Схватка за Богсайд

Схватка за Богсайд
Основной конфликт: Конфликт в Северной Ирландии
Вид на Богсайд с городских стен
Дата	12—14 августа 1969 года
Место	Богсайд, Дерри, Северная Ирландия
Причина	напряжённые отношения между католиками и протестантами
Итог	британские войска введены в Дерри
Изменения	Богсайд объявлен запретной зоной
Противники
Ассоциация обороны граждан Дерри Унионисты Ольстера Королевская полиция Ольстера
Командующие
Падди Дохерти Бернадетт Девлин Имон Маккен неизвестно
Силы сторон
несколько сотен 691 полицейский
Потери
не назывались не менее 350 пострадавших
Общие потери
1000 пострадавших

Схва́тка за Бо́гсайд (англ. Battle of the Bogside) — массовые беспорядки, произошедшие с 12 по 14 августа 1969 года в городе Дерри (Северная Ирландия), в районе Богсайд между жителями района, поддерживаемыми Ассоциацией обороны граждан Дерри, и Королевской полицией Ольстера. В ходе беспорядков националисты начали швырять гвозди и камни в лоялистов во время парада Подмастерьев Дерри, что привело к драке между националистами и лоялистами. Беспорядки продолжались трое суток, и после того как полиция не сумела подавить выступления, в город были введены британские войска. Драка в Дерри стала сигналом для начала массовых беспорядков во всей Северной Ирландии и фактическим началом конфликта в Северной Ирландии.

Предыстория

Напряжённость в городе усилилась за год до беспорядков. Основной причиной стала давняя вражда между жителями Дерри: большинство граждан были католиками по вероисповеданию и ирландскими националистами по убеждениям (в 1961 году из 53 744 жителей города 36 049 человек были католиками, а 17 695 — протестантами). После разделения Ирландии Северная Ирландия оказалась под властью Великобритании: в 1925 году в этом регионе к власти пришла Ольстерская юнионистская партия.

Националисты и их проблемы

Юнионисты держали ситуацию под контролем благодаря двум факторам: во-первых, все избирательные участки с помощью так называемого «джерримендеринга» были расставлены таким образом, что юнионисты могли сформировать парламентское большинство в городе. «Округ графства Лондондерри», куда входил город, был взят под контроль в 1921 году националистами. Однако после повторного изменения границ избирательных округов в парламенте Северной Ирландии юнионисты вернули себе этот округ. В результате даже при 60 % населения, исповедовавшего католицизм, юнионисты занимали восемь мест из двенадцати в городском совете. Каждый раз, когда националисты повышали свои электоральные рейтинги, юнионисты «перекраивали» карту городских избирательных округов, чтобы сохранить власть. Управление городским советом дало юнионистам фактическое право контролировать государственное жильё, которое они распределили так, чтобы католикам доставалось как можно меньше удобств.

Во-вторых, только собственники или арендаторы жилья и их жёны имели право голоса. Националисты утверждали, что подобная практика продолжалась после её официальной отмены в 1945 году, чтобы снизить рейтинг антиюнионистских партий на выборах. Цифры показывают, что в Дерри националисты составляли 61,6 % избирателей на парламентских выборах и 54,7 % на местных выборах. О дискриминации в сфере устройства на работу заявляли и католики.

Ещё одна проблема была выявлена в 1969 году комиссией Кэмерона в ходе расследования случившихся беспорядков: правительство Северной Ирландии принимало решения в пользу восточной части страны, где жили протестанты, а не в пользу западной части с католиками. Примерами таких спорных решений могут быть решения о закрытии противолодочного училища в 1965 году (из-за увольнения 600 человек уровень безработицы вырос до 20 %), строительстве нового города в Северной Ирландии в Крэйгавоне и основание второго университета Северной Ирландии в городе Колрейн, который был в четыре раза меньше Дерри.

Активисты

В марте 1968 года группа активистов основала Комитет Дерри по жилищным действиям с целью вынудить правительство Северной Ирландии прекратить несправедливую жилищную политику. В состав комитета вошли члены Североирландской лейбористской партии (такие, как Имон Маккен) и члены Республиканского клуба Джеймса Коннолли (запрещённое в Северной Ирландии крыло Шинн Фейн). Комитет перешёл к выражению своего несогласия путём перекрытия дорог и посещения без приглашений заседаний городского совета, на которых протестующие требовали выделить жильё католическим семьям без ожидания в очередях. К лету 1968 года группа установила связь с Североирландской ассоциацией гражданских прав, начав агитацию за более широкие реформы в Северной Ирландии.

