Сьеса де Леон, Педро

Педро де Сьеса де Леон
исп. Pedro de Cieza de León
Дата рождения:	1518 или 1520
Место рождения:	Льерена, Эстремадура, Испания
Дата смерти:	2 июля 1554(1554-07-02)
Место смерти:	Севилья, Испания
Страна:	Испания Испания
Научная сфера:	история, география, этнография, политика, ботаника, зоология
Место работы:	Южная Америка
Известен как:	конкистадор, историк, географ, этнограф, биолог; привёз в Европу картофель

Пéдро Сьéса де Леóн (исп. Pedro (de) Cieza de León, 1518 или 1520, Льерена, Эстремадура, Испания — 2 июля 1554, Севилья, Испания) — испанский священник и солдат, гуманист, историк, географ, ставший одним из первых хронистов, написавших о конкисте (завоевании) континента Южная Америка. Он лично пересёк несколько раз территорию, занятую сейчас государствами Колумбия, Эквадор, Перу, Боливия и Чили, то есть свыше 7000 км. Собранные им материалы отличаются широким тематическим охватом и достоверностью и фактически представляют первую энциклопедию по истории, географии, ботанике и зоологии Южной Америки. Также благодаря ему в Европе узнали о картофеле, о котором он написал в своей «Хронике Перу», опубликованной в 1553 году в городе Севилья.

Сьеса де Леон также первым описал или упомянул такие растения, как ананас, авокадо, гуава, звёздное яблоко, инга, киноа, кокаиновый куст, манцинелловое дерево, персиковая пальма, перуанский перец, питайя, сассапариль, хикама, юкка; и животные — альпака, викунья, лама, гуанако, анаконда, гриф-индейка, игуана, красный ара, красноухая черепаха, морская свинка, мускусная утка, пума, ягуар, ленивцы, опоссумы, горные вискаши, кондор, американские грифы и многие другие. Сьеса де Леон впервые в Европе представил изображение южноамериканских верблюдовых. Французский историк наук Рене Татон установил, что «„Хроника Перу“ Педро Сьеса де Леона — это самый ранний текст, связанный с описанием окаменелостей позвоночных; в своей хронике автор их относит к костям гигантов».

Благодаря ему, кроме некоторых вышеперечисленных названий животных и растений, нам известны слова барбекю, гамак.

В его книгах даны описания множества индейских этносов и их языков, в том числе, к современности исчезнувших: чибча, пасто, моче, юнги, инки, чачапоя, колья, кимбайя. Его рукописи стали основой работ большинства позднейших историков, которые часто не указывали источники, используя его детальные сведения по истории инков — в особенности это относится к рукописям, опубликованным после его смерти в 1554 году (Блас Валера, Хосе де Акоста, Инка Гарсиласо де ла Вега, Антонио де Эррера). Де Леон (так же как и Лас Касас), проявил себя защитником индейцев. Он первым сообщил о геоглифах Наски и грандиозных постройках Тиуанако.

Биография

Семья

Родился Сьеса де Леон в испанском городке Льерена, в котором тогда преобладало арабское население. В 1520-х годах в городе Льерена жило около 3100 жителей.

Его родителями были Лопе де Леон, адвокат при дворе Карла V, и Леонор де Касалья, из семьи потомственных, весьма богатых купцов и нотариусов, торговавших как в Севилье, так и в Новом Свете. Их брак был заключён в начале XVI века и уже в 1511 году Лопе де Леон числится алькальдом Двора в Канцелярии Гранады, работая с Лиценциатом доном Луисом де Сапата. За свою службу испанскому королю отец получил ряд привилегий. 5 ноября 1543 года, в Мадриде, Лиценциат Лопе де Леон служил его Высочествам, при этом его просили, как человека достойного, послужить в некоторых королевских имениях, от чего он отказался. 10 апреля 1525 года Лопе де Леон крестил Педро, сына Бермехо и Исабель Санчес, при этом крёстным отцом был также Лопе Альварес, рехидор муниципалитета, а крёстными матерями были их жёны, повивальная бабка ла Гальега. Священником, проводившим церемонию, был Бартоломе Диас Наварро.

