

Член редакционной коллегии журнала «Культурная и гуманитарная география» (с 2012).

Сфера научных интересов

Основные научные исследования посвящены вопросам культурной антропологии и философии культуры: проблематике идентичности в эпоху глобализации и концептуализации положения человека в новых формах социокультурных взаимодействий в современном обществе, а также современным культурным практикам.

Издано более 70 научных работ.

Помимо научной и преподавательской деятельности участвует в различных арт-проектах, касающихся актуальных социокультурных тенденций. Один из них — проект «руфологии», реализованный в 2008 году и посвящённый креативному осмыслению такого вида досуга, как «руфинг».

Концепция

Концептуальные основания базируются на представлении о том, что одним из существенных вопросов современности являются различные аспекты идентификационных проблем. Одной из первых публикаций является перевод главы из книги современного немецкого феноменолога Б. Вальденфельса «Жало Чуждого». Именно немецкая феноменология повлияла на то, что в ранних статьях автор исходит из значимости динамики бинарных взаимодействий, прежде всего, Собственного и Чуждого, на формирование культурных практик. Кроме того, в ходе всех исследований Сурова Е. Э. рассматривает изменение форм фиксации опыта как основание фундаментальных изменений в культуре и идентификационной практике индивида, что особенно актуальным становится при появлении новых аудиовизуальных, а в дальнейшем, цифровых форм.

В первой монографии «Европеец отчуждённый: Персоналистская личность» речь идет об изменении форм идентичности в европейской культуре и в том числе становление современной идентификационной модели, которая определяется как Персоналистская личность. Сурова Е. Э. рассматривает феномен европейца через позицию субъективности, воплощенную в философии Нового времени и в социокультурной практике европейской традиции. Далее автор исследует идентификационный процесс как персонализацию, разворачивающуюся от Античности и до наших дней, в противоположность которой ситуация дописьменных и раннеписьменных сообществ имеет принципиально иной характер. Предельность персонализации, достигаемая в XIX столетии приводит к «антропологическому повороту», и постановке вопроса о самоидентификации, как полагает автор. В этой ситуации меняется «инструментарий» мыслительных практик, где активно разворачиваются интерпретативные ряды.

Вторая монография «Глобальная эпоха: полифония идентичности» продолжает начатое исследование современных идентификационных процессов, но в специфических обстоятельствах актуальной эпохи. В первую очередь речь идет о социокультурных изменениях, в которых наблюдается динамика ценностных ориентаций. Это и развитие «сериальности» как принципа стандартизации культуры, и экологизация культурного пространства, и превращение идеи человека в идею «человеческого фактора» и т. д. В плане зримых тенденций Сурова Е. Э. указывает на активность перемещения как индивидов, так и групп, на политизацию мирового пространства при очевидном кризисе идеи национального и социального государства и т. д., понимая глобализацию «как процесс формирования единого коммуникативного пространства, основанного на базе новых информационных технологий». Более обстоятельно проработана в данной монографии идея идентификационных моделей, как доминирующих способов идентификации, характерной для различных историко-культурных периодов. И гораздо более отчетливо дается определение Персоналистской модели идентичности, которая впервые может быть рассмотрена с глобальных позиций как присущая любой современной культурной традиции, поскольку основана на тотальности образа Другого, что проявляется в связи с формированием единого мирового коммуникативного и информационного пространства. Стратегия данного типа идентичности базируется на представлении «Мы-индивида», то есть предполагает идентификацию сложного порядка, имеющую личностно-коллективные основания. Персонализованный индивид обретает новые способы взаимодействия с реальностью, что позволяет говорить о выявлении пространства повседневности, обладающего особой ценностной позицией. Повседневность, в противоположность обыденности и рутинности, мыслится как «ближайшее бытие», позволяющее полноценно формировать «картину мира» и прибегать к «инструменту» типологизации. В этом плане мыслительная практика индивида обретает проективный характер и способность к виртуальному моделированию. Но за этим стоит фундаментальное изменение характера границ любого порядка, по отношению к которым оформляется трансгрессивный принцип, когда границы обретают определенную «гибкость» и преодолеваются. Вслед за этим происходит новое структурирование социокультурного пространства, для которого основным становится кластерный принцип взаимодействия.

В ряде работ Суровой Е. Э. (например, «Дружественность интерфейса»[www.culturalresearch.ru/ru/media/33-frendlyinterface]) речь заходит об изменениях мировосприятия людей под воздействием новых информационных технологий. В первую очередь автор имеет в виду особую активность индивида в сетевой коммуникации, позволяющей говорить о замещении позиции «потребителя» ролью «пользователя», непосредственно взаимодействующего с медиа-реальностью. В данной ситуации выстраивается картина мира, где отношения «лицом к лицу» заменяются манипуляциями с интерфейсом, а жизнь наполняется ожиданием нового «чуда».

Третья монография «Идентичность. Идентификация. Образ» задумывалась автором, в первую очередь, для прояснения ключевых понятий и принципов концепции. В ней обстоятельно рассматриваются границы и принципы современного социокультурного существования как в идентификационной перспективе, так и с точки зрения формализации представлений реальности. В обращении к повседневному опыту индивида происходит постоянное парадоксальное удвоение позиций, когда с одной стороны, мы наблюдаем унифицирование стереотипных образов, а с другой стороны, локализацию узкогрупповых представлений. Высоко оценивается индивидуальный опыт, но происходит «глобализация биографии». Уровень систематизации знания достигает невиданных масштабов, сопровождаясь появлением «глобальных предрассудков». В рамках такой двойственности уместным становится развитие кластерных связей, формирующих групповые взаимодействия полилокального характера. Границы таких сообществ в достаточной мере гибкие, членство в них условно и определяется включенностью в реализацию «проекта», правила для участников редактируются, а определение целостности группы осуществляется через новые формы презентативности. Именно на основании презентативности, зрелищности, мобильности и проективности происходит построение «образа жизни». Сурова Е. Э. для раскрытия данного сюжета обстоятельно разбирает дефинитивные позиции идентичности, идентификации, идентификационного принципа, «общества спектакля», коммуникации, информации, рекламы, стереотипа, стигмы, образа, представления и т. д. Все это позволяет исследовательнице описать ряд новых механизмов функционирования современной культуры, базируя своё описание на идее «иконической образности», концептуальной репрезентативности и идее «проекта», связанного с представлением о будущем, «историю» которого мы тоже встречаем в данной монографии.

