Съезды русских князей

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Съезд русских князей»)
Перейти к: навигация, поиск

Съезды русских князей (по-древнерусски «снемы») — личные встречи Рюриковичей, предпринимаемые для урегулирования разногласий и совместного решения вопросов внутренней и внешней политики. Проводились в эпоху Древнерусского государства и в русских княжествах с XI по XIV век.

Съезды носили официальный характер и имели формализованную процедуру. По форме они представляли собой «семейный» совет, что отвечало существовавшему в княжеской среде представлению, что все части Руси управляются братьями одного рода. В XI — начале XII веков решения крупных съездов, в которых принимали участия все старшие князья своего поколения, определяли политическое устройство Киевской Руси. В последующий период, в условиях разрастания династии и наступления феодальной раздробленности, появились региональные съезды, проводившиеся среди княжеских ветвей в рамках той или иной земли, и встречи отдельных князей. При этом вплоть до монгольского нашествия периодически продолжали собираться и общерусские съезды, успешно решавшие, в первую очередь, задачи организации совместных походов против кочевников. Особым видом съездов были т. н. «роты» — регулярные встречи киевских князей с половецкими ханами, предпринимаемые для поддержания мирных отношений. Нередкими для западнорусских княжеств были также совместные съезды с литовскими князьями (ригасами). По подсчётам А. С. Щавелева в домонгольский период на Руси в общей сложности состоялось до 170 княжеских встреч разного уровня.[1]

В историографии съезды Рюриковичей рассматриваются как особый институт, но его роль, особенно в период раздробленности, является не достаточно изученной и трактуется диаметрально противоположно: от признания съездов высшим органом власти страны (В. Т. Пашуто) до их оценки как архаической процедуры, не оказывавшей реального воздействия на политический строй (Б. А. Рыбаков, А. П. Толочко).





Порядок проведения, состав участников

Типичная процедура съезда выглядела следующим образом: князья каждый со своей дружиной прибывали в заранее условленное место и, расположившись отдельно друг от друга, начинали «стояние на конях». Происходил обмен послами для предварительных переговоров. Затем начинался непосредственно съезд. Местом его проведения чаще всего были княжеские шатры, разбитые вне городских стен, либо небольшие городки и замки, иногда сёла. Реже съезды проходили в Киеве и региональных столицах. В ходе съезда князья произносили речи. Договорённости имели преимущественно устную форму и сопровождались риторическими формулами и ссылками на правовые прецеденты прошлого. Достигнутые соглашения скреплялись крестоцелованием, которое должен был совершить лично каждый князь. Кресты хранили и могли предъявить в случае нарушения клятвы, такой поступок считался абсолютным грехом и очень остро воспринимался обществом. По завершению съезда устраивался пир (иногда несколько пиров, даваемых князьями друг другу по очереди). Пир сопровождался совместным распитием из одной чаши и обменом подарками. Их предметами были меха, дорогая одежда, лошади, оружие и амуниция, а также просто различные редкие или необычные вещи. Например, на съезде 1160 года Ростислав Мстиславич Смоленский присовокупил к своим дарам Святославу Ольговичу Черниговскому рыбьи зубы.[2]

Съезды носили ярко выраженный элитарный характер. Лица некняжеского достоинства непосредственного участия в обсуждении обычно не принимали. Когда в 1096 году Святополк Изяславич и Владимир Мономах предложили своему двоюродному брату Олегу Святославичу прибыть в Киев и заключить договор в присутствии духовенства, бояр и горожан, тот презрительно заявил, что «не пристойно судить меня епископу, или игуменам, или смердам». Представители духовенства на съезды практически никогда не приглашались. Вместе с тем с кон. XII века тенденции к эволюции съездов в сторону большей представительности проявились в некоторых княжествах и были связаны с процедурой передачи власти, когда правящий князь при своей жизни определял наследника. Для этого собирался «Собор», помимо князей включавший в себя представителей знати, духовенства и городов. Подобное имело место в Галицком княжестве1187 году, по повелению Ярослава Осмомысла) и Владимиро-Суздальском (1211, по инициативе Всеволода Большое Гнездо)[3]. В обоих случаях съезд принимал решение о наследовании престола не тем князем, который должен был его наследовать по праву старшинства.

