Сэйерс, Дороти Ли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дороти Ли Сэйерс
Dorothy Leigh Sayers
Дата рождения:

13 июня 1893(1893-06-13)

Место рождения:

Оксфорд, Великобритания

Дата смерти:

17 декабря 1957(1957-12-17) (64 года)

Место смерти:

Уитам, Великобритания

Дороти Ли Сэйерс (англ. Dorothy Leigh Sayers; 13 июня 1893 — 17 декабря 1957) — английская писательница, филолог, драматург и переводчик. В России наиболее известна благодаря детективным романам. Являлась одним из основателей британского Детективного клуба.





Биография

Родилась в Оксфорде в семье англиканского священника, ректора соборной певческой школы при церкви Христа (англ. Christ Church) преподобного Генри Сэйерса (ум. 1928). Получила начальное образование в частной школе Годольфин, в Солсбери, (графство Уилтшир), затем в Самервилл Колледже в Оксфорде. В 1915 году она закончила колледж со степенью бакалавра французского языка, а в 1920 получила степень магистра, став таким образом одной из первых женщин, удостоенных ученой степени в Оксфорде.

По окончании Колледжа Дороти Сэйерс некоторое время работала корректором в университетском издательстве Блэквелл, затем преподавала в Эколь де Рош в Нормандии. В 1922 по 1929 она работала в лондонском рекламном агентстве Бенсонс в качестве автора рекламных текстов.

Литературная карьера Дороти Сэйерс началась в 1916 публикацией сборника стихов под названием «Op I». В 1923 она опубликовала свой первый детективный роман под названием «Чье тело?» (Whose Body?), в котором впервые появляется главный герой её одиннадцати детективных романов и множества рассказов, аристократ и сыщик-любитель, лорд Питер Уимзи. Роман принёс ей успех, и в двадцатые годы за ним последовали «Тучи свидетелей» (Clouds of Witness, 1926), «Неестественная смерть» (The Unnatural Death, 1927), «Неприятность в Беллона-клубе» (The Unpleasantness at the Bellona Club, 1928).

В плане личной жизни двадцатые годы были для Дороти Сэйерс периодом бурным, о котором впоследствии она вспоминала с неохотой. В 1922 она увлеклась неким Биллом Уайтом, продавцом машин, от которого в 1924 у неё родился внебрачный сын, Джон Энтони (ум. 1984). Учитывая нравы эпохи, рождение ребёнка держалось в тайне, кроме того, Дороти не желала омрачать старость родителей, которых, вероятно, поведение дочери бы разочаровало. Джон Энтони был вверен попечению кузины Дороти, Айви Шримптон. Дороти Сэйерс долгое время поддерживала сына материально, чему служила её работа у Бенсонс и растущий финансовый успех её книг. В 1926 Дороти Сэйерс вышла замуж за Освальда Артура Флеминга — журналиста, бывшего офицера и разведенного отца двоих детей. Позже они усыновили Джона Энтони, которому, однако, не довелось жить под одной крышей с приёмными родителями. Известно также, что Дороти Сэйерс отказывалась признать своё биологическое материнство всю жизнь.

К 1929 её материальное положение упрочилось настолько, что она смогла оставить работу у Бенсонс и посвятить все своё время литературному творчеству. Тогда же, объединившись с такими писателями, как Агата Кристи, Гилберт Кит Честертон и Рональд Нокс, Дороти Сэйерс стала одной из основательниц Детективного клуба, члены которого регулярно собирались для обсуждения тем, связанных с детективной прозой.