Коллективная монография «Новые традиции» представляет собой не только продолжение разработки концепции развития социального ритуала в современную эпоху, что и создает парадоксальный прецедент формирования «новой традиционности». В ней также представлены усилия авторов под руководством Суровой Е. Э., разворачивавшиеся на протяжении двух лет в ходе одноимённого проекта. Обращаясь к разнопорядковым событиям и явлениям современной культуры, таким, например, как «венки вдоль дорог», велопокатушки, сетикет и др. авторский коллектив воссоздает ситуацию повседневности нашего современника, где циклический элемент ритуала сакрального замещается сериальной практикой современного профанного или социального ритуала. На фундаменте «иконической образности» организуются стереотипизированные взаимодействия в современном мире, формируя новую глобальную традицию.

Библиография

Монографии

• Сурова Е. Э. Европеец «отчуждённый»: Персоналистская личность. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. 284 с.
• Сурова Е. Э. Глобальная эпоха: полифония идентичности. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005. 396 с.
• Сурова Е. Э. Идентичность. Идентификация. Образ. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2011. 269 с.
• Новые традиции. Коллективная монография под ред. Е. Э. Суровой и С. А. Рассадиной. СПб.: Издательский дом «Петрополис»; Центр изучения культуры, 2009.

Учебные пособия

• Сурова Е. Э., Бутонова Н. В. Культурология: Учебное пособие. — СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2011.
• Сурова Е. Э., Микляев В. А., Данилов А. В. Культурология: Учебно-методическое пособие. — СПб.: ВАТТ. 2008—175 с.
• [anthropology.ru/ru/texts/surova/cultintro_13.html%20%20 Культурная антропология] (недоступная ссылка с 16-05-2013 (3995 дней)) // Введение в культурологию: Курс лекций / Под ред. Ю. Н. Солонина, Е. Г. Соколова. — СПб., 2003. — 167 с. с. 131—152.

Статьи

• Сурова Е. Э. Креативная повседневность сетевого пространства // STUDIA CULTURAE. Выпуск 13. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2011. — С. 14—25.
• Сурова Е. Э. Глобализация биографии и стигматы креативности // Третий Российский культурологический конгресс с международным участием «Креативность в пространстве традиции и инновации»: Тезисы докладов и сообщений. — СПб.: ЭЙДОС, 2010.
• Сурова Е. Э. [www.culturalresearch.ru/ru/media/33-frendlyinterface Дружественность интерфейса] // Международный журнал исследований культуры, 2010.
• Сурова Е. Э. [culturalresearch.ru/files/open_issues/01_2010/IJCR_001_Surova.pdf Идентификационный принцип в культуре] // Международный журнал исследований культуры, 2010.
• Сурова Е. Э. «Кластерные» сообщества — новая форма социокультурной организации // STUDIA CULTURAE. Выпуск 10. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2010.
• Сурова Е. Э. «Идентификационные проблемы реальности новых технологий» // Культура глобального информационного общества: противоречия развития / Отв. ред. А. В. Костина: Сб. науч. статей. — М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2010.
• Сурова Е. Э. Ритуальная повседневность и идентичность // Парадигма: Фил.-культ. альманах. Вып. 10. СПб., 2008. — С. 131—141.
• Сурова Е. Э. Идентичность, идентификация и идентификационные модели // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Вып. 3, сентябрь 2008. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2008. — С. 56-67.
• Сурова Е. Э. Трансформация европейской модели идентичности в процессе глобализации // Studia culturae. Вып. 9. Альманах Центра изучения культуры факультета философии и политологии СПбГУ. — СПб., 2006.
• Сурова Е. Э. К вопросу о границах и принципах современного социокультурного сообщества // Материалы конференции, ноябрь 2006. МосГУ, Москва, 2006. — С. 156—185.
• Сурова Е. Э. К вопросу о региональной самоидентификации // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. — 2005. — № 1.
• Сурова Е. Э. Границы и Порядки идентичности // После империи: исследования восточноевропейского Пограничья: Сб.статей / Под ред. И. Бобкова, С. Наумовой, П. Терешковича. — Вильнюс: EHU-international, 2005, 240 с. — С. 26-36.
• Сурова Е. Э. Идентифицирующая позиция удовольствия // Феномен удовольствия в культуре. Материалы международного форума 6-9 апреля 2004 г. — СПб.: Центр Изучения Культуры, 2004. — С. 313—319.
• Сурова Е. Э. Самоидентификация человека в культуре // Vita Cogitans. — № 1. — 2002. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. 240 с. — С. 98-102.
• Сурова Е. Э., Вальденфельс Б. «Жало Чуждого» (Фрагмент) Перевод, предисловие и послесловие // Метафизические исследования. Сознание. — СПб, 1998. — № 5. — С. 161—184

Ссылки

• [philosophy.spbu.ru/2133 Сурова Екатерина Эдуардовна] на сайте Философского факультета СПбГУ
• [cultcentr.philosophy.spbu.ru/ Центр изучения культуры факультета философии СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Сурова, Екатерина Эдуардовна

«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.