В семье было пятеро детей:

• Беатрис Касалья. Была замужем за Педро де Касорла. От этого брака у неё были дети, родившиеся в следующем порядке:
  • Диего, крещён 23 декабря 1528 года. Его крёстным отцом был Педро Нуньес де Прадо, рехидор муниципалитета Льерены.
  • Хуан, крещён 19 сентября 1530 года. Крёстный отец Педро де Миньо, свёкр счетовода Торгового Дома Санчо де Паса.
  • Леонор, крещена 2 марта 1533 года, крёстный отец — дон Франсиско де Карденас, сын Командора де ла Олива, дона Родриго де Карденаса, и брат Луиса Сапата де Карденаса, архиепископа из Санта-Фе-де-Богота, в Новом Королевстве Гранада.
  • Франсиско, крещён 6 января 1535 года Диего де Сальватьерра, священником церкви Сантьяго.
  • Педро, крещён 16 июля 1537 года.
• Родриго.
• Педро — в первые годы жизни носивший имя Педро де Леон. И только позже он изменил своё имя, причём причины такой замены не вполне понятны. Возможно, это было вызвано совпадением с именем Педро де Леон, которое носил в перуанском Куско некий чиновник-регистратор. Либо это как-то связано со смертью маршала Хорхе Робледо.
• Мария Альварес. Была замужем за Лоренсо Эрнандесом Вискаино. От этого брака было пятеро детей:
  • Гонсало, крещён священником Хорхе Кабреда 4 декабря 1541 года, крёстным отцом был капеллан Хуан Мехиа.
  • Мария, крещена Эрнандо де ла Вера (сын нотариуса Хуана де ла Вера) 16 марта 1544 года.
  • Лоренсо, крещён 24 ноября 1549 года, его крёстным отцом был Луис Дельгадо, сын рехидора Гутьерре Дельгадо.
  • Хуан, крещён 6 января 1552 года своим дядей Родриго де Сьеса. В это время Педро де Сьеса де Леон уже находился в Испании, возможно, в Льерене.
  • Мария, также как и её брат Лоренсо была крещена Луисом Дельгадо 15 октября 1553 года.
• Леонор Касалья де Сьеса. Была замужем за Луисом Сапата дель Боске. От их брака было три ребёнка.

У Педро была ещё одна сестра, о ней он упоминает в своём завещании, но имя её осталось неизвестным.

Среди всех детей в семье только Педро носил имя «де Леон», хотя это и было распространённым именем в Льерене XVI века. И наоборот, вопреки испанской традиции, имя матери «Касалья» не было включено в его полное имя.

Образование

О годах его обучения ничего не известно. Но предположительно его юность прошла в культурной среде, так как его семья относилась к наиболее знатным в XVI веке в городе Льерена. Сьеса де Леон получил хорошее литературное образование. Ещё очень молодым он познакомился с книгой «Conquista del Perú», хрониста Франсиско де Хереса (опубликована в Севильи в 1534 году, за год до его отплытия на Новый Континент), и она произвела на него сильное впечатление, её он взял с собой в Новый Свет. Именно в этой книге он смог увидеть свои цели и каковы его идеалы: служба Императору, честь христианина и испанца, и соединение нелёгкого труда конкистадора и писателя.

В 1534 году Сьеса, путешествуя с отцом-торговцем, увидел в Севилье, как разгружали привезённые Эрнандо Писарро сокровища (выкуп Атауальпы), что и послужило, видимо, поводом уехать в Южную Америку.

Переезд в Америку

Педро де Леон (именно под таким именем он попадает в Америку), по его собственным словам, «в тринадцатилетнем возрасте» переехал в Санто-Доминго (остров Гаити). 3 июня 1535 года он стал пассажиром корабля Мануэля Майа. Как сказано в одном из документов Архива Индий:

Педро де Леон, сын Лопе де Леона и Леонор де Касалья, жителей Льерены, отправился в Санто Доминго на судне Мануэля де Майа; Алонсо Лопес и Луис де Торрес поклялись в том, что они его знали и что он не относится к лицам, кому выезд запрещён.

— AGI.- Contratación. Legajo 5.536. Fol. 251.

