Сюань-цзун (династия Тан, 712—756)

Тан Сюань-цзун 唐玄宗<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тан Сюань-цзун, одетый в халат и шапочку учёного</td></tr>
Китайский император династии Тан
712 — 756
Предшественник:	Жуй-цзун
Преемник:	Су-цзун
Рождение:	8 сентября 685(0685-09-08)
Смерть:	3 мая 762(0762-05-03) (76 лет)
Род:	Династия Тан

Сюань-цзун (8 сентября 685 — 3 мая 762) — китайский император династии Тан в 712—756 годах. Был изгнан из столицы тюркским военачальником Ань Лушанем (см. мятеж Ань Лушаня).

Сюань-цзун (玄宗, Xuánzōng) — храмовое имя, настоящим именем императора было Ли Лунцзи (李隆基, Lǐ Lóngjī). Также имел официальные прозвища девизы — Сяньтянь (先天, Xiāntiān, в 712—713 годах), Кайюань (開元, Kāiyuán, в 713—741 годах), Тяньбао (天寶, Tiānbǎo, в 742—756 годах). Выступал покровителем искусств — так он поддерживал живописца Хань Ганя, пригласил для росписи своего дворца У Даоцзы.

Любовь Сюань-цзуна и его наложницы Ян Гуйфэй описана в поэме Бо Цзюйи «Вечная печаль», в пьесах Бо Пу «Дождь в платанах» (XIII век) и Хун Шэна «Дворец вечной жизни» (XVII век)

Жизнеописание

Молодые годы

Родился 8 сентября 685 года в семье императора Жуй-цзуна и наложницы Доу. Получил имя Ли Лунцзи. В 687 году стал князем Чу. В 690 году, когда отца отстранила от власти У Цзэтянь, Ли Лунцзи стал именоваться У Лунцзи. В 692 году он переехал во дворец за пределами столицы. В 693 году по приказу У Цзэтянь была казнена мать Ли Лунцзи, а его самого лишили княжеского титула взяли под домашний арест, который продлился до 699 года.

В 705 году, с восхождением на трон Чжун-цзуна, Ли Лунцзи получил должность заместителя министра военного снабжения. В 710 году возвращается в столицу Чанъань, где вскоре Чжун-цзун умер, а новым императором стал отец Ли Лунцзи

Царствование

В 712 году Жуй-цзун отрёкся от трона в пользу сына Ли Лунцзи, который принял имя Сюань-цзуна. В 713 году ему удалось подавить опасный мятеж принцессы Тайпин. С этого момента длительное время никто не посягал на трон. Сюань-цзун вплотную занялся реформами во внешней и внутренней политике. Столицу империи перенесли в город Чанъань. Император много сделал для развития столицы. По инициативе Сюань-цзуна впервые на севере стали выращивать пионы и апельсины. Ещё в начале правления был организован выпуск газеты «Столичный вестник»

Внутренняя политика

Во внутренний политике Сюань-цзун стремился к обеспечению политического спокойствия в стране. Также много сделал для налаживания эффективной работы административного аппарата, назначив новых способных канцлеров Яо Юаньцзи и Лу Хуайшена. В 714 году ликвидировал тайную службу, которая действовала со времен У Цзэтянь. После этого стал исполнять собственную программу обновления, которая заключалась в гуманном правлении, поддержании верховенства права, ослаблении влияния евнухов. Была введена единая система государственной службы. Конфисковано имущество и земли буддистских монастырей, которые на тот момент возымели значительную силу.

Были осуществлены шаги по улучшению финансового и экономического состояния: на 6-летний период освобождались от налогов лица, которые зарегистрировались в специальных конторах. Тем самым было сокращено количество бродяг, а численность налогоплательщиков возросло до 800 тысяч семей. Вводились в строй новые соляные копи, что значительно увеличило поступление в казну. В 716—721 годах эффективно велась борьба с фальсификацией монет. Много было сделано для налаживания финансового состояния и повышения качества управления при канцлере Чжан Цзюлине. Экономия средств коснулась и императорского двора. В 736 году состоялась ревизия финансовой системы: изменились налоги, трудовые повинности, бюджеты поселений. Вместе с тем возраст мужчин, которые должны были платить налоги, увеличился с 21 до 23 лет. Сокращались расходы на армию. Одновременно велась усиленная борьба с коррупцией: с 716 до 736 год сменилось 5 канцлеров, которых заподозрили в коррупции, многие чиновники были уволены. Много внимания было уделено совершенствованию документооборота — он был значительно сокращён с 500 тысяч бумаг до 200—150 тысяч.

В бытность императора Сюань-цзуна в 730-х годах было завершено составление «Свода законов династии Тан».

Император и правительство активно боролись со стихийными бедствиями и другими бедами, которые негативно влияли на урожай, благосостояние крестьян. В 716 году была проведена системная работа по ликвидации нашествия саранчи.

Для решения проблем с перенаселением (в его правление население Китая составляло 45 млн человек) император издал приказ, который поощрял солдат селиться с семьями на местах размещения своих гарнизонов, особенно за пределами Китая, в частности на Ордосе, современной Внутренней Монголии, Туркестане.

Внешняя политика

Во внешней политике Сюань-цзун пытался не проводить крупных военных кампаний. Пытался вести оборонительные войны. С целью улучшения организации обороны была введена должность цзедуши (военного губернатора), которому подчинялось до 12 префектур. На севере их возглавляли, как правило, варвары.