5 октября 1968 года активисты организовали марш в центре Дерри, но демонстрацию запретили. Когда марширующие (в том числе и члены парламента Эдди Макэтир и Айвэн Купер) проигнорировали запрет, их стала избивать полиция. Кадры с избиением протестующих были показаны по телевидению и вызвали бешенство в кругах националистов. На Гилдхолл-Скуэйр на следующий день собрались 4 тысячи человек, выразивших солидарность с активистами. Марш прошёл без инцидентов, как и последующая демонстрация из 15 тысяч человек 16 ноября. Однако случившиеся инциденты стали началом эскалации гражданских беспорядков, что вылилось в события в августе 1969 года.

События с января по июль 1969 года

В январе 1969 года националистическая радикальная группировка Народной демократии организовала марш из Белфаста в Дерри и вступила в драку с лоялистами в Бёрнтоллете (пять миль от Дерри). Утверждается, что полиция не обеспечила безопасность участников марша. 5 января националисты добрались до Дерри: большая часть из них была ранена. Вскоре вспыхнула драка между сторонниками протестующих и полицейскими. Ночью полиция устроила погром в католическом районе Богсайд и захватила в плен нескольких активистов. Запрос лорда Кэмерона выявил, что несколько полицейских были виновны в нарушениях, куда входили разбойное нападение и избиения, умышленное причинение ущерба имуществу и использование провокационных сектантских и политических лозунго. После случившегося в Богсайде выстроили баррикады, а патрули стали следить за действиями полиции. Именно тогда на углу Коламбс-Стрит появилась известная надпись «Вы входите в Свободный Дерри», автором которой стал местный активист Джон Кейси.

19 апреля между сторонниками Североирландской ассоциации гражданских прав, лоялистами и полицейскими снова начались столкновения. В дом 42-летнего Сэмюэла Девенни ворвались полицейские и зверски избили его самого и двух дочерей-подростков. Сэмюэл умер 17 июля от полученных ранений, став официально первой жертвой североирландского конфликта. Иногда называют в качестве первой жертвы погибшего 11 июня Джона Патрика Скаллиона, к его убийству причастными оказались Ольстерские добровольческие силы. 12 июля грянули очередные беспорядки в Дерри, рядом с Дангивеном и в Белфасте во время марша Оранжевого ордена. Во время драки в Дангивене полицией был избит 67-летний Фрэнсис Маклоски, он умер от ранений на следующий день.

После этих событий ирландские республиканцы в Дерри организовали Ассоциацию обороны граждан Дерри с целью предотвращения подобных событий. Её члены входили изначально в Республиканский Клуб (и возможно, были активистами ИРА), но за ними вскоре последовали сторонники левых движений и простые местные жители. Целью Ассоциации было изначальное поддержание мира, но в случае очередной вспышки насилия они готовы были оборонять Богсайд. С этой целью, в преддверии марша Подмастерьев Дерри 12 августа, они начали возводить баррикады, а также запасаться небольшими петардами и ракетами.

События

12 августа

12 августа ежегодный парад Подмастерьев Дерри проводился в память о победе протестантов в ходе осады Дерри в 1689 году в годы Войны двух королей. Проведение парада было открытой провокацией, с точки зрения католиков. Активист Имон Маккен писал, что этот марш рассматривался как преднамеренное оскорбление католиков Дерр. Марш не проходил непосредственно через Богсайд, но его маршрут лежал недалеко от Ватерлоо-Плэйс и Уильям-Стрит. Здесь и произошёл инцидент, который стал поводом для насилия. Изначально несколько лоялистов стали кидать со стен монетки в католиков, в ответ на что в тех полетели куски мрамора. Как только парад приблизился к Богсайду, католики стали швыряться камнями и гвоздями, начав массовую драку.