Немного ранее, 2 апреля 1535 года имя Сьеса упоминается при посадке на другой корабль вместе с экспедицией Хуана дель Хунко — в списке пассажиров, отправляющихся в Индию, зафиксирована посадка человека о котором указано следующее:

Педро де Леон, сын Лопе де Леона и Леонор де Касалья из Льерена, который направляется с Хуаном дель Хунко в Картахену (Колумбия) на судне Сифуэнтеса; Родриго Перес и Луис де Льерена поклялись, в том, что он не принадлежит к числу лиц, кому запрещено выезжать.

— Pedro de Cieza de León. Crónica del Perú. El señorio de los Incas. — Fundación Biblioteca Ayacucho, 2005, стр. 465

Два месяца спустя он добирался до места назначения, потом проследовал в Картехену и два года, как член экспедиции Педро де Эредиа, находился в районе между Ураба и Сену (Панамский перешеек), где описал могилы индейцев с сокровищами. В 1536 году находился в городе Сан-Себастьян де Буэнависта (Колумбия). После чего он побывал на территории всех стран западного побережья Южной Америки: от Венесуэлы до Чили. За время путешествий он описал пейзажи, растительный и животный мир, реки, горы Южной Америки, обычаи, обряды и верования индейского населения, разузнавая об их прошлом, а также события связанные с самими конкистадорами.

Встреча с Франсиско Сесаром

Сьеса де Леон встречался с конкистадорами Франсиско Сесаром и Франсиско Огасоном в Картахена-де-Индиас в 1536—1537 гг. (в 1538 году Сесар умер в Дарьене), где они ему рассказали о своем походе 1528—1529 гг. (в качестве экспедиционного отряда Себастьяна Кабота) от реки Парана до границ Империи инков, о богатствах этой страны, и о том, что они видели хорошо одетых индейцев. Известно, что Сесар получил первые сведения о выращивании лам и изготовления из их шерсти одежды в регионе Чаркас. Сесар вместе с 14 солдатами там встретил «Великого правителя региона, и тот их радушно принял, и дал им много вещей золотых и серебряных, и одежду; у правителя были носильщики, которых он испанцам дал для переноски этих даров, и дал им прислугу в помощь». Город инков, посещенный Сесаром, впоследствии оброс легендами и стал известен как мифический золотой Город Цезарей (es:Ciudad de los Césares).

Главный принцип писателя

В своей первой части Хроники Перу Сьеса де Леон привёл свой главный, как писателя, принцип:

Потому часто, когда другие солдаты отдыхали, я уставал от составления записей. Но ни это, ни уже названные суровые земли, горы и реки, невыносимые голод и нужды, никогда не были такими сильными, чтобы помешать моим двум занятиям: писать и следовать за своим знаменем и капитаном, и не увиливать от обоих. Потому, с таким трудом написанное, это произведение направляется Вашему Высочеству. Мне кажется, было бы неплохо, чтобы читатели простили мне допущенные ошибки, если таковые, по их мнению, обнаружатся. А если они не простят, мне будет достаточно написанного, ведь это то, над чем я больше всего усердствовал, ибо многое из написанного я видел собственными глазами, и я прошёл многие земли и провинции, чтобы лучше их разузнать. А то, чего я не видел, я старался, чтобы меня об этом информировали люди, заслуживающие доверия — Христиане и Индейцы.

— Сьеса де Леон, Педро. Хроника Перу. Часть Первая.

Участие в военных походах

Покинув Картахену, Сьеса де Леон отправился в экспедиции по территориям современных Колумбии и Эквадора. В 1536—1537 годах находился в подчинении у лиценциата Хуана де Вадильо, с ним он посетил Сену, переправился к устью Дарьена (Панама) и Рио-де-Кабальос, достигнув селения Урабайбе и реки Каука. Также он принял участие в кампании в провинции Уруте под командой Алонсо де Касересом, испытывая в походе лишения и голод. В 1537 году участвовал в экспедиции Вадильо в горы Абибе (или Абибский хребет). Сьеса написал об этом в четвёртой части Хроники, в книге о сражении у Лас-Салинас. В 1538 году, возможно, находился в городе Кали (Колумбия), тогда же записался в войско Лоренсо де Альдана, наместника Франсиско Писарро, организованное и отправленное в Кали на поиски Себастьяна де Белалькасара (Беналькасара). Одновременно он занимался миротворчеством среди индейцев в провинции Каука (Колумбия). После этого его начальник Лоренсо де Альдана перевёл Сьесу на службу к Хорхе Робледо, который занимался организацией заселения провинции Ансерма (Колумбия), ранее завоёванной Себастьяном де Белалькасаром.

