Су Маньшу

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Су Мань Шу»)
Перейти к: навигация, поиск
Су Маньшу
蘇曼殊

Су Маньшу в монашеском одеянии
Имя при рождении:

Су Цзянь

Дата рождения:

28 сентября 1884(1884-09-28)

Место рождения:

Иокогама, Японская империя

Дата смерти:

2 мая 1918(1918-05-02) (33 года)

Место смерти:

Шанхай, Китайская Республика

Гражданство:


Китай

Род деятельности:

поэт, прозаик, переводчик, журналист, художник, преподаватель

Годы творчества:

1902—1918

Направление:

китайский романтизм

Дебют:

«Одинокий лебедь» (1912)

Су Маньшу (кит. трад. 蘇曼殊, упр. 苏曼殊, пиньинь: Sū Mànshū, псевдоним и монашеское имя; имя при рождении Су Цзянь, второе имя Су Сюаньин) (28 сентября 1884 года, Иокогама, Япония — 2 мая 1918 года, Шанхай, Китайская Республика) — китайский писатель и переводчик, художник, общественный деятель, журналист, педагог. Буддийский монах, участвовал в революционных событиях начала XX века, писал статьи для оппозиционных газет «Гоминь жибао» и «Чжунго жибао».





Имена

Имена
имя второе имя духовное имя
Трад. 蘇戩 蘇玄瑛 蘇曼殊
Упрощ. 苏戬 苏玄瑛 苏曼殊
Пиньинь Sū Jiǎn Sū Xuányīng Sū Mànshū
Уэйд-Джайлз Su1 Chien³ Su1 Hsüan²-ying1 Su1 Man4-shu1
Палл. Су Цзянь Су Сюаньин Су Маньшу
Китайское имя


Биография

Сын китайского купца, жившего в Японии, и его японской служанки. Проведя первые годы в унижении в семье приёмного отца, в 1889 году он был отправлен на родину отца, в Гуандун (Китай), тогда как его мать осталась в Японии. Здесь он учился в сельской школе, затем два года в Шанхае, после чего с 1898 года продолжил обучение в школе, основанной Кан Ювэем. В 1902 году Су Маньшу приехал в Токио, где стал участником трёх китайских студенческих революционных кружков. В одном из кружков он познакомился с Чэнем Дусю. Считается, что именно Чэнь Дусю научил Су Маньшу классическому китайскому стихосложению.[1]

В 1903 году Су Маньшу приехал в Шанхай и присоединился к революционному движению. Он стал активным публицистом, что было его сознательным вкладом в дело революции. В этот период он делает перевод «Отверженных» Виктора Гюго, куда вводит придуманного им самим персонажа, критикующего китайские традиции (например, бинтование ног).[2]

Одновременно Су Маньшу искал себя в китайском буддизме, впитавшем и подпитывавшем социалистические, анархические, националистические и революционные веяния времени. Он принимал монашество трижды: в возрасте 12 лет, в 1899 и 1903 годах. Его имя Маньшу было присвоено ему при принятии монашества: это китаизированная форма имени бодхисаттвы Манджушри.[3] В 1904—1912 он много путешествовал по Китаю и буддийским странам, в том числе был в Индии и на Яве.

В 1908 году он увлёкся поэзией Джорджа Байрона, произведения которого активно переводил на китайский язык. Это привело его к переводам произведений других европейских романтиков. Эти переводы принесли ему, в отличие от искажённого Гюго, положительную репутацию. Сам Су Маньшу начал провозглашать себя «китайским романтиком», что было данью увлечению английским романтизмом, при том что его произведения несут на себе отпечаток более современных ему веяний викторианской литературы.

В 1908—1909 Ян Вэньхуэй ангажировал его преподавать английский и санскрит в своём буддийском центре в Нанкине. После революции 1911 года Су Маньшу на некоторое время осел в Шанхае и занялся литературным трудом. Он дебютировал в прозе с незаконченной автобиографической повестью «Одинокий лебедь» (1912; русский перевод 1971, наиболее известное произведение писателя) о трагической любви молодого буддийского монаха. Сходные сюжеты характерны для его новелл «Вишнёвый тюль», «Сабля», «Сломанная шпилька», «Это не сон». Этими пятью произведениями ограничивается его вклад в художественную прозу. Сознательно преследуя цель самовыражения, Су Маньшу увлечённо описывал сложные любовные и родственные отношения, также находя место для выражения социальной критики.

