Сэцубун
В Японии праздник Сэцубун (яп. 節分 разделение сезонов) — последний день перед началом каждого сезона, но обычно его относят к наступлению весны. Фактически — японский Новый год по лунному календарю. Следующий день называется риссюн (яп. 立春).
Отмечается 3 февраля и является частью фестиваля наступления весны Хару-мацури (яп. 春祭). Праздник связан с ритуалом изгнания демонов они. Для этого используются соевые бобы, которые разбрасываются как дома возле Камидана, так и в буддистских и синтоистских храмах по всей Японии. Жареные соевые бобы дома обычно разбрасывает мужчина, родившийся в год соответствующего животного по лунному календарю, но иногда специально приглашают прославленных людей, борцов сумо, майко. В храмах бобы нередко заворачивают в золотую или серебряную фольгу. Этот ритуал называется мамэмаки (яп. 豆撒き букв. разбрасывание бобов). При этом произносится магическая фраза Они-ва сото! Фуку-ва ути! — «鬼は外! 福は内!» (Демоны вон! Счастье в дом!).
Исторически праздник относился к региону Кансай, но затем распространился на всю Японии. В настоящее время соевые бобы иногда заменяют арахисом.
Кроме буддизма и синтоизма этот день считается священным также и в Оомото-кё. Постепенно, с распространением Оомото[1], вне пределов Японии Сэцубун отмечают и в других странах: Бразилия, Филиппины, США, Беларусь[2], Того, Непал, Индия и др.
См. также
- Оомото-кё
- Экзорцизм
- [sekai.clan.su/news/2009-02-06-5 соотношения весенних свят в разных культурах]
- [dojo.ucoz.com/publ/5-1-0-14 фотоподборка Сэцубун в Минске (Беларусь) 1996 г.]
Напишите отзыв о статье "Сэцубун"
Примечания
Отрывок, характеризующий Сэцубун
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
