Беркович, Сэквэн

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сэквэн Беркович»)
Перейти к: навигация, поиск
Сэквэн Беркович

Сакван Беркович (англ. Sacvan Bercovitch; 4 октября 1933, Монреаль — 9 декабря 2014) — канадский литературный и культурный критик, который провёл большую часть своей жизни, преподавая в Соединенных Штатах. В течение академической карьеры, охватывающей пять десятилетий, он считался одним из самых влиятельных и противоречивых фигур своего поколения в новой области американских исследований.





Образование и научная карьера

Беркович родился в Монреале, Квебек, и его имя было составлено из двух имен анархистов: Сакко и Ванцетти, которые были казнены за шесть лет до его рождения. Он получил степень бакалавра гуманитарных наук в колледже Сэра Джорджа Уильямса, в настоящее время Университет Конкордия (1958) и степень кандидата наук в Claremont Graduate School, ныне Claremont Graduate University (1965). (С тех пор он получил почётные степени от обоих учреждений: низшую степень в Concordia в 1993 году и высшую степень в Клермонте в 2005 году).

Беркович преподавал в Брандейсе, Калифорнийском университете в Сан-Диего, Принстоне, а с 1970 по 1984 год в Колумбийском университете. С 1984 до выхода на пенсию в 2001 году он преподавал в Гарварде, где он занимал the Powell M. Cabot Профессорство в американской литературе (место профессора ранее занимал Перри Миллер). Он был избран членом Американской академии искусств и наук в 1986. Беркович также участвовал в качестве приглашённого преподавателя во многих академических программах, в том числе: the School of Criticism and Theory at Dartmouth, the Bread Loaf School of English, Tel-Aviv University, the University of Rome, the Ecole des Hautes Etudes in Paris, the Chinese Academy of Social Studies in Beijing, the Kyoto University Seminar in Japan, и в Академии Наук в Москве. Он получил учёные награды за выдающие жизненные достижения в Ранней Американской Литературе (2002 г.), премию the Jay B. Hubbell за выдающиеся достижения в области американского литературоведения (2004), и премию the Bode-Pearson за выдающиеся достижения в области американских исследований(2007) .

Сочинения

Ранние работы

Ранние книги Берковича, «Пуританские Происхождение американского Я» и «Американской иеремиаде» (наряду с его отредактированными сборниками по типологии и Американского пуританского воображения) представили новую интерпретацию структуры выражения и чувства, это изложено в письменной работе in Пуританской новой Англии. Они предложили:

  1. важность библейской типологии в пуританской Новой Англии мысли;
  2. центральность воображения в трудах Новой Англии пуритане;
  3. соотношение между воображением, религиозным убеждением, а также с культурно-историческим контекстом;
  4. центральность текста в процессе общинного самоопределения, из колонии в провинции к национальной государственности, от пуританской использования священного писания к Декларации независимости и Геттисбергскому посланию, а также в рамках национальной литературной традиции; и из всех этих четырех точек зрения,
  5. понимание происхождения в Новой Англии пуританизма своеобразного способа выражения и убеждения, что является результатом «американской» идентичности.

Работа Берковича в это время была подвергнута критике с видом на духовную и нравственную ценность пуритан. Это указывает на центральный аспект его подхода: пуританское наследие как риторической модели культурной преемственности. Он видел пуританское «поручение» в качестве прото-капиталистического предприятия, которое предлагало единственное убедительное обоснование для современного сообщества расширяющейся в крупной современной нации. Что сделало его привлекательным с самого начала, на этом был основан не только его религиозный акцент; это была риторика, через которую проходили стойкие (так как замечательно адаптируются, гибкие) религиозные формы влияния светской концепции Пуритане "своей миссии Нового Мира. В то время как другие колонисты в Новой Франции, Новой Испании, Новом Амстердаме понимали себя эмиссарами европейской империи, Пуритане Новой Англии отвергали «старый мир». Вместо этого они сосредоточили их имперское предприятие по смыслу, что они читают в их Новом мире: «Америка», как новая земля обетованная, которая должна молвить об обетованной земле нового современного мира. В течение следующих двух столетий их видение было открыто в священно-светской символике, той, которая (изменила формы, чтобы приспособить изменение времени) питала риторику новой идентичности, Соединенных Штатов Америки, как «Америка».

Поздняя работа

Благодаря его исследованию выразительной культуры пуританской Новой Англии, Беркович продвинулся вперед, в ХIХ и ХХ веков, к описанию своеобразной националистической идеологии, с участием отличительной стратегии либеральной культуры. Это стремление привело к главным книгам девяностых годов, Бюро «The Scarlet Letter» и The Rites of Assent (а также его отредактированные сборники по восстановлению Американской Истории Литературы и Идеологии и Классической Американской Литературы), которые в действительности «завершили написание Истории Американской либеральной культуры, начатой в предыдущей работе — это история, которая определяет способ провокации, в Соединенных Штатах, акты уничтожения инакомыслия ставятся на службу видение консенсуса». В более значительной степени, Беркович утверждал, что именно стратегия американского плюрализма, вызывает инакомыслие-политическое, интеллектуальное, эстетическое и научное, как утопию (прогресс) и антиутопию (катастрофу) — для того, чтобы сориентировать ее в подтверждение Американских идеалов. Аргумент спровоцировал полемику с правой и левой стороны. Справа, он порицал в качестве центральной фигуры поколение выскочек Новых Американцев: с левой стороны, он был отмечен, как консенсус-историк, который поддерживает идею американской исключительности. Отчасти в ответ на его критики, Беркович имеет квалифицированный анализ в серии его очерков, признание режима основного сопротивления идеологии внутри демократического либерализма; подробно огромную возбуждающую силу американских идеалов, экономических и эстетических; настаивая на постоянной силе риторики Америки завербовать саму утопию как оплот культуры. В 2004 году Беркович завершил 20-летний проект в качестве главного редактора многотомной Кембриджской истории Американской литературы, которая была названа «Без сомнения, и без серьёзного конкурента, научная история нашего поколения.»

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Напишите отзыв о статье "Беркович, Сэквэн"

Отрывок, характеризующий Беркович, Сэквэн

– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.