Детективные романы 1930-х гг. отражают многие черты личного опыта Дороти Сэйерс. В 1930 вышел «Сильный яд» (Strong Poison), в котором впервые появляется главный женский персонаж, надолго поселившийся в романах Сэйерс — писательница детективных романов Гарриет Вэйн, чьи непростые отношения с лордом Питером Уимзи составляют эмоциональный фон нескольких более поздних романов: «Разыскивается труп» (Have His Carcase, 1932), «Вечер выпускников» (Gaudy Night, 1935), и «Испорченный медовый месяц» (Busman’s Honeymoon, 1937). Многие критики считали мисс Вэйн alter ego автора, а лорда Питера — воплощением «идеального мужчины», каким представляла его себе Дороти Сэйерс. Романы «Уимзи-Вэйн» отличаются не только продуманной интригой, но и более пристальным вниманием к контексту происходящих событий и к внутреннему миру персонажей. То же можно сказать о романах тридцатых годов, в которых Гарриет Вэйн не фигурирует: «Убийству нужна реклама» (Murder Must Advertise, 1933), «Отпуск палача» (Hangman’s Holiday, 1933), «Девять портных» (The Nine Tailors, 1934), и др. Один из романов с лордом Питером Уимзи, «Престолы, господства» (Thrones, Dominations) был отложен Сэйерс в 1938 г. и завершён только в 1998 г. писательницей Джил Пэтон Уолш.

Другой детективный цикл, созданный Дороти Сэйерс в тридцатые годы, состоит из одиннадцати рассказов, в которых в качестве главного героя фигурирует коммивояжёр и сыщик-любитель Монтэгю Эгг. В соавторстве с Робертом Юстэсом Сэйерс также написала единственный роман без лорда Питера Уимзи — «Следственные документы» (The Documents in the Case, 1930).

В тридцатые годы Дороти Сэйерс обратилась также к драматургии. «Испорченный медовый месяц» изначально представлял собой пьесу, чья премьера состоялась в декабре 1936. Это единственная детективная пьеса Сэйерс; подзаголовок к ней гласил: «Лирическая драма с детективными отступлениями», так как главная тема пьесы — отношения между лордом Питером Уимси и Гарриет Вэйн, и этой теме очевидным образом подчинена детективная интрига. Лишь впоследствии телекомпания Би-Би-Си поставила фильмы по большей части детективных романов Сэйерс.

Драматургия Дороти Сэйерс во многом основана на её религиозных взглядах. Хорошо знакомая с кругом инклингов, и связанная личной дружбой со многими из его членов, она была активной прихожанкой и принадлежала к Англиканской Церкви. В 1937 в ходе Кентерберийского фестиваля была поставлена первая религиозная пьеса Сэйерс («Ревность по доме Твоем», The Zeal of Thy House). За ней последовали ещё шесть пьес, последняя из которых называется «Император Константин», The Emperor Constantine (1951).

Особую известность Дороти Сэйерс принёс цикл из двенадцати радиопьес под названием «Человек, рождённый на царство» (The Man Born to be King). Цикл был заказан и поставлен Би-Би-Си в 1941—1942, несмотря на шквал критикиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5063 дня], обрушившийся на автора со всех сторон: атеисты считали пьесу христианской пропагандой, тогда как христиане заявляли, что вверить роль Христа актёру — богохульство. Кроме того, многих беспокоил и сбивал с толку тот факт, что герои этих пьес, включая Христа, говорили на общеупотребимом английском языке, тогда как большая часть публики привыкла слушать и читать Евангелия в переводе Библии Короля Иакова, на языке возвышенном и литературном. Это было сделано Сэйерс сознательно, так как она считала, что сегодня восприятие Евангелий затрудняется обманчивой «знакомостью» речей, событий и персонажей, и что задача христианской пьесы на евангельские темы — максимально приблизить их к зрителю или слушателю. Несмотря на критику, или благодаря ей, цикл оказался успехом. Архиепископ Кентерберийский, Уильям Темпл считал пьесы Сэйерс «одним из мощнейших инструментов, когда-либо вложенных в руки Церкви».

Как и многие инклинги, Дороти Сэйерс считала, что проповедовать Евангелие — долг писателя-христианина в современном мире. В апреле 1938 главный редактор «Санди Таймс» предоставил ей такую возможность, предложив написать статью для выпуска, который должен был выйти в Вербное воскресенье. Так появилась статья под названием «Величайшая драма: Символ веры христианского мира» (The Greatest Drama Ever Staged is the Official Creed of Christendom). Другая статья, «Догмат есть драма» (The Dogma is the Drama) вышла в том же месяце в «Записках Св. Мартина» (St. Martin’s Review). Таким образом было положено начало многолетней деятельности Дороти Сэйерс в области христианской апологетики и популяризации богословия.

