Сухотин, Сергей Михайлович

Сергей Михайлович Сухотин
Род деятельности:	офицер
Дата рождения:	18 февраля 1887(1887-02-18)
Место рождения:	Кочеты
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Дата смерти:	4 июня 1926(1926-06-04) (39 лет)
Место смерти:	Орли
Награды и премии:

Сергей Михайлович Сухотин (18 февраля 1887 г. Кочеты — 4 июня 1926 г. Орли) — гвардейский поручик, участник убийства Г. Е. Распутина, первый комендант Ясной поляны.

Биография

В 1901 - 1906 годах учился в Морском кадетском корпусе.

В 1906 - 1911 годах учился на социально-экономическом отделении Лозаннского университета в Швейцарии.

В 1911 - 1912 годах в статусе вольноопределяющегося проходил военную подготовку в Лейб-гвардии 4 Стрелковом Императорской Фамилии полку. В 1912 году — прапорщик запаса.

В начале Первой мировой войны поступил на службу в Лейб-гвардии 1 Стрелковый Его Величества полк. В 1915 году —командир седьмой роты Лейб-гвардии 1 Стрелкового Его Величества полка входившего в состав Гвардейского корпуса генерала В. М. Безобразова. В 1915 году во время тяжелых позиционных боев на Северном фронте был ранен и тяжело контужен.

За боевые заслуги награждён орденами Св. Анны IV степени и Св. Владимира IV степени.

После ранения проходил лечение в Петрограде в военном госпитале княгини З.Н. Юсуповой.

В мае 1916 года женился на И.А. Горяиновой (Энери) - давней знакомой по Ясной Поляне, известной пианистке, ученице композитора А.К. Глазунова.

В феврале 1916 года эвакуирован с фронта. Поступил в резерв чинов Главного управления Генерального штаба.

С июня 1917 года до апреля 1918 года служил в Главном управлении по заграничному снабжению (Главзагран) Военного министерства.

С конца апреля до июня 1918 года - заведующий Отделом заграничных металлов в Главном управлении по снабжению металлами (РАСМЕКО) при ВСНХ.

В ноябре 1918 года вместе со своим другом князем А.С. Чагадаевым - секретарем РАСМЕКО - был обвинен в спекуляции и взяточничестве по контрреволюционному "Делу ответственных сотрудников РАСМЕКО" . На заседании Ревтрибунала при ВЦИК был приговорен к расстрелу, замененному вскоре бессрочным тюремным заключением.

За день до приговора Ирина Энери заочно развелась с мужем и, бросив дочь, эмигрировала во Францию.

С.М. Сухотин и А.С. Чагадаев отбывали наказание в Таганской тюрьме, где, с разрешения начальства организовали Великорусский оркестр народных инструментов. 16 февраля 1921 года в составе оркестра были переведены на принудительные работы без содержания под стражей.

После освобождения С.М. Сухотин помогал Толстым в организации музея "Ясная Поляна".

С 9 июня 1921 года комендант Ясной Поляны.

19 октября 1921 года женился на внучке Л.Н. Толстого С.А. Толстой.

В январе 1922 года перенес инсульт. Заботы по уходу за ним взяли на себя мачеха Т.Л. Сухотина-Толстая и теща О.К. Толстая (урожд. Дитерихс).

В 1925 году при содействии В.Ф. Булгакова и многочисленных друзей и знакомых был отправлен на лечение во Францию. Заботы по уходу за ним взял на себя Ф.Ф. Юсупов.

С. А. Толстая заочно развелась с мужем сразу после его отъезда и снова вышла замуж — за поэта Сергея Есенина.

С.М. Сухотин узнал о браке своей жены с Сергеем Есениным из газет. В результате нескольких инсультов скончался 4 июня 1926 года в лечебнице Орли - одного из пригородов Парижа.

Политические взгляды

О политических воззрениях С. М. Сухотина того времени упоминает в своих воспоминаниях Глеб Евгеньевич Боткин, сына Лейб-медика Царской семьи Е. С. Боткина:

«… Сухотин схватил портрет Императора со стола моего отца и, указывая на него, продолжал:

— Но хотел бы я знать, что Он об этом думает? Ну что ж, на Свою голову. А во мне лично дворянин проснется только тогда, когда я увижу, как толпа вытащит Царя и казнит на рыночной площади!

— Так вы считаете революцию неизбежной? — заметил я.

Сухотин таинственно усмехнулся.

— Хотите предсказание? — сказал он.

Я кивнул.

— Так вот, революция начнется в феврале 1917 года, — отвечал он».

Участие в убийстве Г.Е. Распутина

В ночь с 16 на 17 декабря 1916 года (30 декабря по новому стилю) С.М. Сухотин по приглашению давнего друга князя Ф.Ф. Юсупова принял участие в убийстве "старца" Г.Е. Распутина, которое произошло в подвале дворца Юсуповых на Мойке. Позже к заговору присоединились великий князь Дмитрий Павлович, В. М. Пуришкевич и С. С. Лазоверт. В следственных материалах его фамилия отсутствует.

Впервые в истории заговора он был упомянут как "поручик С." в выдержках из Дневника В.М. Пуришкевича "Смерть Распутина", изданных в Киеве в 1918 году. Полностью его фамилия была названа лишь в мемуарах князя Ф.Ф. Юсупова "Конец Распутина", изданных в Париже в 1927 году.

В мемуарах друга князя А.С. Чагадаева - князя П. П. Ишеева - "Осколки прошлого", изданных в Нью-Йорке в 1959 году, С.М. Сухотин назван убийцей Распутина:

«... Принято считать, о чем все до сих пор писали, что Распутина убил Пуришкевич. На самом же деле в него стрелял и его фактически прикончил Сухотин. Но чтобы его не подвести, об этом решили скрыть и держать в секрете, а его выстрелы принял на себя Пуришкевич, – иначе ему бы не поздоровилось. Если Великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Турцию, то что бы сделали с простым поручиком??»

Семья

Родители

Михаил Сергеевич Сухотин (1850—1914) - депутат I Государственной Думы от Тульской губернии, либеральный мыслитель, знакомый Л.Н. Толстого,: Мария Михайловна Сухотина, урожденная Боде-Колычева (1856—1897), фрейлина императрицы Марии Александровны.

С 1899 года пасынок Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой (1864—1950), дочери Л. Н. Толстого.

Отрывок, характеризующий Сухотин, Сергей Михайлович

– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.