Съезды XI — нач. XII вв

  • Городецкий съезд (1026/1027) — первый достоверно известный съезд Рюриковичей. Состоялся между братьями Ярославом Мудрым и Мстиславом Тмутараканским — двумя из трёх оставшихся к тому времени в живых детьми Владимира. Согласно «Повести временных лет», их встреча состоялась у Городца (очевидно, Городец-Остёрский Черниговской земли, либо одноимённый Городец близ Киева). Братья заключили мир на условиях признания старшинства Ярослава и раздела «Русской земли» по Днепру. Левобережье с центром в Чернигове отошло к Мстиславу. Тем самым была выработана модель, по которой в дальнейшем улаживались конфликты между русскими князьями. Об исторической значимости съезда свидетельствует тот факт, что ещё в конце XII века Мономаховичи и Ольговичи апеллировали к нему в своих спорах;
  • Съезд у Орши (10 июля 1067) — «неудавшийся» съезд сыновей Ярослава Мудрого: киевского князя Изяслава, черниговского князя Святослава и переяславского князя Всеволода с одной стороны и полоцкого князя Всеслава Брячиславича с двумя своими сыновьями — с другой. Съезду предшествовала война, в которой Всеслав потерпел поражение. Ярославичи пригласили его на встречу, поцеловав крест, что не причинят зла. Но как только Всеслав переплыл на левый берег Днепра, где располагался лагерь братьев, и вошёл в шатёр к Изяславу, он вместе с сыновьями был вероломно пленён. Его привезли в Киев и посадили в поруб. Через год его освободили восставшие киевляне, и он даже смог на короткое время стать киевским князем. Это событие пришлось на праздник Крестовоздвиженья и было воспринято современниками как божья кара за клятвопреступление;
  • Вышгородский съезд (20 мая 1072) — съезд Ярославичей (Изяслава, Святослава и Всеволода), состоявшийся в присутствии митрополита и духовенства в Вышгороде для торжественного перенесения мощей Бориса и Глеба в новую каменную церковь. Большинство исследователей трактует эту церемонию как официальную канонизацию погибших князей и объясняют её желанием создать культ покровителей княжеского рода. Существует предположение, что именно на этом съезде была принята «Правда Ярославичей»;
  • Съезд на Желяни (4 декабря 1093?) — съезд старших внуков Ярослава Мудрого: Святополка Изяславича, Владимира Мономаха и Олег Святославича на речке Желяни для «сотворения мира». В летописях не упомянут. О нём известно из граффити на стене киевского Софийского собора. Данное обстоятельство может свидетельствовать о том, что съезды проводились чаще, чем это отмечено в летописях. Год встречи не назван. По мнению А. С. Щавелева, вероятнее всего она имела место в 1093 и была связана с неудачными действиями Святополка против половцев (после поражения на Стугне Святополк был разбит на Желани, а вскоре после съезда был заключён мир с половцами, ознаменованный женитьбой Святополка на дочери Тугоркана);[4]
  • Любечский съезд (1097) — самый известный съезд русских князей. Состоялся в городе Любече (на Днепре) с целью договориться о прекращении войны за уделы на левобережье Днепра и сплотиться против разорявших Русь половцев. На Любечском съезде присутствовало 6 князей: князь киевский Святополк Изяславич, переяславский князь Владимир Мономах, черниговский князь Олег Святославич, его брат Давыд Святославич, волынский князь Давыд Игоревич и князь Василько Ростиславич. Любечский съезд провозгласил принцип наследования князьями земель своих отцов. Это решение констатировало наличие нового политического строя на Руси и в перспективе открыл процесс создания региональных династий.
  • Городецкий съезд (весна 1098) — военный съезд, устроенный по инициативе Владимира Мономаха с Давыдом и Олегом против Святополка, после того как тот бесцеремонно нарушил договорённость Любечского съезда и пленил Василька Ростиславича, а затем позволил Давыду Игоревичу его ослепить. Братья собрались вместе с дружинами в лесу под Городцом и отправили послов к Святополку со словами: «Зачем ты зло это учинил в Русской земле и вверг нож в нас? Зачем ослепил брата своего? Если бы было у тебя какое обвинение против него, то обличил бы его перед нами, а, доказав его вину, тогда и поступил бы с ним так».[5] Не приняв оправдания Святополка, на следующее утро братья перешли Днепр и двинулись на Киев. Святополк хотел бежать из города, но киевляне не дали ему этого сделать. Кровопролития удалось избежать при посредничестве матери Владимира Мономаха и митрополита. Святополк обязался перед братьями изгнать Давыда, но присвоил его владения.
  • Съезд в Уветичах (1100) — Святополк, Владимир Мономах, Давыд и Олег Святославичи заключили между собой мир 10 августа, a 30 августа собрались вновь для суда над Давыдом Игоревичем, нарушившим перемирие, установленное в Любече. Давыд был лишён Владимиро-Волынского княжества, получив взамен городки Бужский Острог, Дубен, Чарторыйск и 400 гривен серебра. Примирение князей прекратило войну за уделы на правобережье Днепра и позволило им в последующие годы организовать широкомасштабные походы против половцев;
  • Саковский съезд (1101) — съезд всех братьев (7 князей, из Святославичей присутствовал ещё и Ярослав) на реке Золотче. На съезд прибыли половецкие послы с просьбой о мире. Князья передали им предложение встретиться в городе Саков (в пределах левобережной Киевщины). Русско-половецкий съезд состоялся 15 сентября, стороны обменялись заложниками и заключили мир;
  • Долобский съезд (весна 1103) — съезд Святополка и Владимира Мономаха у Долобского озера близ Киева для организации совместного похода на половцев. В отличие от предыдущих съездов переговоры проходили с участием дружины. Дружина Святополка выступила против идеи пойти в поход на половцев весной, в ответ Владимир Мономах произнёс речь, после которой дружинники не смогли ничего возразить, и Святополк согласился.

