Сюник

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Сюник (значения).

Сюни́к, Сисака́н (арм. Սյունիք, Սիսական) — историко-географический регион Армении, расположенный в восточной части Армянского нагорья (юго-западное Закавказье), в древности 9-я провинция Великой Армении[1][2][3]. Юг Сюника известен также под названием Зангезур[4].





Историческая география

Сюник представлял из себя большую область на востоке исторической Армении[1][5][6]. На западе и северо-западе Сюник граничил с Айраратом, доходя до гавара Востан Хайоц с центром в городе Двин[7], на востоке естественная граница между Сюником и Арцахом проходила вдоль реки Акера[7], на юго-западе пределы области простирались до гавара Нахчаван[7] провинции Васпуракан и далее, охватывая побережье озера Севан, области Гегаркуник[8][9] и Сотк[10], простирались до реки Аракс[5][7]. Согласно Ашхарацуйцу (VII век) был разделён на 12 административно-территориальных районов — гаваров[11]:

«9. Сюник, к востоку от Айрарата, между Ерасхом (Араксом) и Арцахом, имеет 12 областей: 1. Ернджак, 2. Чагук, 3. Вайоц-дзор, 4. Гелакуни с морем, 5. Сотк, 6. Агахечк, 7. Цгак, 8. Габанд, 9. Багк или Балк, 10. Дзорк, 11. Аревик, 12. Кусакан. В этой провинции растут: мирт, герери (?) и гранат. В ней много гористых местностей»

— Ашхарацуйц[3]

В грузинских источниках упоминается как Сивниети[12], в арабских источниках — Сисаджан, а крупнейшая область[13] Вайоц-Дзор — Вайзур. Область Сотк упоминается[3] у Птолемея как Содукена (др.-греч. Σοδουκην) в сообщении «Области Армении в части, заключающейся между реками Евфратом, Киром и Араксом, суть следующие: у Мосхийских гор — Котарзенская, выше так называемых бохов; вдоль реки Кира — Тосаренская и Oтенская; вдоль реки Аракса — Колтенская и ниже её Содукенская; у горы Париадра — Сиракенская и Сакасенская»[14].

Территория — ок. 15 237 км²[15][16]. Роберт Хьюсен составил достаточно подробную карту этой исторической провинции Армении[17].

Происхождение названия

По мнению американского историка Джеймса Рассела, название провинции происходит из иранского собственного имени «Сис» и в сочетании с иранским окончанием «кан» означает «благородный домен»[18].

Советский востоковед Н. Я. Марр высказал мнение, согласно которому название области «Сисакан» происходит от термина «sak», что связано с обитавшими на территории нынешней Армении скифами[19][нет в источнике 2770 дней]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

Более поздняя форма именования юга Сюника — Зангезур — этимологически связана с названием крепости Дзагадзор (ныне деревня рядом с Горисом). Со временем название Дзагадзор у соседних персов превратилось в Зангезур (в персидском языке отсутствует звук «дз»). В литературе упоминается также возможная связь названия Зангезур с ещё одним топонимом — ущельем Цакедзор (арм. Ծակեձոր, от армянского «цак» — дыра, «дзор» — пропасть, ущелье), располагающимся к северо-западу от Гориса в долине реки Горис.

Исторический очерк

Античность. Великая Армения

См. также: Сюни (династия)

Предание пересказано в «Истории Армении», написанной историком V века Мовсесом Хоренаци:

«А в восточном краю, вдоль границ армянской речи (он назначает) двух наместников-десятитысячников, из среды родовладыческих домов Сисакеанов и Кадмеанов, имена которых мы приводили в одной из предшествующих глав»

— Мовсес Хоренаци, «История Армении[20][21]

В VIII веке до н. э. племена, населявшие Сюник, начали постепенно вовлекаться в сферу политического влияния царства Урарту. В 782 году до н. э. власть Аргишти I распространилась до северо-западных берегов Севана. Сардури II присоединил к Урарту всё побережье СеванаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2745 дней].

