Сцена в саду Раундхэй

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сцена в саду Раундхэй
Roundhay Garden Scene
Жанр

Документальное кино

Режиссёр

Луи Лепренс

В главных
ролях

Адольф Лепренс
Сара Уитли
Джозеф Уитли
Харриет Хартли

Оператор

Луи Лепренс

Длительность

1,66 с

Страна

Англия

Язык

Немое кино

IMDb

ID 0392728

«Сцена в саду Раундхэй» (англ. Roundhay Garden Scene) — немой английский короткометражный киноролик Луи Лепренса, самый первый известный кинофильм в истории кинематографа, датированный 14 октября 1888 года[1]. Он снят за полтора года до первого фильма кинетографа «Приветствие Диксона».





Сюжет

Киноролик стал тестовым при проверке работоспособности очередной хронофотографической камеры, собранной Лепренсом. На снятых кадрах родственники изобретателя прогуливаются по саду, одноимённому с названием дома, вокруг которого разбит. Фильм снят во дворе дома тестя и тёщи изобретателя Джозефа и Сары Уитли, в пригороде Лидса Оуквуд Грейндж, Уэст-Йоркшир, Англия[1]. Имена снятых людей точно известны: сын кинооператора Адольф Лепренс, тёща Сара Робинсон Уитли, владелец фабрики Джозеф Уитли и Харриет Хартли.

Технические особенности

Фильм снят на рулонную негативную фотобумагу шириной 54 миллиметра, которую в 1884 году разработали Джордж Истмэн и Уильям Уокер[2][3]. Для съёмки использовалась хронофотографическая камера «LPCCP Mk II» с одним объективом. Таких камер, которым предшествовала ещё одна менее удачная конструкция с 16 объективами, было изготовлено всего два экземпляра. По свидетельству сына изобретателя, Адольфа, для съёмки в саду Раундхей-гарден использован первый экземпляр, снимавший с частотой 12 кадров в секунду. В качестве фильма киноролик никогда не демонстрировался Лепренсом, существуя только в виде набора кадров на фотобумаге. Оригинальный негатив, содержащий 20 кадров (1,66 секунды экранного времени при исходной частоте 12 кадров в секунду), был скопирован на стеклянную фотопластинку Музеем науки в Лондоне куда дочь изобретателя Мэри передала в 1930 году сохранившиеся исходные материалы[1]. Движущееся изображение было впервые воссоздано цифровыми методами только в 1989 году Британским Национальным Медиамузеем в Брадфорде. В результате интерполяции получены 52 цифровых видеокадра, занимающие на экране 2,11 секунд при кадровой частоте 24,64.

В ролях

  • Адольф Лепренс — сын Луи Лепренса
  • Сара Робинсон Уитли — теща Луи Лепренса
  • Джозеф Уитли — муж Сары Уитли
  • Харриет Хартли

Интересные факты

См. также

Напишите отзыв о статье "Сцена в саду Раундхэй"

Примечания

  1. 1 2 3 [www.precinemahistory.net/1885.htm LOUIS AIME AUGUSTIN LE PRINCE (1841 - 1890)] (англ.). Chapter Thirteen. The History of the Discovery of Cinematography. Проверено 17 мая 2015.
  2. [www.kodak.com/ek/US/en/Our_Company/History_of_Kodak/Milestones_-_chronology/1878-1929.htm 1878—1929] (англ.). History of Kodak. Kodak. Проверено 13 декабря 2014.
  3. [wichm.home.xs4all.nl/filmsize.html Film sizes, marvelous scope for collecting] (англ.). More than one hundred years of Film Sizes. Проверено 11 апреля 2015.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Сцена в саду Раундхэй

– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.