14 февраля 1539 года — экспедиция Хорхе Робледо вышла из города Кали в город Ансерма и остановилась в Меаканоа до июля. Экспедиция при участии Сьесы де Леона исследовала территорию, на которой основаны города Санта Ана де лос Кабальерос (1539), Картаго (1540) и Санта-Фе-де-Антиокия (Колумбия). За время походов Сьеса стал доверенным человеком маршала Хорхе Робледо. После этого Сьеса через Буэнавентуру (Колумбия) вернулся в Кали в начале сентября 1540 года и познакомился с Белалькасаром, приказавшим ему основать вместе с капитаном Мигелем Муньосом город Арма (ныне в Колумбии). В октябре 1540 года он вновь сопровождал Робледо во второй экспедиции в Антиокию, но экспедиция оказалась безрезультатной, поскольку Белалькасар, вернувшись из Испании, привез несколько королевских грамот, объявлявших о его покровительстве над всеми этими регионами.

Пленение Робледо

В ответ на действия Белалькасара Робледо решил отправиться в Испанию, чтобы подтвердить свои права на «завоёванные» провинции. Робледо отправился в порт Ураба (Панама), где 4 марта 1542 года его задержал со всеми его людьми Алонсо де Эредиа. Эредиа заключает Робледо в тюрьму, и Сьеса назначается его представителем в Аудиенции (суде) города Панамы вместе с прокурорами Антиокии Франсиско де Вальехо и Диего де Мендоса. Тем временем из Урабы Робледо переправили в Картахену, а затем в сопровождении Алонсо де Бусто — в Испанию.

Проживание в городе Арма

Некоторое время Сьеса де Леон проживал в городке Арма, являвшимся репартимьенто, с предоставлением ему за заслуги энкомьенды с индейцами-касиками Опирама и Анкора. С 1542 по 1545 год Сьеса де Леон участвовал в ряде походов против индейцев. Но когда Робледо в 1545 году вернулся из Испании, получив титул маршала, Сьеса вновь примкнул к нему и был переведён в Картаго, где узнал о поражении вице-короля Бласко Нуньеса де Вела в битве с мятежными конкистадорами. Вместе с Робледо он отправился в поход к поселениям Арма и Ансерма, в виду чего им не удалось избежать конфликта с Белалькасаром. Ночью 5 октября 1546 года Белалькасар застал врасплох Робледо, арестовал его и приказал обезглавить вместе с другими капитанами. Некоторое время после смерти Робледо, Сьеса де Леон укрывался в шахте до тех пор, пока губернатор не приказал ему явиться в город Кали. Вернувшись домой в Кали, Сьеса продолжил свои литературные записи, хотя довольно часто вынужден был прерывать литературный труд, чтобы принять участие в нескольких военных экспедициях: известно, что Белалькасар приказал ему отправиться на помощь Нуньесу де Бальбоа, вице-королю Перу.

Проблема Эльдорадо и рационализм Сьесы

Широко известная легенда об Эльдорадо, о золотых дарах вышла далеко за пределы границ муисков и достигла пределов Центральных Анд, земель Инков, где её услышали солдаты Себастьяна де Белалькасара. Она послужила поводом для похода на север, в земли Южной Колумбии. Экспедиции Гонсало Хименеса де Кесады открыли в землях чибча-муисков легендарное озеро Гуатавита — реальный прототип мифического Эльдорадо. Первым, кто предложил осушить озеро, чтобы добыть из него сокровища, стал Сьеса де Леон. Рационально оценив ситуацию, в своём труде «Война в Салинас» он пишет следующее:

В этой провинции Богота имеется огромное озеро, и если Ваше Величество приказали бы осушить его, то Вы добыли бы там большое количество золота и изумрудов, которые в древности были брошены туда индейцами.

— Сьеса де Леон, Педро. Хроника Перу. Часть Четвёртая. Война в Салинас.

Переезд в Перу

В Перу он прибывает уже именуясь Педро де Сьеса де Леон.

