Сэнто

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Сэнто (яп. 銭湯) — японская общественная баня. Особенностью сэнто является обязательная последовательность процедур — посетители бани предварительно моются в отдельном помещении и только после этого переходят в бассейн с горячей водой. Нередко сэнто посещают всей семьёй[1].





Устройство сэнто

Здание, в котором размещается сэнто, внешне напоминает японский храм, на входе вешается занавеска норэн (яп. 暖簾) голубого цвета, на которой кроме названия изображают иероглиф 湯 (ю, горячая вода).

Как правило в сэнто есть мужская и женская части (отделения), строение их идентичное. Современные сэнто чаще всего состоят из следующих помещений: раздевалки, в которой посетители оставляют свои вещи, отдельного помещения, в котором посетители тщательно моются, и помещения с большим и общим для всех бассейном с горячей водой. Температура воды около 55 °C.

Вход

Хотя может быть много разновидностей архитектурного решения, наиболее традиционное показано на рисунке справа. После входа имеется отделение, где снимают обувь, имеющее продолжение в виде двух разделённых занавесок (или дверей) справа и слева. Они ведут в дацуиба — место где раздеваются, для мужчин и женщин раздельно. Женская и мужская часть очень похожи и различаются только в мелочах.

Дацуиба

Внутри раздевалки, между входами, имеется бандай (番台) — возвышение высотой 1,5—1,8 метра, где сидит служитель. Под ним может быть служебная дверь из отделения в отделение, которая используется только персоналом. Над бандай обычно вешаются большие часы. Раздевалка имеет размеры примерно 10 × 10 метров, пол покрыт татами, в ней имеются шкафчики для одежды. Иногда в ней же имеются шкафчики для банного имущества постоянных клиентов. Потолки высокие, 3—4 метра. Стена, разделяющая женскую и мужскую половины, имеет высоту два метра.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5067 дней] Раздевалки также часто имеют выход в маленький садик в японском стиле и туалет. Часто здесь ставятся автоматы по продаже мороженого и напитков. Здесь также могут стоять весы для взвешивания, и иногда ростомер. В некоторых очень старых сэнто, шкала весов может быть градуирована в старых мерах «моммэ» 匁 = 3,75 г и «кан» равный 1000 моммэ = 3,75 кг. Соответственно, измеритель роста в старых сэнто может идти только до 180 см. Здесь также может быть вывешена всевозможная реклама. В женской части могут быть кроватки или столики для пеленания, а также зеркала. Украшения и реклама для разных половин разные.

Банная зона

Банная зона отделена от раздевалки сдвижной дверью, чтобы не терять тепло. Как исключение, на Окинаве, где климат очень жаркий, дверь отсутствует. Банный зал обычно обложен плиткой. Около входа есть небольшая зона, где можно взять банные скамеечки и тазики. В зале имеется достаточное количество мест для мытья, по сторонам и также и по центру. Каждое место имеет два крана (яп. カラン каран) — для горячей и холодной воды и шланг с душевой головкой. В конце зала — ванны для купания, обычно с несколькими отделениями с разной температурой воды. В Осаке и Кансаи ванны обычно расположены посередине зала, в то время как в Токио обычно в его конце. Разделяющая мужское и женское отделение стена также имеет высоту около 2 метров, потолки высотой 4 метра с большими окнами на потолках. В некоторых сэнто разделяющая стена (редко) имеет небольшое отверстие, давным-давно использовавшееся для того чтобы члены одной семьи могли передавать друг другу мыло. На стене в дальнем конце зала обычно имеется украшение — картина, изображающая Фудзи или традиционный японский ландшафт, может быть ландшафт и европейский, речные или морские виды. В более редких случаях там может быть группа воинов или голые девушки на мужской стороне, и играющие дети или прекрасная красавица на женской.

Бойлерная

За банной зоной — бойлерная (камаба) 釜場, где нагревается вода. Она может работать на жидком топливе или электричестве, или на древесных щепках. После войны, в Токио бывали частые отключения электричества потому что все владельцы бань включали электронагрев воды в одно и то же время.

Сауна

Многие современные сэнто имеют также сауну с холодным бассейном. В некоторых сэнто использование сауны может оплачивается дополнительно, в этом случае клиенту выдаётся простенький браслет на руку в знак того, что сауна оплачена.

История сэнто

История сэнто в Японии проистекает из буддийской культуры, индийских храмов, откуда эти традиции распространились в Китай и далее в Японию в период Нара.

Религиозные омовения — периоды от Нара до Камакура

Изначально бани в Японии строились при храмах. Они назывались юя, 湯屋 , «лавки горячей воды». На самом деле, это были чаще паровые бани, мусибуро 蒸し風呂. Несмотря на то, что изначально они строились для священников, и простой люд в них обычно не допускался, но к периоду Камакура 1185—1333 обычные люди были окончательно допущены в бани. К тому времени зажиточные люди и аристократы уже стали иметь собственные бани в поместьях.