Съезды XII — 1-й пол. XIII вв

К 1147 году относится известная встреча Юрия Долгорукого с его двоюродным братом Святославом Ольговичем в Москве в ходе междоусобицы середины XII века. Походы Юрия под Торжок (Новгородская республика), Святослава — в верховья Протвы (Смоленское княжество) были отмечены пиром, также был намечен план дальнейших действий.

В 1167 году после смерти Ростислава Мстиславича основным претендентом на киевское княжение был Мстислав Изяславич, и тогда другие князья (Владимир Мстиславич, Рюрик и Давыд Ростиславичи и младший брат Мстислава Ярослав) договорились о том, чтобы взять себе киевские волости по своей воле (место проведения съезда неизвестно), но Мстислав, узнав об этом, собрал своих сторонников и занял Киев.

В 1170 году Мстислав занял Киев (после потери его в 1169 году) и взял ряды со своими сторонниками (Владимиром Мстиславичем, Ярославом Изяславичем, Святополком Юрьевичем пинским, Всеволодовичами) перед тем, как попытаться вытеснить с Киевской земли Ростиславичей (подробнее см. Осада Вышгорода (1170)).

К 1179 году относится неудавшийся съезд русских князей с половцами для заключения мира ниже Треполя. Вместо этого половцы продолжали разорять окрестности Переяславля. Узнав о переходе русскими князьями Днепра, ушли в степи.

В 1180 году Рюрик Ростиславич занял Киев, освободившийся после отъезда Святослава Всеволодовича в Чернигов, и созвал на съезд своих союзников, из которых летописью названы поимённо только Давыд Ростиславич вышгородский, Всеволод и Ингварь Ярославичи луцкие. Съезд был совмещён с военным сбором, в котором участвовали и галицкие войска. Давыд был послан в помощь Роману Ростиславичу против черниговцев.

Каневский съезд (1193) — съезд Святослава Всеволодовича, Рюрика Ростиславича и двух ханов лукоморских половцев, в котором предполагалось участие и двух ханов половцев-бурчевичей с левобережья Днепра, для заключения общего мира после возвращения от половцев к чёрным клобукам Кондувдея. Съезд оказался сорван из-за отказа бурчевичей ехать на правобережье Днепра.

Съезд смоленских князей был устроен в июне 1195 года в Киеве. Рюрик Ростиславич, занявший Киев после смерти своего старшего соправителя Святослава Черниговского, вызвал брата Давыда Ростиславича для обдумывания вопросов о будущем Киевского княжества и «братии» — то есть перераспределении столов.[6] Участники поочерёдно давали пиры друг другу. Сначала Рюрик для Давыда в Вышгороде, затем Ростислав Рюрикович для Давыда — в Белгороде, затем сам Давыд давал пиры для родичей, чёрных клобуков и киевлян. Попытка Ростиславичей ограничить круг претендентов на киевские волости только потомством Мстислава Великого (Роман Мстиславич волынский получил Поросье) столкнулась с противодействием Всеволода Большое Гнездо и Ольговичей (подробнее см.Междоусобная война на Руси (1196)).