Приём у Ла Гаски

Вице-король Ла Гаска, извещённый о том, что Сьеса де Леон составляет перуанскую хронику, пригласил его на приём и попросил, чтобы автор прочёл ему написанное. Восхищенный трудами Сьесы, вице-король предложил ему ценные документы и материалы для его работы. Сьеса перешёл в подчинение к Президенту Ла Гаска и был принят как простой всадник в отряд Франсиско Эрнандеса Хирона, с которым проследовал в Попаян, где их ожидал Белалькасар и Педро Кабреро; с ними он прошёл до побережья Перу, затем посетил Пакасмайо (1547), Аявака, Уара, Лиму, Гуаманга и Андагуайлас. Сьеса объехал территорию современных Перу и Боливии в поисках сведений для своей «Хроники» (которую начал писать в 1541 году). Примечательно, что в первой части своей «Хроники» Сьеса при сообщении о полнолунии 3 мая 1547 года в селении Лампас, с большой вероятностью, зафиксировал и полное лунное затмение 4 мая 1547 года (оно наступило в 18:40 по местному времени; за луной следовали звёзды Дскубба и Акраб; между ними луна находилась около 23:30). При этом он записал совершавшиеся индейцами интересные обряды особого назначения.

Участие в битве при Хакихагуана

В 1547 году Белалькасар получил просьбу о помощи от нового губернатора Педро де ла Гаска против восставшего Гонсало Писарро. С Белалькасаром Сьеса выступил из города Попайян. Он принял участие на стороне короля в знаменитой битве при Хакихагуана в пяти лигах от Куско 9 апреля 1548 года. Битвы как таковой не произошло, все войско мятежника без единого выстрела перешло на сторону роялистов и Гонсало Писарро был вынужден сдаться на милость победителя. После этих событий Сьеса вернулся в долину Лимы и, благодаря своему родству с секретарём губернатора Ла Гаски, Педро Лопеса де Касалья, добыл себе рекомендательные письма, чтобы коррехидоры разрешили ему узнать самое интересное о провинции Чаркас (Боливия).

Контакты с Лас Касасом

Ещё находясь в Перу, Сьеса установил контакты со сторонниками епископа Чиапаса — Бартоломе де Лас Касаса. Так, одним из главных источников для Сьесы стал представитель Лас Касаса в Перу — монах Доминго де Санто Томас, епископ Чаркаса (автор первой грамматики и словаря языка кечуа). В виду чего «Хроника Перу» приобрела ласкасианские черты и тональность: переживание за страдания индейцев, выступление против их уничтожения и против жестокостей конкистадоров, и трагическое чувство при виде обезлюдевших просторов и разрушении величественных зданий, крепостей, запустении садов и полей. Как предположил исследователь Матикорена, Лас Касас и Сьеса могли познакомиться в Севилье, когда последний, находясь там, редактировал свои бумаги. Лас Касас, по завещанию Сьесы де Леона, если того не захотят сделать сами душеприказчики, должен был издать Вторую часть (и возможно, Третью) Хроники Перу.

Сьеса альмагрист и антиписаррист

Сьеса де Леон некоторое был сторонником Диего де Альмагро, выступившего против братьев Писарро в борьбе за управление колонией. Это наложило отпечаток на ряд суждений и взглядов автора, считавшихся в изданиях XIX и XX века «объективными». Но приняв сторону Лас Касаса, Сьеса выступает против местной власти — энкомендеро, — от которых хотел избавиться Лас Касас, содействуя королю Испании в централизации власти.

Инспекционный объезд Перу

В 1548 году Сьеса назначен Главным Хронистом Перу.

В конце 1548 года он начал путешествие по Южному Перу и Чаркасу (Боливия), посетив такие важные города как: Пукара, Чукитинто, Тиауанако, Ла-Пас и Ла Плата, а также шахты Потоси, в августе 1550 находился в городе Куско и в 1550 году вернулся в Лиму, закончив 8 сентября свои Хроники и решив их опубликовать. Его путь пролегал по дороге Инков (длиной 3000 км от Куско до Кито), где он встретил почти нетронутыми и как будто вытянутыми в одну линию архитектурные монументы и висячие мосты, техника натягивания которых опережала современную ему европейскую инженерную мысль на несколько веков. Сьеса описывал всё им обнаруженное, проявляя себя и как археолог и как этнограф, опрашивая жителей каждого селения; при этом он всегда уточнял свои наблюдения, внедряя многочисленные географические названия, данные, расстояния, и средства измерения, всем этим он занимался около трёх лет в провинции Чаркас. За время своего путешествия Сьеса де Леон обнаружил геоглифы Наски:

По всем этим долинам и по тем, что уже пройдены, на всём протяжении идет прекрасная, большая дорога Инков, и кое-где среди песков видятся знаки, чтобы угадывать проложенный путь.

