Судзуки, Сэйдзюн

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сэйтаро Судзуки»)
Перейти к: навигация, поиск
Сэйдзюн Судзуки
鈴木 清順
Имя при рождении:

Сэйтаро Судзуки

Дата рождения:

24 мая 1923(1923-05-24) (100 лет)

Место рождения:

Токио

Гражданство:

Япония Япония

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист

Карьера:

1956—2005

Сэйдзюн Судзуки (яп. 鈴木 清順 Судзуки Сэйдзюн?, род. 24 мая 1923) — японский кинорежиссёр и сценарист.





Ранние годы

В 1941 г., по окончании Токийской торговой школы, подал заявление в колледж Министерства сельского хозяйства, но провалился на вступительных экзаменах по физике и химии. Через год успешно поступил в колледж Хиросаки.

В 1943 г. во время всеобщей студенческой мобилизации был призван в армию рядовым второго класса. Грузовое судно, на котором его отправили на фронт, было подбито американской подводной лодкой, но Судзуки удалось спастись и уехать на Филиппины. Оттуда его перевели на Тайвань; по пути туда грузовое судно затонуло после атаки американской авиации, Судзуки провёл 7 или 8 часов в океане, прежде чем его спасли.

В 1946 г. в звании второго лейтенанта метеорологических войск вернулся в Хиросаки и закончил колледж. После провала на вступительных экзаменах в Токийском университете по приглашению друга поступил на кинематографический факультет академии Камакуры. В октябре 1948 г. был нанят ассистентом режиссёра на студию «Офуна» кинокомпании Сётику.

Никкацу

В 1954 г. компания Никкацу, с наступлением войны целиком свернувшая кинопроизводство, начала сманивать молодых ассистентов с других крупных студий обещаниями быстрого карьерного роста. Судзуки перешёл на Никкацу также ассистентом, но с зарплатой, почти втрое превышающей прежнюю. В 1955 г. впервые был экранизирован его сценарий («Дуэль на закате», реж. Хироси Ногути). Через год Судзуки стал полноправным режиссёром, его дебютом (под настоящим именем) стал фильм «Победа за мной» в жанре «каё эйга», служившем как средство распространения поп-музыки. Качество фильма произвело впечатление на руководство Никкацу, и с Судзуки заключили долговременный контракт. В основном он работал над фильмами категории B, типовыми жанровыми картинами, снимающимися по жёсткому графику и на скудный бюджет. Режиссёры таких фильмов должны были работать быстро и браться за любой сценарий, отказ от сценария мог грозить увольнением. Судзуки удавалось снимать в среднем 3,5 фильма в год; за все годы на Никкацу он отклонил 2 или 3 сценария.

С третьим фильмом, «Город Сатаны» (1956), в творчество Судзуки прочно вошла тема якудза. В титрах фильма «Красота преступного мира» (1958) впервые появился его псевдоним.

Судзуки начал привлекать внимание публики после выхода фильма «Молодость зверя» (1963), который считается его «прорывом» и который сам режиссёр называет своей первой по-настоящему самобытной работой. Он всё больше уклонялся от жанровых условностей, развивая свой неповторимый сюрреалистический визуальный стиль с элементами чёрного юмора, нарушающий спокойное следование типового сценария.

Постепенно у Судзуки нашлись единомышленники среди актёров и съёмочной группы. Увеличивалось число его поклонников, но при этом росло недовольство режиссёром со стороны президента Никкацу Кюсаку Хори. За фильм «Татуированная жизнь» Судзуки в первый раз предупредили, что он зашёл слишком далеко. Он ответил фильмом «Кармен из Кавати», после которого ему приказали «бросить выкрутасы» и урезали бюджет на следующий фильм. Результат был обратным: в «Токийском скитальце» Судзуки и его постоянный художник Такэо Кимура достигли новых высот сюрреализма и абсурдизма. Следующим шагом руководства студии стало лишение Судзуки цветной плёнки, и он снял свой 40-й фильм за 12 лет работы на Никкацу, ныне признанный шедевром киноавангарда, — «Рождённый убивать», за который его немедленно уволили.

Судзуки против Никкацу

25 апреля 1968 Судзуки позвонил секретарь с Никкацу и сказал, что зарплату за этот месяц ему не выплатят. На следующий день двое друзей Судзуки встретились с Хори, сказавшим, что фильмы Судзуки непонятны и не приносят никакого дохода. 10 мая должна была начаться большая ретроспектива фильмов Судзуки, которую спонсировал студенческий киноклуб, однако Хори изъял из оборота все фильмы Судзуки и отказался сотрудничать с киноклубом, заявив, что Никкацу не может поддерживать репутацию режиссёра, фильмы которого понятны лишь избранным, так как демонстрация непонятных и потому плохих фильмов бесчестит компанию.

