Схария

Схария (Захария Скара) — основатель религиозного движения в Новгороде, известного как Ересь жидовствующих. Сообщения о неком иудее, положившем начало ереси, появляется у новгородского архиепископа Геннадия в послании митрополиту Зосиме в 1490. По имени он назван в анти-еретическом трактате Иосифа Волоцкого «Просветитель».

Впрочем, известия о нём скудны, и в самих материалах по ереси о нём найти можно немного. Источники сообщают, что этот учёный иудей прибыл из Киева, в свите луцкого князя Михаила Олельковича, поставленного королём Польши Казимиром князем на Новгород в 1470 году. От него-то, по утверждению архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого, и пошла ересь в Новгороде. Дословно в «Просветителе»: «В то время жил в городе Киеве жид по имени Схария, и был он орудием диавола — был он обучен всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии». Первыми его прозелитами стали новгородские попы Алексей и Денис. После того как в 1480 году Алексей и Денис были взяты великим князем в Москву, ересь распространилась и при дворе князя. В круг еретиков был вовлечен и влиятельный посольский дьяк Фёдор Курицын, ставший фактическим главой московской ветви.

Скудность сведений о Схарии позволила выдвинуть предположение, что это легендарная личность, выдуманная противниками жидовствующих (архиепископом Геннадием и Иосифом Волоцким) для дискредитации движения. Эта версия получила широкое распространение в советской историографии. Активным сторонником этой версии был С. Я. Лурье. Подобных взглядов придерживался и Р. Г. Скрынников. А. А. Зимин высказывался более осторожно, утверждая, что «отрицать реальное существование Схарии достаточных оснований нет».

Однако, кроме «Просветителя» Иосифа Волоцкого, есть еще, по меньшей мере, два источника, которые упоминают имя новгородского ересиарха. Во-первых, это послание инока Саввы с Сенного острова послу Ивана III в Крыму Дмитрию Шеину. Этот компилятивный труд содержит антииудейскою полемику, упоминает известного иноку «жидовина Захария Скару», представленного как соблазняющего в «жидовскую веру» великокняжеского посла: «И ты, господине Дмитрий, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захарией-Скарою». Упоминание Саввой в этом контексте «новгороцких попов, веру жидовскую приемшим» не оставляет сомнения, что речь идёт о «начальнике жидовской ереси» Схарии.

Имя Схарии философа неожиданно обнаруживается в Псалтыри XVI века из библиотеки Киевской Духовной Академии, где в две колонки приведены философские термины, используемые известными переписчику философами: Схарией и Фомой Греком (Фома Магистр). Профессор М. Таубе обращает внимание, что термины Схарии из Псалтыри совпадает с терминами, применяемыми в «Логике» жидовствующих, что указывает на возможную связь философа Схарии с этим движением.

Существуют, по меньшей мере, две версии идентификации новгородского ересиарха.

Версия: Захария, князь таманский

Во-первых, новгородского Схарию отождествляют с представителем генуэзского аристократического рода Гизольфи Заккарией (или Захарией), владевшим княжеством на Таманском полуострове с центром в генуэзской колонии Матрега. Причиной появления этой версии послужили записи в посольской книге, согласно которым некий «жидовин Захария Скара» в 1483 году просился на службу к московскому князю, и тот несколько раз настойчиво приглашал его приехать в Москву. В других документах этот же адресат великого князя именуется «князем таманским», «черкасином» и «фрязиным». Князем таманским в это время мог быть только Заккария Гизольфи. Но дело с этими записями оказалось не таким простым. Биография самого Захарии достаточно хорошо известна, и она не оставляет места для дальних путешествий, особенно в начале 70-х годов. Представляется маловероятным, что владетельный князь в условиях постоянной угрозы захвата своих владений в свите другого князя на долгое время отправляется куда-то на север, чтобы заниматься там агитацией. Да и сама личность таманского князя мало напоминает странствующего проповедника-энциклопедиста, сведущего в астрономии, астрологии, философии. Тем более что «евреянином Захарией Скарой» он назван только в первых двух посланиях. По всей видимости, оба послания он так и не получил. В единственно известном послании самого Захарии сам себя он называет «Захарией Гуил Гурсисом». В отличие от первых двух, отправлено оно было не с русским купцами, а с доверенным лицом таманского князя, «человеком истинным», и благополучно сохранилось в документах посольского приказа. Как Захария представился в начале переписки, и каким образом эти документы затерялись в ведомстве Фёдора Курицына — неизвестно. После получения этого письма в дипломатической переписке он именуется исключительно «князем таманским Захарьей», иногда «черкасином», а впоследствии «фрязином».