— Сьеса де Леон, Педро. Хроника Перу. Часть Первая. Глава LXXV.

Посетив территорию бывшего государства инков Тауантинсуйу, Сьеса увидел плачевное состояние, в которое была приведена Империя Инков и резко сократившееся население практически всех областей, как следствие завоевания испанцами, их насилия по отношению к местному населению и неумению понять, как функционировало государство инков. В связи с чем Сьеса писал:

Я не одобряю свержения власти никоим образом, но всё же оплакиваю вымогательства и дурное обращение, учиненные испанцами над индейцами, порабощенных жестокостью, не взирая на их знатность и столь высокое достоинство их народа. Из-за этого все эти долины, в прошлом бывшие густонаселенными, сейчас уже почти пустынны, как многим то ведомо.

— Сьеса де Леон, Педро. Хроника Перу. Часть Первая. Глава LXI.

Итогом его деятельности стал громадный литературный труд — восемь томов, примерно 8000 листов размера 13 × 16 дюймов.

Возвращение в Испанию

В 1550 году Сьеса перебрался в Севилью и поселился на улице де лас Армас. В 1551 году Сьеса де Леон заключил брачный контракт с Исабель Лопес де Абреу, сестрой Педро Лопеса, дочерью влиятельного купца Хуана де Льерена и Марии де Абреу, жителей Тригероса (Trigueros) в провинции Уэльва. Сам контракт предварительно был заключён ещё в Лиме 19 августа 1550 года). Педро Лопес обязался дать невесте 2000 крон (монет) в качестве приданого и задатка, а родители невесты должны дать 4000 крон Сьеса де Леону по заключении брака. 11 августа 1551 года был составлен акт распоряжения имуществом по случаю заключения брака. Сьеса объявил в Севилье, что его права собственности гарантируют жене выплату в сумме 2000 крон. Он указал на долг, числящийся за графом де Пальма. В дальнейшем жена помогала Сьесе в качестве секретаря.

Он также посетил свой родной город Льерена, где 6 января 1552 года был крещён Хуан, сын его сестры Марии Альварес. Находясь в Севильи, он общался со своим земляком и другом детства доном Луисом Сапата де Чавес (автор книги «Carlo Famoso»), как раз прибывшего из Фландрии, где помогал принцу Филиппу (будущему Филиппу II). Луис Сапата вдохновил его представить «Хронику» принцу Филлипу и ходатайствовать о получении разрешения на публикацию. В 1552 году он поехал в Толедо представить свою книгу королю Филиппу, ему же и посвящённую. Через некоторое время хронисту была предоставлена аудиенция. И 15 марта 1553 году вышла в свет первая часть «Хроники Перу». Второе, улучшенное издание, вышло в Антверпене через несколько месяцев.

Вскоре, в марте (или мае) 1554 года, умерла жена Сьесы, сам он, чувствуя себя больным (он страдал от хронического заболевания, которое началось ещё в Америке; вероятно, это был туберкулёз) 23 июня 1554 года при помощи его тестя и в присутствии нотариуса Алонсо де Касалья было составлено завещание Сьесы. (Сам Сьеса был уже не в силах писать самостоятельно, и только поставил свою подпись). В понедельник 2 июля 1554 года Сьеса Педро де Леон умер в своем севильском доме на Калье-де-лас-Армас (ныне улица Альфонса XII), от «странной болезни» оставив распоряжения отслужить мессы за спасение душ индейцев. Его тело было погребено в приходской церкви Сан Висенте. В своём завещании он приказал раздать милостыню христианским детям, монахиням обители Консепсьон и другим монахиням, больницам и церквям, особенно в его родном городе Льерена, а также заказал мессы за души индейцев, за города и местности Индий, где побывал. Как заметил историк Хосе Роберто Паэс «Сьеса приказал (в завещании), чтобы все рукописи, которые он оставил о делах Индий, хранились в запертом на ключ сундуке в одном из монастырей в течение 15 лет, и чтобы никто ничего из них не мог публиковать. Его душеприказчики не выполнили того, что было приказано, и его брат Родриго де Сьеса приложил немалые усилия, чтобы сохранить эти рукописи, непозволительно забытые душеприказчиками, и, как кажется, сегодня частично навсегда утраченные».