Полиция, которая пострадала от бросаемых в неё предметов, бросилась разнимать дерущихся. Пока шла драка на Уильям-Стрит, кто-то из полицейских попытался разобрать баррикады на Россвилль-Стрит и снять напряжение, однако в образовавшийся коридор прорвались протестанты и понеслись на католиков с кулаками, считая, что те собираются напасть на их дома. Остановить драку полиция уже не могла. Националисты стали швырять бутылки с зажигательной смесью с крыш домов в Россвилле, замедлив движение полицейских: в результате 43 офицера полиции из 59 были ранены. Но даже после этого жители Дерри продолжили швырять друг в друга подручными предметами: камнями, бутылками, железными прутьями.

Действия жителей Богсайда были неплохо скоординированы. Ассоциация обороны граждан Дерри создала штаб-квартиру в доме Падди Дохерти на Вестлэнд-Стрит, где они готовили «коктейли Молотова» и откуда командовали строительством баррикад. Оттуда же вела вещание радиостанция «Свободный Дерри», в эфире которой звучали песни повстанцев Ирландской республиканской армии, а также призывы к гражданскому неповиновению. Местные жители, однако, присоединялись по своему желанию к бунтовщикам: их формальными лидерами стали Бернадетт Девлин, Имон Маккен и другие.

Полиция первоначально держалась на Ватерлоо-Плэйс в течение нескольких часов, не отвечая на провокации. Но вместе с тем масштаб беспорядков разрастался: на Сэквилль-Стрит и Стрэнд-Роуд в стычки ввязались одновременно унионисты, националисты и полицейские. Спустя три часа полиция получила распоряжение перевести свои части с Литтл-Джеймс-Стрит и Ватерлоо-Плэйс на Россвилль-Стрит, чтобы оттеснить националистов к Богсайду. Однако на Уильям-Стрит националисты не пропустили полицию, возведя там баррикады. Подобное решение стало одним из поводов для вспыхивания дальнейших беспорядков.

В 19:00 полиция всё-таки прорвала оборону националистов при поддержке унионистов и спешно направилась по Россвилль-Стрит. Обезумевшие унионисты стали швыряться всеми подручными предметами, разбивая стёкла в домах. Националисты начали было отступать, однако затем внезапно развернулись и набросились на полицейских, оттеснив их обратно к концу Россвилль-Стрит. В ответ полиция выпустила слезоточивый газ, что привело к госпитализации множества людей от отравления. В общей сложности была использована 1091 малая канистра (по 12,5 г газа каждая) и 14 больших канистр (по 50 г). Выпуск газа произошёл в густонаселённом жилом массиве.

13 августа

13 августа премьер-министр Республики Ирландия Джек Линч выступил с телевизионным обращением, в котором заявил о событиях в Дерри: «Я не мог стоять и смотреть, как страдали невинные люди. Возможно, с ними могло случиться что-то ещё похуже». Он обещал выслать ирландские войска к границе и развернуть полевые лазареты, чтобы оказать помощь пострадавшим, а также заявил, что будет добиваться прибытия миротворцев ООН. В Богсайде националисты с восторгом расценили слова министра как обещание военной помощи. Унионисты были в шоке: им казалось, что неминуемо военное вторжение. На самом деле ирландские войска действительно собирались только помочь пострадавшим и не переходить границу. Помощь пострадавшим оказывали местные врачи Донал Макдермотт и Рэймонд Макклин, которым помогали добровольцы из ордена госпитальеров: почти все врачи размещались в магазине Candy Corner на Вестланд-Стрит, превратив его в свою временную штаб-квартиру.

Националисты, воодушевлённые готовностью премьер-министра Ирландии оказать помощь пострадавшим, спешно начали обыскивать дома и просить друг у друга бутылки, тряпки и спирт для приготовления «коктейлей Молотова». Это происходило в течение всей ночи: уже к утру 13 августа молодёжь, женщины и дети заняли позиции на Россвилль-Стрит, приготовившись обстреливать полицейских камнями и бутылками с крыш домов. На крышах домов появились флаги Ирландии. Почти все люди были проинструктированы по поводу действий в случае применения полицией слезоточивого газа. Падди Дохерти и доктор Донал Макдермотт на совещании Ассоциации обороны граждан Дерри призвали всех способных прибыть в Дерри и поддержать националистов: после этого протесты начались в Белфасте, Ньюри, Арма, Лургане, Дангвиене и многих других городах Северной Ирландии. Вся ирландская община была мобилизована, и Имон Маккен призвал всех «отдать свои сердца во имя схватки».

