Схолии

Схолии (из греч. σχόλιον первоначально «школьный комментарий» от греч. σχολή «досуг, школа») — небольшие комментарии на полях (маргинальные схолии) или между строк (интерлинеарные схолии) античной или средневековой рукописи. В единственном числе такой комментарий называют «схолий», а часто используемая форма «схолия» может считаться солецизмом. Создателя схолиев называют «схолиастом»; мы обычно не знаем его имени. Краткое пояснение, сводящееся к уточнению значения слова или к указанию синонима, называют не схолием, а глоссой. Граница между обоими понятиями не может быть чётко проведена.

Схолии представляют собой древнейшую форму античного комментария к литературным произведениям и направлены прежде всего на разъяснение мест текста, которые показались схолиасту трудными или заслуживающими дополнительных объяснений. Обычно схолии посвящены грамматическим, мифологическим, географическим, текстологическим вопросам, но встречаются и комментарии самого разнообразного содержания. Схолии — важный источник различной информации об античности, в том числе цитат из несохранившихся сочинений, которые были слишком велики для копирования, но казались полезным материалом для выписок.

В силу характера текста схолии обычно не переводят на современные языки, поэтому они практически неизвестны широкому читателю.

Часто схолии представляют собой сокращенную компиляцию из нескольких сочинений. Таковы знаменитые схолии к «Илиаде» Гомера в рукописи Venetus A из библиотеки святого Марка. В них содержатся фрагменты из сочинений четырех античных грамматиков Дидима, Аристоника, Геродиана и Никанора, а также объяснения смысла слов и другие пояснения к тексту. В этих схолиях содержится множество чтений александрийских филологов Зенодота, Аристофана Византийского и Аристарха, о деятельности которых мы почти ничего не знаем из других источников.

Также важны схолии к Гесиоду, Пиндару, Аристофану и Аполлонию Родосскому. Среди латинских текстов этого типа можно выделить схолии Сервия к Вергилию, Псевдо-Акрона и Порфирия к Горацию, Доната к Теренцию.

Другие значения

• Журнал по классической филологии: [www.otago.ac.nz/Classics/scholia/ Scholia]; [www.classics.und.ac.za/reviews/ Scholia reviews]

Литература

• L.D. Reynolds and N.G. Wilson, Scribes & scholars: a guide to the transmission of Greek & Latin literature, Oxford, 1974.

Отрывок, характеризующий Схолии

– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.