Су Маньшу владел санскритом, японским, английским, французским языками. Перевёл на китайский «Шакунталу» Калидасы, а на английский — китайскую классическую поэзию. Участвовал в составлении словарей. Был также известен как художник стиля гохуа.

По преданию, он умер, съев 60 пельменей на спор. Его последними словами были: «Лишь состарившаяся мать на восточных островах в моих мыслях. „Все живые существа“ меня нисколько не волнуют».

Деятельность

Стихи Су Маньшу отмечены грустью и лиризмом. Однако в своё время он выделялся раскрытием в творчестве чувственной стороны, что было новостью для литературы Китая и создало моду на менее замкнутое поведение среди революционеров; демонстративно вольный образ жизни нарушал имперские законы морали, однако находил соответствие в образе жизни интеллектуалов прежних эпох. Чувственная сторона включает подчёркивание привлекательности революционеров для красивых женщин. Развёрнутые описания блюд не имеют аналогов в литературе других революционных писателей.

Благодаря своим литературным дарованиям, переводам, познаниям и образу жизни он стал культовой и легендарной фигурой в молодёжных окололитературных кругах. Он стал предшественником и предвестником революции 1917 года в китайской литературе.

Дань памяти

  • В 1987 году в Ёкохама Тюка Гакуин, где в ранней молодости Су Маньшу учился 4 года, китайская диаспора установила мемориальную доску в его честь, с известным стихотворением «Флейта сякухати».

Библиография

  • 曼殊大師全集 (Мань-шу да-ши цюань-цзи, рус. Полное собрание сочинений мастера Маньшу), Гонконг, 1959.
  • Су Мань-Шу. Одинокий лебедь: Повесть; Новеллы: Сабля; Сломанная шпилька. Перевод с китайского В. Семанова. Москва, Художественная литература, 1971.
Поэзия
  • Су Маньшу // Раздел «Краткая поэтическая летопись двадцатого столетия» в кн. Поэзия и проза Китая XX века. О прошлом — для будущего. Антология. Издательство: Центрполиграф. ISBN 5-227-01793-X Тираж: 4000 экз.
  • Су Маньшу // В поисках звезды заветной: Китайская поэзия первой половины 20 в.: Пер. Сост., вступ. ст., заметки об авт. и примеч. Л. Е. Черкасского. — М.: Художеств. лит., 1988. — (Библиотека китайской литературы). — 349,[1] с.: ISBN 5-280-00370-0

Напишите отзыв о статье "Су Маньшу"

Примечания

  1. Bonnie S. McDougall, Kam Louie [books.google.com/books?id=3c9Vk7DvhucC&pg=PA33&lpg=PA33&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Su Manshu] // The Literature of China in the 20th Century. — Hong Kong University Press, 1997. — С. 33 -34. — ISBN 1850652856.
  2. Natascha Vittinghoff. [books.google.com/books?id=EGMWzOfJOTIC&pg=PA245&lpg=PA245&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Mapping Meanings: The Field of New Learning in Late Qing China]. — Brill Academic Publishers, 2004. — С. 245. — 741 с. — ISBN 9004139192.
  3. Воскресенский, Д. Н. Проза: [Китайская литература на рубеже XIX и XX веков] // [feb-web.ru/feb/ivl/vl8/vl8-6012.htm История всемирной литературы: В 9 томах]. — М.: Наука, 1983—1994. — Т. 8. — С. 601—607.

Литература

  • McAleavy H. Su Man-shu. A Sino-Japanese genius. London, 1960.
  • Malmqvist, Nils Göran David, Zbigniew Słupski, Milena Dolezelova-Velingerova. [books.google.com/books?id=ccLtjDoHabsC A Selective Guide to Chinese Literature], 1900—1949. BRILL, 1988. ISBN 90-04-07880-0
  • Kowallis, Jon Eugene von. [books.google.com/books?id=HiURAAAAYAAJ The Subtle Revolution: Poets of the «Old Schools» During Late Qing.] Institute of East Asian Studies, University of California, 2006. ISBN 1-55729-083-0
  • Ip, Hung-yok. [books.google.com/books?id=Eazcy0Zrt7QC Intellectuals in Revolutionary China, 1921—1949.] Routledge, 2005. ISBN 0-415-35165-0

Отрывок, характеризующий Су Маньшу

– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.