Несмотря на явные противоречия, эта версия получила довольно широкое распространение, особенно в публицистике. На этой версии настаивает профессор Г. М. Прохоров, предполагая, что Гизольфи, не будучи евреем по национальности, мог быть прозелитом-караимом, и в качестве эмиссара последних явиться в Новгород.

По какой причине в посольской книге появилась запись о еврее Захарии Скаре — сказать трудно. Это могла быть и интрига, и обычная бюрократическая ошибка.

Версия: Захария — учёный еврей из Киева

По другой версии вероятным претендентом на роль «начальника» ереси Схарии назван известный киевский учёный еврей Захария Бен Аарон га-Коген. Эта версия была выдвинута Ю. Бруцкусом ещё в начале двадцатого века. Профессор М. Таубе поддержал эту версию. В ряде своих статей он с большой вероятностью доказывает, что Захарией Бен Аароном были выполнены основные переводы корпуса литературы жидовствующих. В частности, это «Логика» Моисея Маймонида, дополненная фрагментами из аль-Газали, «Шестокрыл», или «Шеш кенафанаим», Эммануель бар Якоба Бонфилса из Тараксона, переведённые на западнорусский (рутенский у Таубе). Известный арабский псевдоэпиграф «Тайная Тайных» или «Аристотелевы Врата», так же бывший в распоряжении жидовствующих, дополнены тремя медицинским трактатами Маймонида, принадлежат этому кругу переводов. Кроме этого С. Ю. Темчин утверждает, что Виленский ветхозаветный свод XVI века имеет своим протографом перевод, сделанный в конце той же группой переводчиков. Недавно обнаружен ещё один свод, принадлежащий этой же группе переводов. Это так называемый кириллический учебник древнееврейского языка, который включает в себя книги Бытия, Исайи и Песнь песней. Учёный предполагает, что известные фрагменты относятся к полному переводу на русский язык всего древнееврейского ветхозаветного корпуса Танах. Примечательно, что названый учебник древнееврейского языка принадлежал библиотеке потомков Белозерских удельных князей.

Достоверно известно, что перу Захарии Киевского принадлежит пять фрагментов копий трудов по астрономии и философии. Все фрагменты датированы, часто с указанием места переписки. Поэтому можно утверждать, что Захария Бен Аарон проживал в Киеве, по меньшей мере, с 1454 года по 1468 годы. Последняя известная его копия, фрагменты из трактата Аверроэса, датирована маем 1485 года и была сделана в Дамаске. Вполне допустимо предположить, что Киев он покинул после набега крымских татар на Киев в 1482 году. Тогда большая часть киевских евреев переселилась в Крым. В 1485 году Захария был в Дамаске. Из выходных данных рукописи ясно, что до этого он побывал паломником в Иерусалиме. В целом, возможный маршрут Захарии Киевского совпадает с «географией» крымских событий, связанных с историей ереси. В любом случае его путь в Дамаск должен был пролегать через Крым, и он отсутствовал в Крыму в 1485 и, вероятно, в 1484 годах. После посещения Дамаска он мог вернуться в Крым, где в 1487 году и могла произойти его встреча с Дмитрием Шеиным. Во всяком случае известный еврейский учёный-каббалист Моисей Бен Якоб ха-Голе, с которым, они были близко знакомы (трактат Аль-Фараби Захария переписывал для него), после татарского набега жил в Крыму.