В 1940 издатель Сэйерс, Виктор Голанц предложил ей написать эссе на военную тему. Писательница откликнулась 152-страничной книгой под названием «Начни здесь» (Begin Here). Эта и последовавшие за ней в послевоенный период книги дают представление о христианском мировоззрении Сэйерс. Одна из самых известных — «Дух творчества» (The Mind of the Maker, 1941), где проводится аналогия между человеческим и божественным творческим процессом. Сэйерс также много писала на темы образования, так как именно образование, по её мнению, является краеугольным камнем критического отношения к действительности. Среди других её апологетических работ — «Благодарю тебя, Господи» (Lord, I Thank Thee, 1943), «Непопулярные мнения» (Unpopular Opinions, 1946), «Символ или хаос, и другие эссе на темы популярного богословия» (Creed or Chaos? And Other Essays in Popular Theology, 1947).

В сороковые и пятидесятые годы Дороти Сэйерс также много путешествовала, читая лекции в университетских аудиториях, и активно участвовала в жизни её лондонского прихода, Св. Фомы-Св. Анны, церковным старостой которого она стала в 1952.

В этот период центром её интересов стала академическая и переводческая деятельность. В 1950 Сэйерс получила степень доктора филологических наук (Litt.D) в университете Дарема. В числе её переводов — «Тристан в Бретани» (Tristan in Brittany, Being Fragments of the Romance of Tristan, Written in the Twelfth Century by Thomas the Anglo-Norman, 1929) и «Песнь о Роланде» (1957). Главной же её переводческой работой несомненно был перевод «Божественной комедии» Данте. В 1949 был опубликован перевод «Ада», в 1955 вышло в свет «Чистилище». Работа вызвала самые разнообразные, порой диаметрально противоположные оценки. Многие[кто?] считали этот перевод слишком свободным, недостаточно близким к оригинальному тексту. Другие[кто?] отмечали литературные качества перевода, приближающие текст к восприятию современного читателя. Так или иначе, текст вышел в издательстве «Пингвин» и неоднократно перепечатывался. Число его читателей оценивается[кем?] в два миллиона.

17 декабря 1957 года внезапная смерть от сердечной недостаточности прервала работу Сэйерс над переводом «Рая». Позже этот перевод был завершён её коллегой и подругой Барбарой Рейнольдс.

Библиография

  • Barbara Reynolds, Dorothy L. Sayers: Her life and soul (St. Martin’s Press, New York, 1995).
  • Mary Brian Durkin, Dorothy L. Sayers (Twayne Publishers, Boston, 1980).
  • Catherine Kenney, The Remarkable Case of Dorothy L. Sayers (The Kent State University Press, 1990).
  • Auden, W. H., 1962. The Dyer’s Hand, and Other Essays
  • Gilbert, Colleen B., 1978. A Bibliography of the Works of Dorothy L. Sayers

Напишите отзыв о статье "Сэйерс, Дороти Ли"

Примечания

Ссылки

  • [www.sayers.org.uk/dorothy.html Официальный сайт Сэйеровского общества]
  • [www.christianitytoday.com/ch/2005/004/5.45.html Интервью с Барбарой Рейнольдс]
  • [ryoder.bol.ucla.edu/mystery/sayers-bio.html Биография Сэйерс с акцентом на детективные романы]
  • [pharisai.at.ua/publ/16 Цикл из 12 радиопьес «Рожденный на Царство» (1941-43).] На русский язык пьесы переведены Н. Л. Трауберг
  • [rozamira.org/lib/names/s/sayers_d/biography.htm Наталья Трауберг: Несколько слов о Дороти Л.Сэйерс]
  • [www.pravmir.ru/doroti-seyers-ili-trudnosti-legkogo-zhanra/ Николай Эппле: Дороти Сэйерс, или трудности легкого жанра]
  • [rozamira.org/lib/names/s/sayers_d/essay.htm Дороти Сэйерс: эссе из сборника «Непопулярные мнения»: «Прощение», «Благодарение Киру», «Христианская нравственность»]

Отрывок, характеризующий Сэйерс, Дороти Ли

– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.