Сурья

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Су́рья (санскр. सूर्य — «Солнце») — бог Солнца в индуизме. Сын Дьяуса и Адити, один из братьев-Адитьев. Занимает весьма видное место в Ведах, в «Риг-веде» ему посвящено десять гимнов. Его почитали как носителя света, целителя, а также как всевидящее око богов и небесного стража. Его атрибут — колесница, запряжённая семью лошадьми, олицетворяющими солнечные лучи.

Сурья упоминается в «Махабхарате» и входит в значительное число сюжетов. Когда Сурью преследовал демон Раху, Брахма, не желая, чтобы Сурья в пылу сражения сжёг весь мир, повелел Гаруде отнести своего брата Аруну в солнечную колесницу, чтобы тот своим телом заслонял мир от жгучих лучей. Так Аруна стал возницей Сурьи и божеством утренней зари.

Сурья также является отцом Карны, одного из главных героев эпоса. Сурья пытается изменить судьбу Карны, которому суждено пасть в битве Пандавов с Кауравами на Курукшетре (cp. c попыткой Зевса спасти от гибели своего сына от Лаодамии ликийского героя Сарпедона, нарушив тем самым предначертание судьбы). В «Риг-веде» упоминается, как Индра в сражении победил Сурью, украв у него колесо. Аналогично, в «Махабхарате» в финальном сражении двух величайших героев сын Индры Арджуна побеждает Карну (сына и частичное воплощение Сурьи), когда колесо его колесницы увязло в земле.

В послеведийский период Сурья утрачивает большую часть своего значения и становится одним из хранителей мира — локапал. Тем не менее, с середины I тысячелетия н. э. его культ переживает расцвет, значение Сурьи возрастает. По всей вероятности это было связано с влиянием распространившегося в Иране солнечного культа Митры, с которым Сурья стал идентифицироваться. В это же время в Индии стал вводиться храмовый культ Сурьи, который был не свойственен раннему индуизму. Стали строиться многочисленные храмы. Наиболее известные: Храм Солнца в Мультане (самый ранний; ныне разрушен), в Гуджарате от периода правления династии Соланки до наших дней сохранился посвящённый Сурье храм Модхера (завершён в 1026 г. при царе Бхиме I); в Конараке (Орисса) при царе Нарасимхе I (1238—1264) из династии Ганга был построен храм Сурьи (ок. 1240 г.). От средневековья сохранились также некоторые вишнуитские храмы, в которых Сурье был посвящён отдельный зал. И даже при династии Пала, правившей в Восточной Индии, которая исповедовала буддизм и была последним оплотом этой веры в Индии, создавались скульптуры с изображением Сурьи, к которому обращались с мольбой отвести от себя болезни, хвори и дурные сновидения.

Средневековая иконография Сурьи различалась на Севере и на Юге Индостана. На Севере его изображали облачённым в короткое одеяние с поясом на талии, с коротким мечом в ножнах, который заткнут за пояс, на ногах у него сапоги — на севере его считали единственным богом, носящим обувь. На юге его изображали босым с бутонами лотоса в руках. Над высокой короной Сурьи (киритамукута) в X—XI веках изображалась маска, символизирующая благоприятные силы (кирттимука).



См. также

Библиография

  • Мифологический словарь. М. 1992, стр. 518
  • Индуизм, джайнизм, сикхизм. Словарь. М. 1996, стр. 407
  • М. Альбанезе. Древняя Индия от возникновения до XIII века. М. 2003 стр. 178—182, 232—238.
  • Боги и Смертные. Индийская миниатюра и скульптура из собрания Национального музея, Нью-Дели. Кат. выст. Спб. 2009. Стр. 60-61.

Напишите отзыв о статье "Сурья"

Ссылки

  • [upanishads.ru/surya.htm Сурья-упанишад]

Отрывок, характеризующий Сурья

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.