Схиэлер, Аксель

Аксель Теодор Схиэлер (дат. Axel Theodor Schiøler; 11 декабря 1872, Гулдагер близ Эсбьерга — 28 сентября 1930, Скодсборг) — датский скрипач, композитор и дирижёр.

Сын священника. В 1889—1892 гг. учился в Копенгагенской консерватории у Вальдемара Тофте, затем в Парижской консерватории у Анри Бертелье, одновременно играл в Оркестре Ламурё, а также в оркестре Эжена д’Аркура. В 1894 г. отправился совершенствовать своё мастерство в Берлин, где получил ряд консультаций Йозефа Иоахима.

С 1898 г. работал в Бергене как концертмейстер Бергенского музыкального общества, эпизодически исполнял также обязанности дирижёра. В 1903—1912 гг. дирижёр Копенгагенского народного театра. В 1906 г. выступил одним из основателей Филармонического общества — небольшого оркестра, призванного популяризовать в Дании зарубежную симфоническую музыку. В 1913 г. предпринял гастрольную поездку по Франции и Италии, однако с началом Первой мировой войны вернулся в Копенгаген, где и провёл оставшуюся часть жизни.

Автор двух симфоний, симфонической поэмы «Наполеон Бонапарт», оперы «Элоиза» (по С. Михаэлису, не поставлена), камерных произведений.

Жена (с 1899 г.) — писательница Анна Кох Схиэлер.

Ссылки

• [www.komponistforeningen.dk/node/2496#1 Axel Schiøler] // Справочник Датского общества композиторов  (датск.)

Отрывок, характеризующий Схиэлер, Аксель

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!