В 713 году прибыло официальное посольство из Арабского халифата, второе с 651 года. Посол не стал падать ниц, как того требовал китайский обычай и придворные предлагали казнить его. Но главный секретарь государственной канцелярии Чжан Юэ убедил правительство, что разница в обычаях ещё не преступление. Посол 226 года по имени Сулейман предпочёл соблюсти все формальности с поклонами.

В 714 году заключён мир с правителем тюрок Капаган-каганом. В том же году пришлось отражать нападения киданей и тибетцев. Войны велись преимущественно в Ордосе. После убийства Капаган-кагана империи в 715 и 720 годах пришлось вести ожесточенные войны с тюрками с переменным успехом. В 722 году приказом Сюань-цзуна была сокращена численность пограничных войск на севере империи с 600 до 200 тысяч. В 726—727 годах пришлось воевать за область Турфан с Тибетской империей во главе с Меагцомом. В 730—732 и 735 годах китайской армии в союзе с уйгурами удалось разбить наголову войска киданей, что на долгие годы обезопасило территорию Китая. В 733 году китайцы пытались одолеть государство Бохай, однако безрезультатно. Впоследствии удалось заключить мирные договоры с Японией и южнокорейской государством Силла. В 744 году восточные тюркюты признали себя вассалом империи Тан

Последние годы

Со временем Сюань-цзун всё больше отходил от дел. С 736 года всё большее влияние на государственные дела и политику в целом оказывал первый министр Ли Линфу, который определял направления развития государства до своей смерти в 752 году. Вместе с тем император чётко исполнял порядок ежедневных аудиенций. В 747 году по его приказу был создан резерв на чиновничьи должности. И вместе с тем усилились конфликты среди членов правительства.

Ещё больше отход от дел наметился, когда женой императора стала Ян Гуйфэй. Он больше времени стал уделять роскоши и веселью. В это время увлекся буддизмом и тантрической практикой, но не оставлял даосизма, приказав иметь в каждом доме текст трактата Лао-цзы. Включил даосские тексты в перечень необходимых знаний при сдаче экзаменов. По приказу императора была основана специальная школа для изучения даосизма.

На время отхода от дел приходятся внешнеполитические неудачи империи. В 751 году китайская армия в битве при Таласе потерпела поражение от арабов. В 752 году после смерти Ли Линфу новым первым министром становится Ян Гочжун, двоюродный брат Ян Гуйфэй. При нем расцвели коррупция и вымогательство. В результате конфликта последнего с Ань Лушанем, военным губернатором северных пограничных земель, в 755 году началось восстание против императора. Ань Лушань двинулся в центральные районы и занял город Лоян, но в битве при перевале Дунгуань потерпел поражение. Тогда император отозвал войска из Восточного Туркестана. Вначале 756 года Ян Гочжун убедил императора атаковать Лушаня, но правительственные войска попали в ловушку и были разбиты. Через три дня Сюань-цзун бежал из столицы Чанъань на юг. Ань Лушань закрепился в столицах и основал новую императорскую династию Янь. Во время перехода солдаты казнили Ян Гочжуна и Ян Гуйфэй. После этого Сюань-цзун был не в состоянии был продолжить борьбу и передал в 756 году власть сыну Ли Хэну - императору Су-цзуну.

После отречения от трона

Су-цзун в течение 757—758 года одолел мятежников и вернулся в столицу. Вслед за ним переехал в Чанъань и Сюань-цзун. Бывший император продолжал во дворце праздную жизнь.

Культура и искусство

Сюань-цзун был большим поклонником живописи и поэзии. Оказывал покровительство поэтам, художникам, учёным. Было создано учреждение «Грушевый сад», где жили и творили артисты и певицы. «Грушевый сад» стал прообразом театра. Таким образом, считается, что Сюань-цзун стал основателем китайского театра. Здесь ставили спектакли — яньси, в которых принимал участие сам император, прикрываясь маской. Выступал под именем Лаолан.

Способствовал в 750-е годы развитию книгопечатания. В его времена творили великие поэты, в частности Ли Бо и Ду Фу. В начале правления Сюань-цзун основал академию Ханьлинь, где работали крупнейшие учёные своего времени. Она подразделялась на отделы поэзии, классики, алхимии, буддизма и даосизма, предсказаний, искусства, каллиграфии и шахмат.

Сам любил заниматься литературной деятельностью. Сюань-цзун написал комментарий к классическому философскому трактату Лао-цзы.

Был автором многочисленных стихов, которые слагал в жанрах «лишу» и «^enхуайгу». Наиболее известным является стихотворение «Прогулка по княжеству Лу со вздохом и печалью за Конфуцием».

Был знатоком музыки, а также сам искусно музицировал. Много способствовал развитию музыкальных жанров. Сюань-цзун является автором 100 песен. Особенно известными стали песенные композиции на тему «Период Вёсен и Осеней». Известной стала песня «Из радуги яркий наряд, из сияющих перьев убор»

Ссылки

• [www.vokrugsveta.ru/publishing/vs/archives/?item_id=2770 История любви императора и наложницы] // журнал Вокруг Света

Отрывок, характеризующий Сюань-цзун (династия Тан, 712—756)

Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.