Киевский съезд (1223) — очень широкий по составу участников съезд русских князей, собранный Мстиславом Романовичем киевским с подачи его двоюродного брата Мстислава Мстиславича галицкого и тестя последнего половецкого хана Котяна, чьи владения в Северном Причерноморье подверглись монгольскому нашествию. Также в съезде участвовали Ольговичи Мстислав Святославич черниговский и Михаил Всеволодович, сын киевского князя Всеволод и другие. На съезде было решено, что если предадутся половцы татарам, то тяжелее нам будет и лучше нам встретить их на чужой земле, чем на своей, несмотря на отсутствие Юрия Всеволодовича. Силы Северо-Восточной Руси пришли на юг уже после поражения главных русско-половецких сил на Калке.

Киевский съезд (1231) — княжеский съезд смоленских Ростиславичей и черниговских Ольговичей 6 апреля 1231 года[7], приуроченный к поставлению Кирилла на ростовскую епископскую кафедру. Лаврентьевская летопись, повествующая о съезде, умалчивает о его решениях. Хронологически съезд совпал с заключением династического брака между старшим сыном Юрия Всеволодовича владимирского Всеволодом и дочерью Владимира Рюриковича киевского и предшествовал передаче Торческа Владимиром Рюриковичем киевским через Даниила Галицкого сыновьям Мстислава Удатного, неудаче Михаила в борьбе за новгородское княжение и включению его в борьбу за Киев.

Съезды в русских княжествах

Новгородская земля

  • В 1213 году литовский князь Довгерд (Даугеруте, Даугирдас, Дангерут) приехал с подарками «к великому королю новгородскому» Мстиславу Мстиславичу и заключил с ним союз против ливонцев. На обратном пути Довгерд был захвачен крестоносцами и отправлен в тюрьму Венденской крепости, где и умер.

Черниговское княжество

В Черниговской земле регулярно проходили съезды Ольговичей. Первый из них состоялся в 1142 году в селе Ольжичи, которое, судя по названию, являлось для черниговских князей родовым владением. Старший князь Всеволод Ольгович, в то время правивший в Киеве, встретился со своими братьями: Святославом и Игорем Ольговичами и Владимиром и Изяславом Давыдовичами. Обсуждались вопросы владения столами и раздел земли вятичей. Последнее требование Всеволод осуществить отказался. Обиженные братья заняли солидарную позицию, поцеловав крест друг с другом, и покинули съезд, отказавшись принять приглашение Всеволода на пир. Через послов они передали брату: «Ты сидишь в Киеве; а мы просим у тебя Черниговской и Новгородской [то есть Новгород-Северской] волости, Киевской не хотим». Примирение было достигнуто на новом съезде, который прошёл в том же году в Киеве.

В 1159 году отмечен съезд в Лутаве между Изяславом Давыдовичем, бывшим старшим князем Черниговской земли, ушедшим в Киев и на тот момент воевавшим с галицкими князьями, и его соперником, сменившем его на черниговском столе, Святославом Ольговичем. На встрече также присутствовали Олег и Игорь Святославичи (последнему — будущему герою «Слова о полку Игореве» — в тот момент было всего 8 лет; его упоминание, возможно, является позднейшей вставкой.[8]) и Святослав Всеволодович. По словам летописи «была любовь между ними великая три дня и многие дары». По окончанию съезда князья отправили послов к противникам Изяслава в Галич и Волынь, чтобы сообщить о достигнутом союзе.

В 1179 году Святослав Всеволодович организовал съезд родственников в Любече, ряды им давая после смерти Олега Святославича.

В 1180 году Святослав Всеволодович созвал съезд Ольговичей для обсуждения вопроса о том, куда именно провести поход против смоленских Ростиславичей: на Киев или на Смоленск. В качестве участников съезда упомянуты летописью Ярослав Всеволодович, Игорь и Всеволод Святославичи. Также участвовали сыновья Святослава Всеволодовича. Поход после изменения стратегической обстановки был начат против Всеволода Большое Гнездо, затем направлен против Давыда смоленского, а потом против Рюрика киевского.