Унионисты, боявшиеся прибытия ирландских войск, собрали несколько сотен человек и вышли на позиции полицейских на Грейт-Джеймс-Стрит: многие надели шлемы или каски и даже запаслись деревянными щитами. Они маршем прошли до римско-католического собора Святого Евгения, и здесь вспыхнула снова потасовка: пока националисты швырялись камнями и коктейлями Молотова, унионисты неожиданно начали отстреливаться. В результате стрельбы были ранены двое или трое человек. Многие стали распространять слухи, что унионисты развели костёр в соборе и собираются сжечь храм. Это стало сигналом: националисты, несмотря на отсутствие огнестрельного оружия, снова ввязались в драку с полицией и стали снова её забрасывать камнями и бутылками с зажигательной смесью. Унионисты же не смогли закрепиться в Богсайде и, будучи раздосадованными, попытались даже поджечь гостиницу в центре города.

После двух дней беспорядков, в которые была вовлечена полиция всей Северной Ирландии, усталость начала сказываться на служащих органов правопорядка, и те вынуждены были ночевать в подъездах. Защитить себя от нападений националистов они не могли физически: маленький щит не защищал человека от удара, а одежда не была огнеупорной, поэтому очень многие полицейские пострадали от ожогов, вызванных взрывами. Использовать бронетранспортёры и стрелковое оружие строго запрещалось. К тому же системы для замены пострадавших новыми офицерами не было: некоторые из них вынуждены были сдерживать беспорядки в течение всех трёх суток. Более того, многие из республиканцев потребовали выдать им оружие, поскольку считали, что за раненых унионистами протестующих можно было ответить только так.

14 августа

14 августа уровень анархии и насилия в Богсайде достиг критической точки. В Дерри была вызвана Специальная полиция Ольстера — военизированная организация численностью 12 тысяч человек, состоявшая из протестантов, не имевшая опыта и навыков для действий во время массовых беспорядков, но при этом обученная основам военного дела и вселявшая страх и ненависть в католиков, поскольку была причастна к массовым убийствам в 1920-х годах. Прибытие Специальной полиции вызвало панику в Богсайде ввиду возможной резни: националисты опасались, что не справятся с новым противником. В итоге в 4 часа дня силы Специальной полиции очутились у фонтана на Ватерлоо-Плейс.

Во второй половине дня премьер-министр Северной Ирландии Джеймс Чичестер-Клак сделал неожиданный запрос к премьер-министру Великобритании Гарольду Вильсону с просьбой выслать войска в Дерри. Вскоре рота 1-го батальона личного Йоркширского полка принца Уэльского, которая находилась на корабле «Си Игл», прибыла в Дерри с целью разнять полицию и жителей Богсайда, но не переходить баррикады и не вступать в Богсайд. Это был первый случай прямого вмешательства Лондона в дела Белфаста с момента разделения Ирландии. Деморализованные полицейские вынуждены были отойти.

Британские войска были встречены жителями Богсайда изначально приветливо как нейтральная сила, которая не вела себя так жестоко, как полицейские. Лишь группа радикалов во главе с Бернадетт Девлин выступала против их размещения: как оказалось, основания на то у Девлин были — унионисты из Стормонта действительно обращались к британскому правительству с просьбой ввести войска для восстановления порядка в городе. Войска появились после 4 часов дня на Ватерлоо-Плэйс, ознаменовав окончание схватки за Богсайд.

Пострадавшие

В результате событий в Богсайде пострадали более тысячи человек: к счастью, смертей удалось избежать. 691 полицейский участвовал в подавлении беспорядков в Дерри, из которых 255 человек были в строю по состоянии на 12:30 15 августа. Данные по количеству человек к 17:30 разнятся: называются 318, 304, 374, 333, 285 и 327 человек, однако в целом как минимум 350 человек пострадали в результате беспорядков. Точная численность пострадавших со стороны мирных граждан не была названа, но большинство пострадавших от госпитализации в больницу Альтнэйджелвин (англ. Altnagelvin Hospital) отказались из-за своего страха перед полицией, вследствие чего многих пришлось перевозить за британско-ирландскую границу. Не менее 500 женщин и детей были эвакуированы в Донегал за одну ночь с 12 на 13 августа.