В конце VI—IV вв. до н. э. Сюник сначала был частью 18-й сатрапии Ахеменидской Персии, а затем входил в состав Айраратского царства Ервандидов[22]. Сюник/Зангезур наряду с другими областями Восточной Армении был одним из центров формирования армянской нации[23].

С 189 года до н. э. Сюник находился в составе Великой Армении, которой правили представители династии Арташесидов, а в I—IV веках — династии Аршакидов. Следует отметить, что некоторые учёные считают вполне вероятным, что область Фавена, которую, согласно Страбону, основатель Великой Армении Арташес I (189—160 гг. до н. э.) отвоевал у мидийцев, — это провинция Сюник. Если это так, то к началу II в. до н. э. (после падения Айраратского царства?) Сюник был захвачен Атропатеной. На территории Сюника обнаружены надписи царя Арташеса I на арамейском языке[25][26][Комм 1]. Начиная с конца III века в Сюнике правили князья из рода Сюни[27]. В начале IV века Сюник, как и вся Армения[28], был обращён в христианство[29]. Сюникские князья вместе с другими армянскими вельможами сопровождали[28] Григория Просветителя в Кесарию для рукоположения[29]. Сюник являлся одним из сильнейших нахарарств древней Армении[30][31]. Об этом свидетельствуют сохранившиеся древние документы. Так, согласно «Зоранамаку» — государственной грамоте, упорядочивающей количество и распорядок воинских сил в древнеармянском государстве, — во время войны провинция Сюник выставляла конницу, насчитывающую, по разным данным, 19 400 или 9 400 всадников[32]. Согласно «Гахнамаку», списку княжеских родов в древнеармянском государстве, сюнийский князь занимал первый ранг среди армянской аристократии при царском дворе[33].

После раздела Великой Армении в 387 году Сюник остался частью вассального Армянского царства[34]. По мнению некоторых авторов после этого раздела усилилось распространение армянского этноса в сторону Сюника, что было связано с разноплемённостью области и слабой связью между племенами, а также большую роль в этом процессе сыграла христианизация Сюника[35]. Сo второй половины 390-х годов в гаваре Ернджак провинции Сюник великий армянский просветитель и учёный Месроп Маштоц осуществлял просветительскую деятельность[36], а после создания в 406 году армянского алфавита с помощью князей Вагинака и Васака Сюни он открыл здесь первые школы, в которых обучал учеников новой армянской письменности[37]:

«Вслед за тем он выехал в край Сюнакан, граничащий с (Голтном). Там с боголюбивой покорностью принял его ишхан Сюника, по имени Вагинак. Большую помощь получил он (Маштоц) от него в осуществлении поставленного перед собой дела, пока не объездил все пределы Сюника»

— Корюн, «Житие Маштоца»[38]

Об этом пишет также историк Сюника Степанос Орбелян: «открыл школы в стране Сюника...и немедленно всех обучил армянской словесности»[39].

С 428 года после ликвидации Армянского царства Сюник входил в состав Армянского марзпанства. В 440-х годах сюникский князь Васак Сюни стал марзпаном (правителем) всей Армении. Вероятно, с это же времени роду Сюни поручается и охрана Дербентского прохода, что ещё больше увеличивает авторитет Сюникских князей. В этот период Сюник оставался наиболее значимой провинцией Армении[40]

VI—IX века

Не исключено, что князья рода Сюни, будучи среди наиболее влиятельных армянских династий[42], претендовали на более широкую власть над всей Арменией[43]. В армянских источниках Сюник зачастую представляется как провинция вероломных князей, чья преданность армянским делам была сомнительна[44]. В 571 году накануне восстания в Армении вызванных гонениями марзпана Сурена[45], среди армян намечается сепаратизм, в частности, владетель Сюника Ваган Сюни не пожелав присоединится к повстанцам отложился от Армении и вошёл в состав другой провинции Персии[46] — Адурбадагана (англ.)русск. [15][44] (имевший тогда еще ираноязычное население). Такое административное подчинение сохранялось до 640 годов.