Что касается личности Захарии Киевского, то современные исследования переписанных и переведённых им (или с его участием) источников (М. Таубе, С. Ю. Темчин) позволяют считать его носителем еврейской провансальской или сефардской научной традиции. Вряд ли сам Захария был провансальцем: этот регион был покинут основной массой евреев ещё в конце XIV века. Как и близкие им испанские евреи сефарды, большинство из них перебралось в Византию и осело там. Круг литературы, который предпочитает Захария, это литература, связанная с именем Моисея Маймонида. Это либо комментарии его работ, либо компиляции из Маймонида, или авторы, которых сам философ-рационалист высоко ценил (Аль-Фараби, Аверроэс). Интерес к астрологии лишний раз указывает на его близость провансальской традиции. Известно, что сам почитаемый в Провансе Маймонид отрицательно относился к астрологии, приравнивая её к идолопоклонству, и написал об этом к марсельским иудеям письмо. Таким образом, Захария Бен Аарон принадлежит кругу рационалистической традиции в философии.

Все эти небезосновательные предположения суммируются в предполагаемый образ вероятного новгородского ересиарха. Можно предположить, что Схария — это киевский учёный еврей Захария Бен Аарон ха-Коген, прибывший в Киев не позже 1454 года, вероятно из Византии, принадлежал кругу провансальских или испанских учёных евреев и был сторонником рационалистического направления в иудаизме. В Киеве он был близок ко двору киевских князей, сыновей Олелько Владимировича.

Литература

• [www.sedmitza.ru/text/433589.html Послание архиепископа Геннадия Новгородского митрополиту Зосиме]
• Преп. Иосиф Волоцкий Просветитель. [www.sedmitza.ru/text/438625.html Сказание о новой ереси новгородских еретиков]
• Н. А. Казакова, Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI века. — М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1955.
• Р. Г. Скрынников. Иван III. — М.: АСТ; АСТ Москва; Транзиткнига, 2006. — ISBN 5-17-033263-7 ; 5-9713-2144-7 ; 5-9587-3862-4
• А. А. Зимин. [annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim2_05.htm Россия на рубеже XV—XVI столетий (Очерки социально-политической истории)]
• Г. М. Прохоров. [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=9799 Прение Григория Паламы «с хионы и турки» и проблема «жидовская мудрствующих». ТОДРЛ Т. 27.]
• Ю. Бруцкус. [www.lechaim.ru/ARHIV/147/bruts.htm Захария, князь Таманский] // Еврейская старина № 10. — Пг., 1918.
• Послание инока Саввы на жидов и на еретики. ЧДОИР. Т. 3. 1902.
• Moshe Taube. [ling.huji.ac.il/Staff/Moshe_Taube/docs/Taube-Zacharia1995.pdf The Kievan Jew Zacharia and the Astronomical Works of the Judaizers]
• Moshe Taube. [ling.huji.ac.il/Staff/Moshe_Taube/docs/UCLApaper.pdf The Fifteenth-Century Ruthenian Translations from Hebrew and the Heresy of the Judaizers: Is There a Connection?]
• Moshe Taube. [ling.huji.ac.il/Staff/Moshe_Taube/docs/ALE_10_2_p315-353.pdf Transmission of Scientific Texts in 15th-Century Eastern Knaan]
• С. Ю. Темчин. [www.llti.lt/failai/SLL21_Str_Temcin.pdf Схария и Скорина: Об источниках виленского ветхозаветного свода (F19-262).] // Senoji Lietuvos literatūra. № 21, Vilnius 2006.
• С. Ю. Темчин. [www.leidykla.eu/fileadmin/Knygotyra/57/86-99.pdf Кириллический рукописный учебник древнееврейского языка и Виленский ветхозаветный свод]
• Ф. К. Брун. Черноморье. Сборник исследований по исторической географии южной России. Ч. I. — Одесса: Типография Г. Ульриха, 1879. — 278 c.
• Памятники дипломатических сношений с Крымскою и ногайскою ордами и с Турцией. // Сборник императорского исторического общества. Т. 41. / Под. ред. Г. Ф. Карпова. — СПб.: Типография Ф. Елеонского, 1884. — рр. 41, 72-73, 77, 114, 309.

Отрывок, характеризующий Схария

– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.