Судзуки информировал Ассоциацию кинорежиссёров Японии о нарушении контракта и об изъятии своих фильмов из проката. Председатель Ассоциации Хэйноскэ Госё встретился с Хори 2 мая, однако ничего не добился и был вынужден публично заявить о нарушении контракта и права Судзуки на свободу слова. 10 мая состоялось собрание киноклуба, на котором было принято решение вести дальнейшие переговоры о демонстрации фильмов.

7 июня, после повторных попыток договориться с Никкацу, Судзуки подал иск о нарушении контракта, оценив нанесённый ему ущерб в 7,380,000 йен. Также он потребовал от Хори разослать в три основные газеты письма с извинениями. Затем Судзуки организовал пресс-конференцию, на которой присутствовали представители Гильдий кинорежиссёров, актёров, сценаристов и члены киноклуба. Среди участников были Нагиса Осима, Масахиро Синода, Кэй Кумаи.

12 июля киноклуб провёл демонстрацию, в результате которой организовалась совместная комиссия в поддержку Судзуки, состоящая в основном из кинорежиссёров, актёров, студентов-синефилов и независимых кинорежиссёров. Массовые демонстрации, открытые дискуссии основывались на широком признании фильмов Судзуки и на идее, что публика должна иметь возможность смотреть то, что ей хочется.

Судебное разбирательство закончилось 12 февраля 1971 г. В марте суд призвал стороны к мирному урегулированию конфликта. Переговоры начались 22 марта и закончились 24 декабря — 3,5 года спустя после начала процесса. Компания выплатила Судзуки 1,000,000 йен, а Хори был вынужден принести публичные извинения. По отдельному соглашению компания Никкацу принесла в дар киноцентру Токийского национального музея современного искусства фильмы «Бойцовская элегия» и «Рождённый убивать». Компания, уже в 1968 г., как выяснилось, переживавшая финансовый кризис и накопившая долг почти в 2 миллиона йен, в ходе разбирательства постепенно разрушалась. В августе 1971 г. она выпустила последние два фильма и к ноябрю переключилась на производство пинку-эйга (лёгкого порно). Несмотря на победу и широкую поддержку зрителей и деятелей кино, Судзуки был внесён в чёрные списки всех основных кинокомпаний и лишился возможности снимать на 10 лет.

Позднее признание

В ходе процесса и в последующие годы Судзуки публиковал сборники эссе, поставил несколько телефильмов, снимал сериалы и рекламу, сам снимался в небольших ролях у других режиссёров. В 1977 г. он вернулся в кино, сняв на студии «Сётику», на которой когда-то начинал ассистентом, психологический триллер «История о грусти и печали», не имевший успеха.

В 1980 г. Судзуки начал сотрудничать с продюсером Гэндзиро Арато и снял фильм «Цыганские напевы», ставший первой частью так называемой «трилогии Тайсё». Когда крупные кинотеатры отказались от фильма, Арато устроил передвижной кинотеатр под тентом, в котором фильм демонстрировался с огромным успехом. Также фильм удостоился почётного упоминания на 31-м Берлинском кинофестивале, 4-х премий (в том числе за лучший фильм и лучшую режиссуру) и 5-ти номинаций Японской киноакадемии и был назван кинокритиками лучшим японским фильмом 1980 г. Через год последовала вторая часть трилогии — «Театр жаркой поры», а ещё через 10 лет — третья, «Юмэдзи».

Первая ретроспектива фильмов Судзуки за пределами Японии состоялась в 1984 г. в Италии. Передвижная ретроспектива 1994 г. состояла из 14 фильмов. В 2001 г. Никкацу организовало ретроспективу более чем из 20 фильмов. Наконец, в 2006 г., к 50-летнему юбилею режиссёрского дебюта Судзуки, на Международном кинофестивале в Токио Никкацу представила ретроспективу из 48 фильмов.

Благодаря ретроспективам 1980-х и выпуску фильмов на видео в конце 1990-х Судзуки заслужил признание за пределами Японии. Среди режиссёров, признавших влияние Судзуки на собственное творчество, — Джим Джармуш, Такэси Китано, Вонг Карвай и Квентин Тарантино.

В 2001 г. Судзуки снял «Пистолетную оперу», свободное продолжение «Рождённого убивать»; в 2005 г. вышла его музыкальная мелодрама «Дворец Тануки» («Принцесса-енот»). В интервью 2006 г. Судзуки заявил, что больше не планирует снимать из-за проблем со здоровьем: будучи болен эмфиземой лёгких, он постоянно подключён к портативному респиратору.

Избранная фильмография

Награды

Напишите отзыв о статье "Судзуки, Сэйдзюн"

Примечания

Отрывок, характеризующий Судзуки, Сэйдзюн

– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.