«За несколько времени перед этим возмутился и отделился от Армян Ваган, князь страны сюнийской, и просил у персидского царя, Хозроя, позволения — перевести управление сюнийской области из Двина в город Пайтакаран и назначить городом Шахрмар атрпатаканский, чтоб им более не называться именем армянским. Просьба его была исполнена»

— Себеос, «История императора Иракла»[47]

Будучи окраинным районом исторической Армении, в VI—VII веках Сюник ещё не был полностью арменизирован. Там существовали иноэтнические группы. Сюник становится полностью армянским, по-видимому, в позднесасанидскую и арабскую эпохи. Однако здесь также увеличивается удельный вес иранского и семитского населения[48]. Вопрос в какой степени в этот период Сюник воспринимал себя армянской провинцией остаётся открытым. Если, как сообщает Захарии Ритор, Сюник имел свой отдельный язык и отложившись от Армении, просил более не применять к ним имени армянского, то есть основания полагать, что статус Сюника, как армянской провинции был вопросом раздора[44].

«Сисган также земля со [своим] языком и верующим народом, но живут в ней и язычники»

— Захарий Ритор, «Хроника»[49]

В то же время Мовсес Хоренаци локализует владения князей Сюни «в восточном краю, вдоль границ армянской речи»[21]. Ученый и богослов, митрополит Сюника Степанос Сюнеци на рубеже VII—VIII веков сообщает о наличии сюникского диалекта армянского языка[50]:

«И также /следует/ знать все окраинные диалекты своего языка...и сперский и сюнийский и арцахский, а не только срединный и центральный...».

— Степанос Сюнеци, «Толкование грамматики»[51]

В течение этого времени в 591 году в результате ирано-византийского договора Сюник вместе с некоторыми другими областями Армении был признан частью государства Сасанидов[52]. С наступлением периода арабского владычества в начале VIII века армянский Сюник вместе с Восточной Грузией и территорией бывшего иранского марзбанства Албанией вошёл в состав одного из регионов наместничества Арминийя, а именно Арминийа I[53][54].

С 821 года большая часть Сюника принадлежала сюзерену Васаку Сюни. В том же году Сюник был подвергнут атакам арабских войск, однако князь Васак, обратившись за помощью к персидскому повстанцу Бабеку, смог очистить край от арабов[55]. После смерти Васака Сюником правили его сыновья[56] Филипэ и Саак[57]. Первый из них стал владетелем восточного Сюника и Вайоц-Дзора, второй западного Сюника и основателем рода Хайказун, которые правили Гегаркуником на побережье Севана[8]

В 826—827 годах в результате нашествия войск хуррамитов подверглись разрушению гавары Балк и Гегаркуник. В 831—832 годах Сюник участвовал в восстании против арабского наместника Хола. В 853 году провинция подверглась нашествиям арабского военачальника Буга[58], а сюникские князья Васак Ишханик и Ашот были арестованы и высланы в Самарру. До возвращения Васака Ишханика князь князей Армении Ашот Багратуни назначает[59] сюзереном всего Сюника князя Гегаркуника Васака Габура: «В это время ишханац ишхан Ашот поставил ишханом Сюника, оказав ему царские почести, Васака Хайказна, прозывавшегося Габуром...»[60].

Накануне восстановления централизованного армянского государства Сюник вместе с областями Арцруни и Багратуни был среди трёх крупнейших политических образований Армении[61].