В 1194 году Святослав Всеволодович созвал съезд в Рогове, на котором со своим братом Ярославом и двоюродными братьями Игорем и Всеволодом Святославичами обсуждал идею похода на Рязань.

Последний съезд Ольговичей имел место в 1206 году в Чернигове. Его собрал Всеволод Святославич Чермный вскоре после гибели Романа Галицкого и возникновения проблемы наследования его обширных владений. На встрече присутствовали кроме черниговских князей Владимир Северский с родственниками, Мстислав Смоленский с племянниками и половцы. Результатом съезда стало решение о походе на Галич, а также перераспредение столов в Чернигово-Северской земле.[9]

Рязанское княжество

В Рязанской земле известно о двух крупных съездах. Первый из них — съезд в Исадах (20 июля 1217 года) обернулся беспрецедентным для Руси случаем — заговором с целью убийства участников. Рязанский князь Глеб Владимирович и его брат Константин пригласили шестерых других рязанских князей для заключения общего договора («поряда») в село Исады (в 7 км от Старой Рязани). Ничего не подозревающие гости зашли вместе со своими боярами и слугами в шатёр к Владимировичам, и начался пир. В его разгаре Владимировичи выхватили мечи и набросились на братьев вместе со своими воинами и половцами, прятавшимися рядом с шатром. Все шестеро князей: младший Владимирович Изяслав, Михаил Всеволодович, Ростислав и Святослав Святославичи, Роман и Глеб Игоревичи погибли. Однако воспользоваться плодами своего злодеяния Глебу не удалось. Новым великим князем Рязанским стал Ингварь Игоревич, который на съезд опоздал. В следующем году он отбил нападение Владимировичей и половцев (после этого Глеб бежал к половцам и вскоре умер), а затем совершил крупный карательный поход на половецкую территорию. Его правление в Рязани положило конец длинной череде усобиц и продолжалось вплоть до самой смерти в 1235 году.

В следующий раз все рязанские, а также муромские князья собрались на совет в конце 1237 года, когда началось нашествие монголов. Состав участников известен по позднему описанию из «Повести о разорении Рязани Батыем», в котором многие имена отражены не достоверно. Помимо великого князя рязанского Юрия Игоревича присутствовали Олег Ингваревич Красный, Роман Ингваревич, Давыд Ингваревич муромский (вероятно, Юрий Давыдович), Глеб Ингваревич Коломенский, Всеволод пронский и другие. Князья приняли решение не выполнять требования татар. Юрий вывел свои полки, а также полки муромских князей, на пограничную битву, которая была проиграна. Вместе с племянником Олегом Ингваревичем он возглавлял оборону Рязани и погиб при падении города.

Галицко-Волынская Русь

  • В первой половине ХII века состоялся съезд в городе Шарце для решения вопроса о междоусобицах из-за волостей между сыновьями перемышльского князя Володаря Ростиславом и Владимирком.
  • Съезд галицко-волынских и литовских князей во Владимире-Волынском в 1219 году. Был заключён мирный договор «старших князей» Литвы с Владимиро-Волынским княжеством. В Галицко-Волынской летописи говорится: «Бяху же имена литовских князей: се старейший Живинбуд, Давьят, Довспрунк, брат его Миндог, брат Давьялов Виликаил, и жемайтские князи: Ердивил, Выконт, а Ружевичев: Кинтибуд, Вонибут, Бутовит, Вижелк и сын его Вишлий, Китеней, Пликосова; а се Булевичи: Вишимут, его же уби Миндовг и жену его поял и братью его побих, Едивила, Спудейка; а се князи из Дяволтвы: Юдька, Пукеик, Бикши, Ликиик. Сии же вси мир даша князю Даниилову и Васильку — и бе земля покойна». Вскоре после съезда литовские князья совершили набег на земли польских князей, враждовавших в тот период с волынскими.
  • В 1262 году состоялся Тернавский съезд князей.
  • Съезд галицкого князя Льва Даниловича, холмского князя Шварна Даниловича и Великого князя Литовского Войшелка (Вайшагласа) в Угровеске в 1267 году. В 1267 году Войшелк отдал своё великое княжение племяннику волынского князя Василька Шварну, а сам ушел в монахи. Жил он в Михайловском монастыре, который находился в городе Угровеске. В апреле 1267 года князья Лев Данилович и Шварн Данилович приехали к нему в монастырь, Войшелк объявил о своем решении передать титул Великого князя Литовского князю Шварну Романовичу. После съезда князь Лев Данилович вернулся в монастырь и во время встречи с Войшелком предложил выпить вина. Вскоре однако между Львом и Войшелком завязалась драка, и Лев убил литовского князя, как считается из зависти к своему брату Шварну.