Последовавшие беспорядки

Мир продолжался недолго — беспорядки вскоре продолжились в других местах Северной Ирландии. Североирландская ассоциация гражданских прав призвала людей задержать там полицию, чтобы помочь протестующим в Богсайде. В итоге в Белфасте уже 14 августа вспыхнула драка: пять католиков и два протестанта были убиты, ещё один член организации Фианна Эйрин позднее также был застрелен (по другим данным, всего жертв было 5). В ту же ночь на Бомбэй-Стрит произошёл поджог католического квартала: из 65 домов пригодными для жилья остались к утру около 20, что оставило без крова примерно полторы тысячи ирландцев. В совокупности с событиями в Дерри эти беспорядки стали поворотной точкой в истории Северной Ирландии — началом вооружённого конфликта между националистами, правительственными силами Великобритании и унионистами.

В культуре

Винни Каннингхэм снял документальный фильм «Схватка за Богсайд» (англ. Battle of the Bogside), который в октябре 2004 года получил приз лучшего документального фильма на церемонии награждении Премией Ирландского кино и телевидения.

См. также

• Операция «Армагеддон»

Литература

• Bardon, Johnathan. A History of Ulster. — The Blackstaff Press, 2005. — ISBN 0-85640-764-X.
• Buckland, Patrick. The Factory of Grievances: Devolved Government in Northern Ireland, 1921—1939. — Dublin: Gill & Macmillan, 1979. — ISBN 978-0717109548.
• Coogan, Tim Pat. The Troubles: Ireland's Ordeal 1966-1996 and the Search for Peace. — Palgrave MacMillan, 2002. — ISBN 978-0-312-29418-2.
• Darby, John. Conflict in Northern Ireland: the Development of a Polarised Community. — Dublin: Gill & Macmillan, 1976. — ISBN 9780064915809.
• Gallagher, Frank. The Indivisible Island: the Story of the Partition of Ireland. — London: Victor Gollancz Ltd., 1957.
• Hewitt, Christopher Catholic grievances, Catholic nationalism and violence in Northern Ireland during the civil rights period: a reconsideration (англ.) // British Journal of Sociology. — 1981. — Vol. 32, no. 3.
• Mallie, Eamonn; Bishop, Patrick. The Provisional I.R.A.. — Corgi Books, 1988. — ISBN 978-0552133371.
• McCann, Eamonn. War and an Irish Town. — 3rd edition. — London: Pluto Press, 1993. — ISBN 174530725.
• Taylor, Peter. Loyalists. — Bloomsbury Publishing, 1999. — ISBN 0-7475-4519-7.

Ссылки

• [youtube.com/watch?v=wGKzVYMqDS8 Battle of the Bogside - Full Documentary] на YouTube
• [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=54%C2%B0+59%27+46.69%22+N+7%C2%B0+19%27+34.81%22+W&sll=37.0625,-95.677068&sspn=42.174768,88.857422&ie=UTF8&layer=c&cbll=54.995577,-7.327076&panoid=tqzGLQvNC5rqa8pji5bGjA&cbp=12,238.52,,0,-7.99&ll=54.99545,-7.326717&spn=0.001871,0.005423&z=18 Граффити в Дерри, посвящённое событиям схватки за Богсайд]  (англ.)
• [cain.ulst.ac.uk/events/battlebogside/battleofbogside/bob69.htm Battle of Bogside (1969): фотографии из одноимённой книги]  (англ.)
• [cain.ulst.ac.uk/events/bsunday/chron.htm Хронология событий конфликта в Северной Ирландии на сайте CAIN]  (англ.)
• Battle of the Bogside (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.irishhistorydvd.org/battleofthebogsidemedia.html Battle of the Bogside Documentary (2004): краткое содержание документального фильма]  (англ.)
• [cain.ulst.ac.uk/events/crights/mccann93.htm Отрывки из книги «Война и Ирландский город» Имона Маккенна]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Схватка за Богсайд

Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.