Отсчёт Омера

Отсчёт Омера (ивр. ‏ספירת העומר, Сфират ха-Омер‏‎) в иудаизме — устный счёт сорока девяти дней между праздниками Песах и Шавуот. Требование отсчёта омера содержится в заповеди Торы отсчитывать сорок девять дней начиная со дня принесения в Иерусалимском храме жертвы, состоящей из омера ячменя, до дня принесения в жертву пшеницы на Шавуот. Отсчёт Омера начинается на второй день Песаха и завершается в день перед праздником Шавуот («пятидесятым днем»).

Отсчёт дней омера отражает духовную подготовку и ожидание дарования Торы, данной Богом на горе Синай в начале месяца сиван — примерно в то же время, когда празднуется Шавуот. В книге «Сефер ѓа-Хинух» говорится, что еврейский народ был освобожден из Египта только для того, чтобы получить Тору и исполнять её заповеди, поэтому счёт омера показывает, насколько еврей хочет принять Тору.

Происхождение традиции

Заповедь отсчёта омера приведена в Книге Левит 23:15-16:

15. И сочтите себе от другого дня после покоя, со дня принесения вами омера проведения, семь недель; полными будут они.

16. До следующего дня после седьмой недели сочтите — пятьдесят дней; и принесите новое хлебное приношение Господу.

Омер — библейская единица измерения объёма зерна. На второй день Песаха в знак разрешения есть зерно из нового урожая в Храме приносился в жертву омер ячменя. На 50-й день после начала отсчёта, соответствующий празднику Шавуот, в жертву приносились два хлеба из нового урожая пшеницы.

В мидраше (паршат Эмор) объясняется, что когда Сыны Израиля выходили из Египта, Моисей объяснил им, что через 49 дней после исхода им будет дана Тора. Народ были так взволнован предстоящим после физического освобождения из Египта духовным освобождением, что отсчитывал дни вплоть до дарования Торы у подножия горы Синай.

Правила отсчёта

После наступления ночи (примерно через 30 минут после захода солнца), человек, отсчитывающий омер, произносит следующее благословение:

«Барух ата, хашем, Элокейну, Мелех ха-Олам, ашер кидшану бе-мицвотав ве-цивану аль сфират ха-омер!»

(«Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, освятивший нас своими заповедями и давший нам повеление о счёте [дней после принесения] омера!»)

Затем произносится счёт омера в полных днях, а также неделях и днях: например, на 23-й день омера счёт будет следующим: «Сегодня двадцать три дня, что составляет три недели и два дня омера». Отсчёт производится на древнееврейском языке. Согласно Ѓалахе, благословение можно произнести только в течение ночи. Если человек вспомнит о счёте утром или после обеда следующего дня, счёт производится без благословения. Если кто-то забыл посчитать день, он может продолжить отсчитывать следующие дни, но уже без благословения.

В продаже имеются специальные календари для отсчёта омера, которые могут иметь различную форму: от декоративных шкатулок со встроенным свитком, показывающим счёт для каждого дня через небольшое отверстие, до отрывных и настенных календарей. Календари омера часто вешаются в синагогах для удобства молящихся, отсчитывающих омер вместе с общиной в конце вечерней службы. Существуют счётчики омера для персональных компьютеров, производится рассылка на мобильные телефоны посредством СМС.

Символизм

Период Омера считается подходящим временем для духовного роста — человек должен работать над одной из миддот (хороших черт) путём размышлений и развития одной из них в каждый из 49 дней омера.

Процесс духовного роста и развития характера в этот период сравнивается с двумя типами зерна, приносимыми в жертву в Песах и Шавуот. В древности ячмень был кормом для животных, а пшеница — пищей человека. В египетском рабстве евреи достигли почти необратимой точки духовного падения, поэтому Исход в Песах не являлся их заслугой, а был подарком, подобно корму для животных, от которых не ожидается развития их духовного потенциала. Однако в следующие сорок девять дней еврейский народ работал над собой, чтобы принять Тору за свои собственные заслуги: получение Торы требовало духовного роста и объединения усилий всех евреев, поэтому в Шавуот в жертву приносится «человеческая пища».

