Схиплёйден
Город
Показать/скрыть карты
|
Схиплёйден (нидерл. Schipluiden) — город в Нидерландах, административный центр общины Мидден-Делфланд. До 1 января 2004 года был центром общины Схиплёйден, которая затем вместе с общиной Маасланд была объединена в Мидден-Делфланд.
Название «Схипледа» встречается с XI века[1] и является производным от реки Леде (нидерл. Leede), протекавшей и судоходной в районе города. В 1450 году в письме герцога Филиппа Бургундского впервые упоминается название Схиплёйден[1].
География
Схиплёйден находится юго-западнее Делфта, на крупном канале, соединяющем Делфт, Маасланд и Мааслёйс.
История
Схиплёйден первоначально состоял из семи мелких феодальных владений, некоторые из которых сохранились до сих пор как отдельно стоящие деревни: Дорп (Dorp), Синт-Мартенсрехт (St. Maartensrecht), Ваудт (‘t Woudt), Груневелд (Groeneveld), Хоф-ван-Делфт (Hof van Delft), Ходенпейл (Hodenpijl) en Заутевен (Zouteveen). Каждое из владений имело собственное управление, кроме того, они вынуждены были совместно заниматься откачиванием воды с территорий, расположенных ниже уровня моря (польдеров). Для координации управления полдерами существовал специальный орган, возглавляемый начальником мельниц (нидерл. molenmeester) и представителей каждого владения. Территория, на которой сейчас находится Схиплёйден, из-за большого количества каналов мало подходила для сухопутного передвижения, и население в основном передвигалось на лодках. Схиплёйден возник как место, где население этих владений могло платить налоги, заключать браки и хоронить умерших. В 1561 году в деревне существовало около сорока домов[1].
28 августа 1616 года в Схиплёйдене произошёл большой пожар, в частности, уничтоживший церковь. Благодаря пожертвованиям и налоговым льготам деревня смогла быстро восстановиться, и в 1632 году в Схиплёйдене насчитывалось уже около семидесяти домов. Город существовал за счёт сельского хозяйства, и до конца XIX века основным транспортным средством оставались суда. В частности, все сельскохозяйственные продукты вывозились на кораблях.
В деревне Дорп до 1798 года существовал замок Кененбюрг, считавшийся одной из основных достопримечательностей Схиплёйдена. Замок принадлежал семье ван Дорп. В настоящее время часть ограды замка восстановлена на старом фундаменте.
В XIX—XX веках постепенно складывалась община Схиплёйден. В 1819 году Схиплёйден объединился с общиной Ваудт, в 1855 — с общинами Ходенпеёл и Синт-Мартенсрехт, в 1921 — Хоф-ван-Делфт, в 1941 — Влардингерамбахт (Vlaardingerambacht). В середине XX веке Схиплёйден состоял из трёх посёлков — собственно Схиплёйден, Ваудт и ден-Хорн.
В 1912 году компания Westlandsche Stoomtramweg Maatschappij, построившая трамвайную сеть южнее Гааги, проложила линию парового трамвая из Делфта через Схиплёйден в Маасланд. Линия существовала до 1968 года и была закрыта последней из всей огромной системы. От линии в Схиплёйдене остался бывший трамвайный мост через канал (ныне пешеходный) и здание трамвайной станции, ныне функционирующее как музей.
Бывшая в 2000-е годы бургомистром Схиплёйдена Марья ван Бейстервелдт сделала удачную политическую карьеру, занимая в дальнейшем посты председателя партии Христианско-демократический призыв и министра образования.
Напишите отзыв о статье "Схиплёйден"
Примечания
Отрывок, характеризующий Схиплёйден
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
