Съедобное бельё
Съедобное бельё — кондитерское изделие, изготовленное в форме нательного белья и обладающее его функциями.
Продукт был изобретен художниками Дэвидом Сандерсоном и Ли Брэйди в 1972 году[1] как предмет концептуального искусства. По словам Сандерсона, источником вдохновения послужило то, что его брат любил использовать выражение «пожуй мои трусы» (англ. oh eat my shorts) вместо «отвали» (англ. fuck off)[2]. Первая пара была изготовлена кустарным образом в их совместно снимаемой в Чикаго квартире и выставлена в качестве декорации в витрине магазинчика, принадлежавшего их другу. Там трусы были куплены одной студенткой Индианского университета, написавшей о них в местной газете. Новость была подхвачена Ассошиэйтед Пресс, и трусы в одночасье стали сенсацией.
Для изготовления товара Сандерсон и Брэйди в 1975 году образовали компанию Cosmorotics, Inc. Трусы получили название «candypants, the original 100% edible underwear» («конфетные трусы, подлинное на 100 % съедобное бельё»). Патентное ведомство США сначала отклонило их заявку на основании несовместимости кондитерских изделий и белья, однако позже все-таки выдало разрешение на производство, и уже через несколько недель было произведено и реализовано несколько сот тысяч пар.
Candypants продвигались как бельё в магазинах одежды, основных универмагах, мотоциклетных магазинах, кондитерских и модных бутиках. Его считали невинной непристойностью. Пресса пришла от съедобного белья в дикий восторг, и оно стало не только американской, но и мировой сенсацией[3]. Помимо всего прочего, его продавали в секс-шопах.
Трусы фигурировали, как минимум, в двух судебных процессах в Верховном суде США по поводу Первой поправки. Как прецедент они использовались адвокатами таблоида «Скрю» в процессе за право его продажи в газетных ларьках, несмотря на содержание, а также истцами в безуспешной попытке закрыть ночное публичное кабельное телешоу Midnight Blue в Нью-Йорке[4] (в одном из эпизодов показывали негритянку, откусывающую кусок от трусов, надетых на белого мужчину).
Писатель Ежи Косиньски в романе Pinball и в рамках телешоу Late Night with David Letterman[en] называл съедобное бельё «самой сутью американской свободы».
Съедобные трусы были внесены журналом People в список 434 вещей и событий, определяющих поп-культуру[5].
Напишите отзыв о статье "Съедобное бельё"
Ссылки
- ↑ [www.people.com/people/archive/article/0,,20086872,00.html Sugar, Spice and a Piece of Ice Prove a Cracker Jack Combo for Two Enterprising Chicagoans] (англ.), People (16 января 1984). Проверено 10 ноября 2010.
- ↑ [www.atlasobscura.com/articles/a-matter-of-taste-inside-the-edible-sex-toy-industry A Matter of Taste: Inside the Edible Sex Toy Industry] (англ.).
- ↑ San Francisco Chronicle, 30 января 1976
- ↑ Time, 7 июня 1976
- ↑ People, 6 марта 1989
Отрывок, характеризующий Съедобное бельё
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