В Каббале каждая из семи недель отсчёта омера связана с одной из семи нижних сфирот: хесед, гвура, тиферет, нецах, ѓод, йесод и мальхут. Каждый день недели также связан с одной из этих сфирот, что дает в результате сорок девять комбинаций: например первый день омера это «хесед в хеседе», второй — «гвура в хеседе», первый день второй недели — «хесед в гвуре», второй день второй недели — «гвура в гвуре», и т. д. Каждая из этих комбинаций символизирует черту характера, которая может быть исправлена или развита.

Дни омера являются также благоприятным временем для изучения Пиркей Авот 6:6, где перечислены сорок восемь условий постижения Торы. Рав Аарон Котлер объясняет, что в каждый из сорока восьми дней отсчёта омера можно изучать по одному «условию», а на сорок девятый день следует повторить их целиком.

Полутраур

Период отсчёта омера является временем полутраура: запрещено стричь волосы, бриться, слушать живую инструментальную музыку, а также проводить свадьбы и развлекательные мероприятия. Традиционно это объясняется памятью о гибели 24000 учеников рабби Акивы: согласно Талмуду, в дни отсчёта омера 12000 пар учеников были умерщвлены за неуважение друг к другу. По мнению некоторых авторитетов, в действительности это является зашифрованным намеком ранних талмудистов на участие учеников рабби Акивы в восстании против римского владычества.

Раввин Йехиэль Михаэль Эпштейн, автор книги Арух ха-Шульхан, утверждает, что траурный период увековечивает также память евреев, убитых в результате крестовых походов, погромов и кровавых наветов, происходивших в Европе в течение 1000 лет после периода рабби Акивы.

Тридцать третий день отсчёта омера, Лаг ба-Омер, считается днем прекращения эпидемии (и/или появления надежды на победу восстания), поэтому в этот день все правила траура отменяются (однако, некоторые сефардские общины продолжают траур до 34 дня омера, который считается у них днем радости и праздника). У испанских и португальских евреев этот обычай отсутствует. Многие религиозные сионисты бреются и выполняют другие действия, обычно запрещенные в траур, в Йом ха-Ацмаут (День независимости Израиля), и затем не бреются до конца траурного периода омера. Некоторые евреи в период омера бреются в пятницу после обеда, чтобы быть опрятными для встречи Субботы.

На практике, период и степень траура евреями различен, и во многом, это зависит от семейных и общинных традиций.

• В некоторых семьях слушают музыку в пасхальную неделю, а затем начинают период траура до Лаг ба-Омера.
• Некоторые сефардские еврейские семьи начинают период траура с первого дня месяца ияр, и продолжают его тридцать три дня до третьего сивана.
• Среди многих жителей Иерусалима распространен обычай соблюдать траур в течение всего периода отсчёта омера, за исключением дня Лаг ба-Омер и трех последних дней отсчёта.

Лаг ба-Омер

Лаг ба-Омер считается днем прекращения эпидемии, поразившей учеников рабби Акивы. Кроме того, на Лаг ба-Омер приходится йорцайт (годовщина смерти) рабби Шимона бар Иохая — ученика рабби Акивы и одного из величайших знатоков Торы своего поколения, считающегося автором каббалистического труда «Зоѓар». В память о нём в Лаг ба-Омер зажигаются костры, устраиваются пикники, шествия и свадьбы. Данный обычай особенно распространен среди хасидов и изучающих каббалу.

В караизме

Караимы начинают отсчёт омера в день после Шаббата, а не 16 нисана.

Ссылки

• [www.istok.ru/time-n-dates/Lag_BaOmer/ Лаг ба-Омер]
• [www.eleven.co.il/?mode=article&id=13070&query=%CE%CC%C5%D0 Статья «Омер» в Электронной еврейской энциклопедии]
• [toldot.ru/rus/articles/art/3151 Рав Шломо Ганцфрид. Законы счёта Омера и дней счёта]
• [www.lechaim.ru/ARHIV/168/tora.htm Рав Симон Джекобсон. Духовное руководство к Счёту омера]
• [www.chassidus.ru/library/ki_tov/sefer_hatodaah/20.htm «Песах и омер» в «Книге нашего наследия» Э. Ки-Това]

Отрывок, характеризующий Отсчёт Омера

«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)