Съезд в Уветичах

Съезд в Уве́тичах (в историографии также известен как съезд в Витичеве или витичевский съезд) — две встречи старшего поколения русских князей, состоявшиеся в августе 1100 года для примирения друг с другом и суда над князем Давыдом Игоревичем. Местом проведения съезда стал город Уветичи на правом берегу Днепра в окрестностях Киева (ныне село Витачев Киевской области).

«Повесть временных лет», являющаяся основным источником по событиям, излагает их дважды: более подробно под 1097 годом, затем схематично под 1098—1100 годами.

Предпосылки

Сбору предшествовал острый конфликт вокруг Волыни и галицких волостей. Он начался с того, что в ноябре 1097 года, нарушив договорённости, достигнутые на предыдущем общекняжеском съезде в Любече, волынский князь Давыд Игоревич при поддержке киевского князя Святополка захватил в плен и ослепил теребовльского князя Василька Ростиславича (Святополк обманом заманил последнего в Киев). Среди причин, упоминаемых в переговорах между князьями, было подозрение в союзе Василька с Владимиром с целью занятия Владимиром Киева, Васильком — всех западных волостей, а также опасения Давыда за собственную судьбу.

Давыд выступил в поход с целью занять владения Василька, но навстречу ему выступил старший брат Василька — Володарь, осадил Давыда в Бужске и добился освобождения брата. Весной следующего, 1098 года, Ростиславичи осадили Давыда во Владимире. В итоге они заключили мир, получив для расправы бояр, ответственных за ослепление.

Двоюродные братья Святополка — Владимир Мономах, Давыд Святославич и Олег Святославич в 1098 году собрались на съезд в Городце и под угрозой войны потребовали от Святополка изгнания Давыда Игоревича. Тогда Святополк отобрал у Давыда Игоревича владимирский стол, заставив его бежать в Польшу, а во Владимире посадил своего сына Мстислава.

Но после этого Святополк пошёл войной на самих Ростиславичей, утверждая, что их волости по династическому праву принадлежат ему. Святополк был разгромлен на Рожном поле. В конфликт включился венгерский король Кальман І Книжник, который выступил на стороне Святополка. Но изгнанный Давыд Игоревич встал на сторону Ростиславичей, привёл половцев и разбил венгров на Вагре.

Затем Давыд осадил Мстислава во Владимире и взял город. Сын Святополка погиб от стрелы во время осады 12 июня 1099 года. 5 августа Владимир был отбит киевским воеводой Путятой, но затем Давыд с половецкой помощью вновь овладел Владимиром и Луцком, выгнав оттуда союзника Святополка, Святослава Давыдовича.

Съезд и его последствия

На первой встрече, состоявшейся 10 августа , Святополк, Владимир Мономах, Давыд (Святославич) и Олег «сотворили мир меж собою». Вновь собравшись 30 августа, они вызвали к себе Давыда Игоревича. Выслушав его объяснения, братья демонстративно отдалились от него, прогнали с «единого ковра» и лишили права речи.

И стали братья на конях; и стал Святополк со своей дружиной, а Давыд и Олег каждый со своею отдельно. А Давыд Игоревич сидел в стороне, и не подпустили они его к себе, но особо совещались о Давыде. И, порешив, послали к Давыду мужей своих, Святополк — Путяту, Владимир — Орогостя и Ратибора, Давыд и Олег — Торчина.

—

Послы объявили Давыду братскую волю: «Не хотим тебе дать стола Владимирского, ибо вверг ты нож в нас, чего не бывало ещё в Русской земле». Он был лишён Владимира-Волынского (туда был посажен сын Святополка — Ярослав). Взамен получил от Святополка городки Бужский Острог, Дубен, Чарторыйск и виру в 400 гривен от остальных братьев (200 от Владимира и 200 от Святославичей). Позднее Святополк передал Давыду Дорогобуж. В отношении племянников-Ростиславичей было принято решение лишить Василька его стола — Теребовля (видимо, потому что ослепший князь считался недееспособным). К Володарю были отправлены послы с приказом либо взять ослепшего брата к себе, либо отправить в Киев, где князья обещали о нём позаботиться. Однако Ростиславичи данному решению не подчинились. О том, на каких условиях в итоге был заключен мир, не известно, но Василько оставался князем теребовльским до самой смерти.

Вскоре у Святополка возник конфликт с брестским князем Ярославом Ярополчичем, племянником от старшего брата (убитого Ростиславичами в 1086 году). В итоге Ярослав умер в киевской тюрьме.

Литература

• Щавелёв А. С. Съезд князей как политический институт Древней Руси // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004. — М., 2006. — С. 268—278.

Отрывок, характеризующий Съезд в Уветичах

– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.