Северо-Восточная Русь

Широкое распространение институт съездов получил и во Владимиро-Суздальской земле, где их проведение стало необходимым после разрастания местной династии при детях Всеволода Большое гнездо. Съезды регулярно проходили и в первые десятилетия после монгольского нашествия и были связаны с перераспределением столов. Ниже перечисляются только некоторые из них:

Суздальский съезд (7 сентября 1229) — примирение великого князя Юрия с племянниками Васильком, Всеволодом и Владимиром Константиновичами.

Владимирский съезд (1247) — после смерти Ярослава Всеволодовича в Орде. Утверждение Святославом Всеволодовичем племянников на уделах.

Владимирский съезд (1296)

Дмитровский съезд (1301) — съезд четырех князей: великого князя Владимирского Андрея Александровича, Тверского князя Михаила Ярославича, Переяславского князя Ивана Дмитриевича и Московского князя Даниила Александровича, состоявшийся в городе Дмитрове для того чтобы прекратить междоусобицу из-за Дмитровского княжества.

Переяславо-Залесский съезд (1374) — съезд русских князей в Переяславле-Залесском, по случаю крещения Юрия Дмитриевича — сына московского князя. Крестил преподобный Сергий Радонежский. На съезде кандидатом в митрополиты (на должность наместника владимирской епархии) был избран московский ставленник Митяй. Взамен в состав Суздальской епархии были возвращены Нижний Новгород и Городец, исключённые оттуда при митрополите Алексии, и епископом суздальским стал Дионисий. Также съезд, проведённый вскоре после начала «розмирия» Дмитрия Ивановича с Мамаем, предположительно[10] служил консолидации вокруг Москвы антиоордынских сил, в том числе и находившихся в составе Великого княжества Литовского.

См. также


Напишите отзыв о статье "Съезды русских князей"

Примечания

  1. Щавелёв А. С. Съезд князей как политический институт Древней Руси // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004. М.,2006. С.271.
  2. Там же. С.277.
  3. Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение. М.,1965.- С.8.
  4. [www.hist.msu.ru/Science/Conf/lomweb01/schav.htm Щавелев А. С. Граффити о съезде князей на реке Желяни: вопрос датировки.]
  5. [lib.ru/HISTORY/RUSSIA/povest.txt Повесть временных лет, статья под 6605 (1097) годом и сл.]
  6. Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение. М.,1965. — С.26.
  7. Мартовский 6739. Бережков Н.Г. «Хронология русского летописания»
  8. [www.russiancity.ru/books/b54.htm Приселков. М. Д. История русского летописания XI—XV вв. СПб., 1996.]
  9. Л.Войтович [litopys.org.ua/dynasty/dyn62.htm КНЯЗІВСЬКІ ДИНАСТІЇ СХІДНОЇ ЄВРОПИ]
  10. Шабульдо Ф. М. [krotov.info/lib_sec/25_sh/sha/buldo_04.htm Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]

Литература

  • Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение. М.,1965.
  • [history.machaon.ru/all/number_02/diskussi/1/formal/index.html Соловьёв К. А. Эволюция форм легитимации государственной власти в Древней и Средневековой Руси // МИЖ.-1999.- № 2.]
  • [dgve.csu.ru/bibl/DGVE_2004.shtml Щавелёв А. С. Съезд князей как политический институт Древней Руси // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004. М.,2006. С.268-278.]
  • [dgve.csu.ru/bibl/VEDS_2007.shtml Щавелёв А. С. Процедура съезда князей // Восточная Европа в древности и средневековье: политические институты и верховная власть. М., 2007. — С.297-301.]

Отрывок, характеризующий Съезды русских князей

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]