«Хроника Перу»

Метко названный «первенствующим хронистом Индий» Педро Сьеса де Леон делит это первенство с капитаном доном Гонсало Фернандесом де Овьедо-и-Вальдесом, который, «дважды пересекши Океан, после титанических испытаний и трудов донес, как написал дон Хулио Дехадор, „до Испании и до всей Европы природные чудеса Америки, историю Конкисты, а также намерения и интересы тех, кто довел её до конца“».

За свою короткую жизнь он написал пространное произведение, являющееся фундаментальным в вопросе изучения истории Южной Америки.

Книга, опубликованная в Севилье в издательстве Мартина Монтеса де Ока (иногда: Мартин де Монтесдеока), носит название, которое поясняет, о чём пойдёт речь в книге: «ПЕРВАЯ ЧАСТЬ Хроники Перу, рассказывающей об установлении границ провинций: их описание; о закладке новых городов; об обычаях и нравах индейцев; и о других достойных упоминания вещах. Выполненная Педро де Сьеса де Леоном, жителем Севильи. 1553». В издании есть выгравированные буквицы, гравюры и вставлены виньетки.

Сама «Хроника Перу», великолепно спланированная и структурированная, состоит из четырёх частей:

• Первая часть (1553) состоит из общего географического обзора, описания обычаев индейцев и об основании испанцами городов в Перу, Попайяне, Чаркасе и Чили.

О распространении Первой части «Хроники Перу» известно из завещания Сьесы: в Медина-дель-Кампо Хуан де Эспиноса продал сто тридцать экземпляров, в Толедо тридцать — Хуан Санчес де Андраде, и восемь — Диего Гутиеррес из Лос-Риос-де-Кордоба. Хуан де Касалья из Севильи подрядился продать более ста экземпляров. Книги были отправлены также в Гондурас и на Санто-Доминго.

• Вторая часть «О Владычестве Инков Юпанки» (Мадрид, 1877) — фундаментальная хроника периода правления Инков в Перу. Почти вся эта часть, как позднее заметил известный историк Марко Хименес де ла Эспада, «была мошеннически присвоена одним из наших самых известных хронистов: литературное преступление, которое повлекло в качестве последствия то, что скромный и трудолюбивый солдат, конкистадор и землепроходец из первых, обошедший всю страну, которую описал и вник во все события, о чём поведал в своей замечательной работе, который прежде, чем кто-либо иной сумел понять и упорядочить загадочные летописи времен, предшествующих Конкисте, оказался подмененным тем, кто до сегодняшнего дня имел пальму первенства среди писавших о перуанских древностях, Инкой Гарсиласо де ла Вега для составления его собственных Подлинных комментариев».

О «Владычестве инков» Рауль Поррас Барренечеа сказал: «Восхищает, как в такую бурную пору, какой были годы с 1548 по 1550, когда Сьеса находился в Перу, он смог написать работу настолько основательную, так надежно и достоверно документированную, и такой зрелости, об истории и установлениях инков. История инков родилась взрослой у Сьесы. Никто не может оспаривать его первенство относительно Инкской державы. История кастильского хрониста сразу ввела инков во всемирную историю».

• Третья часть — обширное повествование, в котором описывается «Открытие и завоевание Перу», хотя сохранилась только малая её часть, ставшая известной в 1946 году благодаря лимской газете «El Mercurio Peruano» и исследователю Рафаэлю Лоредо (Rafael Loredo), обнаружившего её в Библиотеке Эскориала (Мадрид, Испания). Значительную часть её включил в свою «Общую Историю» Антонио де Эррера-и-Тордесильяс.
• Четвёртая часть, «Гражданские войны в Перу», наиболее обширная. Она делится на пять книг:
  • «Война Салинас», о противостоянии Франсиско Писарро и Диего де Альмагро, и заканчивается его смертью.
  • «Чупасская война», кратко излагавшая последние годы жизни Писарро, правление Вака де Кастро и разгром Диего де Альмагро «Младшего».
  • «Война в Кито», в которой рассказывается о мятеже энкомендеро под командованием Гонсало Писарро и смерти вице-короля Бласко Нуньеса Вела.

