Суснин, Александр Александрович
Александр Суснин | |
Имя при рождении: |
Александр Александрович Суснин |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: |
c. Захарово, Рязанский округ, Московская область, РСФСР, СССР[1] |
Дата смерти: | |
Место смерти: | |
Гражданство: | |
Профессия: | |
Карьера: | |
Награды: |
Александр Александрович Суснин (1929—2003) — советский и российский киноактёр. Заслуженный артист РСФСР (1991)[2].
Содержание
Биография
Родился 13 ноября 1929 года в селе Захарово[1].
В 1952 году окончил ВГИК, где учился y Б. Бабочкина, после чего был зачислен в штат Театра-студии киноактёра.
B 1957—1992 годаx работал на киностудии «Ленфильм».
В кино начал сниматься в студенческие годы (с 1947 года). Его дебют — роль школьника в фильме М. С. Донского «Сельская учительница».
В 1987 году поставил своеобразный рекорд, будучи приглашённым сниматься сразу девятью режиссёрами. В тот же период С. И. Ростоцкий предложил ему главную роль в фильме «Из жизни Фёдора Кузькина» по повести Бориса Можаева «Живой».
Помимо ролей в кино, Суснин также занимался озвучиванием отечественных и зарубежных фильмов.
Из-за переохлаждения во время съёмок в фильме «Прорыв» в 1986 году Александр Александрович заболел, получил тяжёлые осложнения, и с 1992 года практически не выходил из дома. С января 2002 года актёр был полностью прикован к постели.
Ушёл из жизни 15 июля 2003 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Большеохтинском кладбище в Санкт-Петербурге.
Фильмография
- 1947 — Сельская учительница — школьник Сергей Ефимович Цыганков
- 1953 — Таинственная находка — Антон, пионервожатый
- 1953 — Застава в горах — пограничник Воробьев
- 1953 — Честь товарища — Суворовец
- 1954 — Кортик — красноармеец Стёпа
- 1954 — Тревожная молодость — Василь Манджура
- 1954 — Аттестат зрелости — Ваня Андреев
- 1955 — Педагогическая поэма — Иван Лапоть
- 1955 — Максим Перепелица — Вася Ёжиков
- 1955 — Полюшко-поле — Митя Зубков
- 1956 — Море зовёт — Борис Чумак
- 1957 — Всего дороже — Василий
- 1957 — Степан Кольчугин — Петренко
- 1958 — День первый — Пашка
- 1958 — Наш корреспондент
- 1958 — Смена начинается в шесть — Черёмуха
- 1959 — Жестокость — Санька
- 1960 — Гущак из Рио-де-Жанейро — Семён
- 1960 — Чужая беда — Шофер
- 1961 — Полосатый рейс — Сидоренко
- 1961 — Самые первые — Авиатехник
- 1961 — Дипломат
- 1961 — Плохая примета
- 1961 — Водил поезда машинист
- 1961 — Старожил — Милиционер
- 1962 — Первый мяч
- 1964 — Поезд милосердия — Раненый
- 1964 — Зайчик — Рабочий сцены
- 1964 — Криницы — Шаповалов
- 1964 — Пока фронт в обороне — шофер на полуторке
- 1964 — Фро — в клубе на танцах
- 1964 — Буря над Азией — матрос
- 1965 — Музыканты одного полка — Михалыч
- 1965 — Одиночество
- 1966 — Погоня — Сашка-браконьер
- 1966 — Мальчик и девочка — Папаша возле роддома
- 1966 — Товарищ песня (киноальманах). Песня о матери — Пилот
- 1967 — Продавец воздуха — Николай
- 1967 — Тихая Одесса — бандит
- 1967 — Зелёная карета — Мартынов
- 1968 — Ташкент — город хлебный — Степан Дранов, бандит
- 1968 — Гроза над Белой — Комбриг