Коммерческое использование, период Камакура

Первое упоминание о коммерческом использовании сэнто относится к 1266 году в Нитирэн госёроку. Эти бани были смешанными, то есть, женско-мужскими, и были мало похожи на современные. После входа в баню была раздевалка, где, помимо раздевания, посетитель получал свою порцию горячей воды в тазик. Душа не было. Вход в паровую баню был очень-очень низким, 80 см высотой, чтобы не терять пар. Из-за маленького входа, отсутствия окон и пара, в бане было довольно темно.

Бани периода Эдо

В начале периода Эдо, (1603—1867) существовало два диаметрально различных вида бань. В Токио (тогда называвшемся Эдо) это были обычные бани с бассейном (湯屋, юя) в то время как Осаке — паровые бани мусибуро 蒸し風呂 с очень мелким бассейном.

В конце периода Эдо, общественная мораль потребовала разделения мужских и женских бань, впрочем, многие владельцы бань решили проблему простейшим образом, просто поставив перегородку между половинами бани. Однако, закон, запрещающий смешанные бани, так и не был принят. Большая популярность бань в то время объясняется тем, что в них работали молодые девушки-банщицы юна (湯女), которые зачастую подрабатывали проституцией после закрытия.

Подобная традиция сохранилась даже до наших дней — некоторые «увеселительные» заведения в Японии называются «мыльная страна» (ソープランド, со:пурандо), в частной бане девушки перед оказанием услуг моют клиентов.

При Токугаве количество девушек-юна было ограничено законодательно до трёх на каждую сэнто. Это правило игнорировалось и в конце концов в 1841 году содержать юна было вообще запрещено; был также принят закон запрещающий смешанные бани. До 1870 года существовали также и юноши-банщики, сансукэ (三助), но проституцией они не занимались. Запрет на смешанные бани не продолжался долго, во время своего визита в Японию Мэтью Перри описывал падение нравов в смешанных банях, и они были снова запрещены.

Период Мэйдзи

В эпоху Мэйдзи, (1867—1912) современный дизайн бань окончательно утвердился. Узкий низкий вход в банную зону наконец стал полноразмерным, ванны стали углублены в пол для удобства пользования, удвоена высота потолков. Так как бани стали в основном не паровые, а водяные, появились окна и в сэнто стало намного светлее. Единственными отличиями от современных бань было использование дерева вместо плитки в банном отделении и отсутствие душей с кранами. Снова был принят закон, запрещающий смешанные бани, исключение сделано было только для детей до 8 лет в сопровождении родителя.

Перестройка бань после Большого Землетрясения в Канто

В начале эпохи Тайсё, (1912—1926), полы и стены начали выкладываться плиткой. После случившегося 1 сентября 1923 года Большого землетрясения в Канто, разрушившего почти все бани в Токио, процесс замены дерева на плитку сильно ускорился. К концу эпохи, 1926 году, краны для воды стали уже вполне распространёнными, обычно их было 2 (как в русских банях) — для горячей и холодной воды, посетители сами смешивали воду в тазике по собственному вкусу.

Восстановление бань после II мировой войны

Так как во время войны японские города подвергались ожесточённым бомбардировкам, множество бань было разрушено. После войны ощущался большой недостаток бань, их строили из подручных материалов и зачастую даже без крыши. Дома строились удешевлёно, обычно без душа или бани, таким образом, количество общественных бань резко увеличилось. К 1965 году многие сэнто обзавелись душевыми шлангами к кранам.

Современное и будущее сэнто

Наибольшее количество сэнто в Японии наблюдалось в конце 80-х годов прошлого столетия, с тех пор их количество постепенно уменьшается.[2] Связано это в основном с тем, что всё больше японских домов оснащается собственными отдельными ванными. Некоторая часть населения стала отказываться от сэнто, другая продолжает считать, что без общественного посещения бань дети не могут быть правильно воспитаны и не смогут войти в общество. В условиях сокращения числа посетителей, сэнто ищут новые пути выживания. Некоторые идут по пути специализации на исторической реконструкции, строятся на красивых местах с красивыми видами на природу и без крыши. В таких традиционных сэнто возможна смешанная банная зона, которая воспринимается посетителями как реконструкция глубокой старины. Другие пытаются пробурить скважину и получить горячую воду, преобразовать себя в более престижный онсэн. Третьи пытаются увеличить число предоставляемых услуг, расширяя их сауной, восстанавливая паровые бани, устанавливая гидромассажные ванны (джакузи) и даже водяные горки. Некоторые стараются расширить бизнес за счёт спа-услуг, медицинских ванн, массажа, фитнес-центров и тому подобного, как например Spa LaQua в Токио, где на территории одного комплекса есть и сэнто, и рестораны, и караоке, и дамская комната для макияжа, и бассейн для аквааэробики, и т.д. В купальне «Оэдо Онсэн Моногатари» (яп. 大江戸温泉物語) на искусственном острове Одайба главный зал, где расположены кафе, магазины и некоторые развлечения, оформлен в виде городской улицы эпохи Эдо; халаты-юката, которые выдаются посетителям, украшены темами, взятыми с гравюр укиё-э. Некоторые такие центры требуют наличия купальника и больше похожи на традиционные аквапарки, чем на сэнто, или имеют выделенную зону для совместного купания в купальнике.

