Чёрная черепаха

Чёрная черепаха (кит. упр. 玄武, пиньинь: Xuán Wǔ, палл.: Сюань У) — один из четырёх китайских знаков зодиака, соответствующий группе из семи созвездий в северной части неба. Иногда он называется Чёрным воином Севера (кит. упр. 北方玄武, пиньинь: Běi Fāng Xuán Wǔ, палл.: Бэй Фан Сюань У). В Японии он известен как Гэмбу (яп. 玄武), в Корее — как Хёнму 현무. Она символизирует север, воду и зиму. Хотя по-китайски его называют Сюаньу, «чёрный воин», это название часто переводят как Чёрная черепаха. Обычно его изображают как черепаху со змеёй, обвившейся вокруг неё.

Семь домов Чёрной Черепахи

Как и каждый из четырёх символов, Чёрная черепаха соотносится с семью «домами» (или «стоянками») луны:

• Ковш (кит. упр. 斗, пиньинь: Dǒu, палл.: Доу) (Dipper)
• Бык (кит. упр. 牛, пиньинь: Niú, палл.: Ню) (Ox)
• Дева (кит. упр. 女, пиньинь: Nǚ, палл.: Ну) (Girl)
• Пустота (кит. упр. 虛, пиньинь: Xū, палл.: Сюй) (Emptiness)
• Кровля (кит. упр. 危, пиньинь: Wēi, палл.: Вэй) (Rooftop)
• Дом (кит. упр. 室, пиньинь: Shì, палл.: Ши) (Encampment)
• Стена (кит. упр. 壁, пиньинь: Bì, палл.: Би) (Wall)

В терминах европейской астрономии, они занимают части (европейских) созвездий Стрельца, Козерога, Водолея и Пегаса.

Происхождение

В Древнем Китае черепаха и змея мыслились как священные существа долголетия. При династии Хань люди часто носили нефритовые подвески в виде черепах. Поскольку Древний Китай повлиял на Японию, почётные звания и значки там часто касаются черепахи или изображений черепахи.

Некоторые историки китайской астрономии полагают, что ассоциация между «северной» частью эклиптики и черепахой происходит из-за астеризм, известного древним китайцам как 天鳖 (тянь бе), то есть «небесная черепаха». Этот астеризм — соответствующий созвездию Южная Корона в европейской астрономии, и действительно похожий на черепаху — не является одной из 28 стоянок луны (поскольку не расположен на эклиптике), но находится достаточно близко от границы Чёрной Черепахи с Лазоревым Драконом. Предполагают даже, что он казался весьма важным древним наблюдателям, потому что в отдалённом прошлом (примерно до VI тысячелетия до н.э) его первое появление в ночном небе служило знаком наступления весеннего равноденствия.

В старинных комментариях поясняется, что понятие «Сюаньу» сложилось в связи с представлением о цвете сюань (玄)(цвет неба — чёрный с красным оттенком) и о черепахе как существе с панцирем-бронёй (отсюда у (武), «воинственность»). Черепаха, перевитая змеей, изображалась на северной стороне погребальных сооружений (эпоха Хань), а в более ранние времена — на чёрном флаге, который во время походов несли позади войска. По-видимому, постепенно произошла контаминация образа повелителя севера Хэй-ди с Сюаньу (в средние века Сюаньу именовался Сюань-тянь шан-ди, «верховный государь тёмного неба»).

В эру Да-чжун сян-фу (1008—1016) императора Чжэнь-цзуна происходит замена имени Сюань-у на Чжэнь-у («истинная воинственность»), обусловленная табуацией иероглифа сюань (玄), поскольку он входил в имя основателя сунской империи Чжао Сюань-лана. Чжэнь-цзун даровал этому божеству звание генерала (Чжэнь-у цзян-цзюнь), последующие же сунские правители жаловали ему еще более пышные и длинные титулы.

Историческая справка

В классическом рассказе «Путешествие на Запад» Сюаньу (англ.) был королём севера, которому служили два генерала: «Черепаший генерал» и «Змеиный генерал». У этого короля был храм в Уданшане, провинция Хубэе. В Ухане, столице той же провинции, есть Черепашья гора и Змеиная гора по разные стороны реки Янцзы.

В даосской легенде тот, кого называли Сюаньу, был князем Китайской империи. Однако он не интересовался троном, а выбрал путь постижения Дао. В 16 лет он покинул родителей в поисках просветления. Говорят, что он достиг божественного статуса и почитается как бог северного неба.

Другие китайские легенды говорят также о Змеином и Черепашьем генерале. Когда Сюаньу искал просветления и божественного статуса, ему поведали, что для этого ему понадобится вычистить всю «человеческую» плоть из его тела. Поскольку с рождения он ел мирскую, «человеческую» пищу, его желудок и кишечник были всё ещё людскими. Отторгнутые, они приняли форму черепахи (желудок) и змеи (кишки). Многие китайские легенды говорят также о животных, становящихся демонами по мере роста знаний и преследующих людей. Сюаньу, став богом, пришёл и стал убивать демонов из своего прошлого. Они раскаялись, и он не убил их. Сюаньу отпустил их совершенствоваться под его присмотром и искупать их злодеяния, и они стали Черепашьим и Змеиным генералами, помогающими Сюаньу в его поисках.

Согласно другому источнику, когда Сюаньу начал свой путь обучения, ему открылось, что он должен искупить все свои прошлые грехи, чтобы стать богом. Он промывал желудок и кишечник в реке. Вымытые из его внутренностей, его грехи приняли тёмную, чёрную форму. Они воплотились как чёрные черепаха и змея, которые стали терроризировать людей. Когда Сюаньу понял это, он вернулся и победил свои грехи, после чего они стали его слугами.

Место, где Ли Шиминь убил своих братьев Ли Цзяньчэна (англ.) и Ли Юаньцзи (англ.), — ворота, давшие название происшествию при Вратах Сюаньу (англ.).

В литературе

В китайской средневековой литературе образ Сюаньу нашёл отражение в фантастической эпопее «Фэн шэнь яньи» («Возвышение в ранг духов», XVI век) Сюй Чжунлиня, романе «Бэй ю цзи» («Путешествие на север», XVI—XVII вв.) и некоторых даосских сочинениях («Записки о поисках духов трёх религий» XVI века и другие произведения).

Связь с погребальными традициями

Интересная ассоциация черепах с погребениями развилась в приморских районах провинции Фуцзянь (Сямынь, Цюаньчжоу). Там существует традиция сооружать надгробия в виде черепашьих панцирей. Часто утверждалось, что этот обычай связан с долголетием черепах, и призван обеспечивать многие годы жизни потомкам похороненного. Как полагал де Гроот, могло играть роль и желание поместить могилу под покровительство Чёрной черепахи - небесного воина Сюаньу.

См. также

• Четыре знака зодиака (Китай)
• Четыре священных зверя (Вьетнам)
• Черепаха в китайской мифологии

Литература

• Мифологический словарь/ Гл.ред. Е. М. Мелетинский — М.:Советская энциклопедия, 1990. — 672 с.

Ссылки

• [www2.gol.com/users/stever/charts.htm «Star Charts and Moon Stations»]
• [www2.gol.com/users/stever/winter.htm The Black Tortoise of the North]

Отрывок, характеризующий Чёрная черепаха

– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.