- 1969 — На пути в Берлин — Немецкий полковник
- 1969 — Её имя — Весна
- 1970 — Счастье Анны — солдат
- 1970 — Салют, Мария! — Петлюровец
- 1970 — Удивительный заклад — Трофимов
- 1970 — Взрывники — Водитель
- 1970 — Севастополь — Зинченко
- 1971 — Дерзость — стрелочник-подпольщик Трошка
- 1971 — Холодно — горячо — пьяный посетитель
- 1972 — Ход белой королевы — лейтенант
- 1973 — Возвращенный год
- 1973 — Земля Санникова
- 1974 — День приёма по личным вопросам — посетитель
- 1974 — В Баку дуют ветры — Володя Голубев
- 1974 — Свет в конце тоннеля
- 1975 — Прошу слова — прораб
- 1975 — Звезда пленительного счастья — караульный
- 1975 — Единственная… — Леха
- 1975 — Полковник в отставке — отец юного рабочего
- 1975 — Рассказ о простой вещи
- 1976 — Двадцать дней без войны — солдат
- 1976 — Всего одна ночь
- 1976 — Строговы 7-8 серии — Саня из Грибовского
- 1977 — Нос
- 1977 — Кадкина всякий знает
- 1977 — Житейское дело
- 1977 — Убит при исполнении
- 1978 — Объяснение в любви — Косымов
- 1978 — Уходя — уходи — избитый в вагоне электрички
- 1978 — Молодая жена — пьяница
- 1978 — Ярославна, королева Франции — Рагнвальд, разбойник
- 1978 — Познавая белый свет
- 1979 — Инженер Графтио — Феофанов, плотник
- 1979 — Нескладуха — мужик с забинтованной щекой
- 1979 — Открытая книга — почтальон
- 1980 — Личной безопасности не гарантирую — Ваня Клест
- 1980 — Два долгих гудка в тумане — Иван Чиж
- 1981 — Сто радостей, или Книга великих открытий
- 1981 — 20-е декабря — Кирьяков
- 1982 — Сквозь огонь — Тимофеев
- 1982 — Людмила — стрелочник
- 1983 — Средь бела дня… — Степаныч
- 1983 — Магия чёрная и белая — милиционер
- 1983 — Я тебя никогда не забуду — не тот Иванов
- 1984 — Преферанс по пятницам
- 1984 — Ребячий патруль — милиционер Федор
- 1985 — Грядущему веку 5 серия — отец
- 1985 — Тревоги первых птиц — старшина
- 1986 — Тихое следствие — старший оператор Топтунов
- 1986 — Левша — старый кузнец
- 1986 — В семнадцать мальчишеских лет — Солодухин
- 1986 — Прорыв — бригадир Осьмёркин
- 1987 — Везучий человек — Черкашин
- 1987 — Джек Восьмёркин — «американец» — дед Бутылкин
- 1987 — Жизнь Клима Самгина — Суслов
- 1987 — Серебряные струны
- 1987 — Три лимона для любимой
- 1987 — Петроградские Гавроши — большевик, стреляющий из пушки
- 1988 — Вы чье, старичьё? — попутчик Касьяна в поезде
- 1989 — Навеки — 19 1 серия
- 1989 — Псы — шофёр
- 1989 — Из жизни Фёдора Кузькина — Фёдор Кузькин
- 1989 — Кончина — Самоха
- 1991 — Хмель — Ксенофонт
- 1992 — Рэкет
Напишите отзыв о статье "Суснин, Александр Александрович"
Примечания
- ↑ 1 2 Ныне — Захаровский район, Рязанская область, Россия.
- ↑ Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 февраля 1991 г. «О присвоении почетного звания „Заслуженный артист РСФСР“ Суснину А. А.»
Ссылки
- [a-tremasov.ru/susnin-aleksandr-aleksandrovich Александр Суснин в Авторском проекте Алексея Тремасова]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 26 декабря 2013 года. |
Отрывок, характеризующий Суснин, Александр Александрович
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.