Правила поведения в сэнто

Этот раздел описывает правила поведения в сэнто. Несмотря на то, что японцы обычно вежливо относятся к культурным ошибкам иностранцев, общественные бани — то место, где непонимание обычаев может серьёзно задеть самолюбие обычных посетителей.

Инвентарь

Для посещения сэнто нужно, как минимум, маленькое полотенце и мыло (шампунь). Служители обычно продают и то, и другое. Часто посетители берут два полотенца, большое мягкое для вытирания и маленькое нейлоновое, для мытья в качестве мочалки. (Маленькое для мытья должно быть обязательно). Другие средства гигиены могут включать в себя пемзу, зубные пасту и щётку, средства для бритья, шапочку для душа, помаду, косметику для макияжа, кремы и так далее. Некоторые посетители также приносят свой собственный тазик.

Вход и раздевание

В Японии принято снимать обувь перед входом в дом. Точно так же принято снимать обувь перед входом в банную зону, она хранится в шкафчиках, обычно они бесплатные. После этого, вы проходите в одну из двух дверей на мужскую или женскую половины. Мужская обычно имеет синий цвет и иероглиф «отоко» 男 (мужчина), женская — красный и иероглиф «онна» 女 (женщина). Также как и в русских банях, в сэнто перед мытьём посетители раздеваются догола. Оплата за посещение бани примерно одинакова и составляет 430 иен в Токио. Служитель также принимает дополнительную оплату за полотенца, мыло, шампунь, бритвы и так далее. Здесь же можно оплатить мороженое и напитки.

Банная зона

Только в онсэн после душа посетители не вытираются, чтобы минеральная вода продолжала оказывать действие на кожу. В обычных сэнто кожу вытирают полотенцем после мытья и душа, перед погружением в ванну.

Социальные и культурные аспекты

Подглядывание

Большинство сэнто имеют возвышение — бандаи — со служителем, который имеет хороший обзор на обе половины. Большинство таких работников — девушки, так как мужская часть посетителей крайне редко возражает против такого, в то время как посетители-женщины будут чувствовать себя с мужчиной-служителем не очень комфортно. Настоящие случаи подглядывания довольно редки. Дети допускаются в отделение противоположного пола, например, маленький мальчик с мамой на женскую половину. В Токио возрастной предел для этого установлен в 10 лет.

Социальные отношения

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В некоторые сэнто некоторое время был запрещён вход иностранцам (см. фото). В большинство сэнто запрещён вход татуированным людям, так как в Японии татуировка означает принадлежность к якудза (мафии). Отмечен случай, когда японская компания отказалась от строительства аквацентра в Санкт-Петербурге потому, что оказалось невозможно запретить посещение его людям с татуировкой.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2813 дней] В тех сэнто, где вход иностранцам не запрещён, можно прочитать правила, обычно на английском, китайском, португальском и тайском языках. На Хоккайдо вход во многие онсэны запрещён для русских моряков, так как возникали многочисленные проблемы с пьяными. Япония — страна практически мононациональная, что нужно учитывать всегда.

В любом случае, если по каким-то причинам присутствие иностранца становится неприятным для посетителей, ему (ей) лучше покинуть сэнто.

Санитарный аспект

Вода в сэнто хлорируется.

См. также

Напишите отзыв о статье "Сэнто"

Примечания

  1. СЭНТО // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.
  2. [web-japan.org/trends01/article/020614fas_r.html Статья «Gathering steam: Bath Houses Are Back in Fashion»] на сайте [web-japan.org/index.html Web Japan] (англ.)

Ссылки

  • [www.nihon.ru/culture/hot_wells.asp#hot_well2 Общественные бани Сэнто] на сайте [www.nihon.ru/ Nihon.ru]
  • [orient-interior.ru/yaponskij-stil/zhizn-i-byt/sento/ Сэнто. Развитие общественной бани в Японии в начальный период эпохи Эдо.]

Отрывок, характеризующий Сэнто

– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.