Эти три книги были изданы в XIX веке, и неизвестно, закончил ли автор две последних:

• • «Война в Уарино».
  • «Война в Хакихагуана».

Рукописи двух последних книг не найдены. Возможно, преждевременная смерть не позволила ему их закончить, но это только предположение.

Являясь одновременно солдатом, путешественником, священником и человеком учёным, Сьеса де Леон старался досконально разузнать о каком-либо событии, используя не только документы, но и собственные наблюдения и опрос местного населения. При этом практически всегда он приводил различные точки зрения (как простонародные мнения, так и знания специалистов своего дела), либо одну, если она была более достоверной, — всё это ставит работу Сьеса де Леона в особый ряд книг, заслуживающих доверия и являющихся ценным источником для современных учёных.

Автора, которого отличал размеренный и выверенный ритм повествования, можно считать великолепным рассказчиком, с ясно выраженным критическим методом, когда он, без колебаний, заявляет о творимых испанцами беззакониях по отношению к индейцам. Он же воспевает гражданское, религиозное и военное искусство Империи Инков.

По правде говоря, мало народов в мире, по-моему, имели лучшее правление, чем у Инков.

— Сьеса де Леон, Педро. Хроника Перу. Часть Первая. Глава LXI.

Сьеса не владел местными индейскими языками, хотя и знал многие слова, но у него были отличные помощники и советчики в этом вопросе, например, монах Доминго де Санто Томас (составивший первый словарь языка кечуа).

Его работы считаются «наиболее оригинальными и наиболее важными об Америке из когда-либо написанных в испанской историографии, произведение автора особенного, плодовитого, учёного и неутомимого наблюдателя».

Произведения

Переведенные на русский язык

• Педро де Сьеса де Леон. [kuprienko.info/pedro-cieza-de-leon-cronica-del-peru-parte-primera-al-ruso/ Хроника Перу. Часть Первая.]. www.kuprienko.info (Куприенко С.А.) (24 июля 2008). Проверено 12 ноября 2012. [archive.is/sQQr Архивировано из первоисточника 9 июля 2012].
• Педро де Сьеса де Леон. [kuprienko.info/pedro-cieza-de-leon-cronica-del-peru-parte-segunda-al-ruso/ Хроника Перу. Часть Вторая: Владычество Инков.]. www.kuprienko.info (Куприенко С.А.) (14 января 2009). Проверено 12 ноября 2012. [archive.is/nKX5 Архивировано из первоисточника 11 июля 2012].

Библиография

• Raúl Aguilar Rodas. [dialnet.unirioja.es/servlet/listaarticulos?tipo_busqueda=EJEMPLAR&revista_busqueda=10073&clave_busqueda=168706 Pedro de Cieza de León y la historia de Colombia.]. www.dialnet.uniroja.es (2000). — Boletín de historia y antigüedades, ISSN 0006-6303, Vol. 87, Nº 810, 2000, pags. 561—590. Проверено 10 октября 2009. [www.webcitation.org/655nBddcB Архивировано из первоисточника 31 января 2012].
• F. Esteve Barba. Historiografia Indiana (Grandes Manuales). — 2-е изд. — Madrid: Gredos, 1964. — 756 с. — ISBN 84-249-3113-0.
• Garrain Villi, Luis José. Extremadura y América. Príncipe de los cronistas de Indias. — Mérida: Extremadura Enclave 92, 1991.
• Gutierrez Macias, Valeriano. Por tierras de la Baja Extremadura. — Cáceres, 1978.
• González Porto-Bompiani. Diccionario literario de obras y personajes de todos los tiempos y de todos los países. — Barcelona: Montaner y Simón, 1959.
• Луис Дуке Гомес. Золото Колумбии. Ювелирное искусство индейцев. — М.: Искусство, 1982.
• Pedro de Cieza de León. Cronica del Peru. El Senorio de los Incas. — Caracas: Fundación Biblioteca Ayacucho, 2005. — ISBN 980-276-394-2.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Сьеса де Леон

Отрывок, характеризующий Сьеса де Леон, Педро

– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.