Багратидская Армения. Сюникское царство

Основные статьи: Анийское царство, Сюникское царство
Сюникское царство в составе Армянского царства Багратидов, начало XI века (Большая сов. энциклопедия, т. I, М., 1969). Сюник в начале XI века (Armenia: A Historical Atlas. — University of Chicago Press, 2001)

К концу IX столетия, во время восстановления армянской государственности, сюзереном Сюника являлся Васак Ишханик, который признал вассальную зависимость[59] от князя князей Ашота Багратуни ещё до его коронации царём Армении. Иоанн Драсханакертци пишет в начале X века:

«Однако Васак, великий ишхан Сюника, который ласкательно прозывался Ишханик, подчинялся ишханац ишхану Ашоту с неизменным благоразумием, молчаливой скромностью и весьма охотно; он внимательно прислушивался к его советам, как закон, храня их всегда в своём сердце»

— Ованес Драсханакертци, «История Армении»[60]

После восстановления армянского государства в 885 году Сюник входил в состав Армянского царства[62]. В начале X века арабский автор Истахри сообщает, что Сисаджан находится на пути из Бардаа в Двин, в армянских землях[63], «в царстве Санбата, сына Ашута»[63]. Византийский император Константин Багрянородный свои официальные письма адресовал[64] «князю Сюника — в Армению, князю Вайоц-Дзора — в Армению»[65].

В начале X века сюзерены Сюника вели борьбу с целью присоединить к своим владениям гавар Нахчаван, что привело в 903 году к крайнему обострению их отношений с царём Смбатом I. Через год, в 904 году, намереваясь ослабить княжество Васпуракан, Смбат I передал Нахчаван Сюнику[66]. По побуждению Арцрунидов, правителей Васпуракана, Саджидский эмир Юусуф в 909 году напал на Армению и, подвергнув разрушениям селения и крепости по всему Сюнику, аннексировал область Ернджак. К началу X века владения Сюника были разделены на два княжества между сыновьями сюзерена Ашота[67]. Князь Смбат получил западный Сюник — Вайоц-Дзор и Шаапонк, а его брат восточную часть — область Балк, вдоль реки Акера[68]. Уже в эпоху Ашота II побережье озера Севан, расположенное на севере Сюника, было присоединено к владениям Багратидских царей[Комм 2].

В 70—80 годах X века политический центр области начал перемещаться на юг в гавар Балк, права сюзерена были переданы князю Смбату. Последний, используя ослабление централизованного армянского государства, в 987 году[13] объявил Сюник царством — «Короновали того прекрасного мужа, армянина Смбата — владыки Сюника»[69] — пишет Степанос Орбелян. Через год, однако, уже в 988 году[70] тот вынужденно признал вассальную зависимость от Анийских Багратидов[71]. Как до, так и после образования вассального Сюникского царства, владыки этой области принимали участие во всех военно-политических акциях армянского государства (974 г.[72], 988 г.[70], 1003 г., 1040 г.[73]), сотрудничали с Багратидами[71] и остались их верными союзниками[74]. В начале 990 годов царь Гагик I в процессе объединения армянских земель под централизованной властью присоединил к собственно Анийскому царству княжеские владения Вайоц-Дзора[75] и ряд других областей Сюника[76]. Современник событий Степанос Таронаци пишет:

«В самый день смерти Сембата воцарился брат его Гагик зимою 989 года в городе Ани. Он завладел большим числом крепостей и округов в пределах Вайоц-дзора, Хачена и Парисоса...»

— Степанос Таронаци, «Всеобщая История»[77]

Сюникское царство переживает экономический подъём, достигая своего наивысшего расцвета при Васаке и Смбате II в первой половине XI столетия[71]. После падения Анийского царства в 1045 году Сюник стал суверенным. В середине XI века, с началом вторжения сельджукских войск под предводительством Алп-Арслана, провинция Сюник вместе с Таширом остался одной из немногочисленных областей Армении, которые не подверглись завоеваниям[78][79][80][81]. После смерти последнего представителя династии Сюни бездетным[Комм 3] Григора I около 1072 года[82] царём Сюника становится Сенекерим, власть которого была утверждена сельджукским султаном Мелик-шахом[83][84]. Вскоре однако Сенекерим был убит предположительно Шеддадидским эмиром[85], как пишет средневековый историк, последний «...обманом умертвил армянского царя Сенакарима и взял страну Сюнийскую»[86]. После этого Сюник и другие части Армении постепенно стали объектом захвата сельджуков[87]. С наступлением 1103 года сельджуки под командованием Чортмана разрушили столицу царства город Капан. В 1104 году последние захватывают крепость Воротан, а через год — Бген. Степанос Орбелян пишет об этом:

«Густой мрак овладел армянскому народу. Впали в тяжелое горе все церкви Армении и христианство. Но Багаберд, Геги, Какаваберд, Шлорут, Карчеван, Мегри, Грхам сохранились за внуками Ашота — царя Григора и Смбата»

— Степанос Орбелян, «История области Сисакан»[88]

В 1126 году город Капан и область Аревик подвергаются разрушению войсками Харон амира. В 1152 году сельджуки захватили крепость Шлорут, а через пять лет в 1157 году крепость Мегри. В 1166—1169 годах сельджукский атабек Шамс ад-Дин Ильдегиз присоединяет к своим владениям крепости и замки Грхам, Гехи, Какаваберд и Ккноц. В 1170 году был захвачен Багаберд и было сожжено более 10 тысяч армянских рукописей, а вместе с тем заканчивается и история армянского царства в Сюнике[89] — «Таким образом угас там и этот светильник; и началось господство Парсов», — пишет историк XIII века Вардан Аревелци[90].

Сельджукские нашествия нанесли катастрофический удар по армянскому этносу[87]. До вторжения сельджуков в Сюнике насчитывалось около 1000 деревень, тогда как к концу XIII века эта цифра снизилась до 677[91] (по другим данным из 1400 селений начала XII века к концу XIII века осталось лишь 682[92]).

Княжество Сюника. Орбеляны, Прошяны

См. также: Орбеляны и Прошяны

Начиная с конца XII века мусульманские силы на территории Армении были серьёзно вытеснены. Местная армянская знать, объединив свои усилия с Грузинским царством, опираясь на поддержку армянского населения, смогла освободить от сельджуков всю Восточную Армению и большую часть центральной Армении[93]. Уже в 1196 году был освобождён Гегаркуник[94]. В 1211 году армяно-грузинские войска под командованием Закаре и Иване Закарянов от ига сельджуков освобождают весь Сюник[95][96]. Историк Сюника Степанос Орбелян пишет в XIII веке: «Они большими усилиями освободили нашу страну Армению от ига персов…в 660 (1211) году освободили Сюник, Воротн, Бхен.»[97]. Другой историк того же столетия, Киракос Гандзакеци, дополняет:

«...oни отличились большой отвагой в боях: завоевали и взяли себе множество областей армянских, которыми владели персы и мусульмане, — гавары, расположенные вокруг моря Гегаркуни, Ташир, Айрарат, город Бджни, Двин, Анберд, город Ани, Карс, Вайоцдзор, область Сюнийскую и близлежащие крепости, города и гавары»

— Киракос Гандзакеци, «История Армении»[98]

Из-за проявленных заслуг в деле освобождения области отныне здесь обосновываются два княжеских дома — Орбеляны и Прошяны[96] (Хахбакяны), ставшие вассалами рода Закарян[99]. Основателем сюникской династии Орбелянов становится Липарит сын Эликума, а Хахбакянов — Васак, происходящий из соседней армянской области Хачен[100]. По выражению историка XIII века Киракоса: «И были они родом из Хачена, знатного происхождения, по вере православные христиане и армяне по национальности»[101]. Воцарившись в регионе, Орбеляны становятся одним из влиятельных княжеских домов Армении[5], а само освобождение от сельджукской гегемонии способствует культурному развитию края[102]. Власть Прошянов распространилась главным образом в гаварах Гегаркуник на юго-западе озера Севан и Вайоц-Дзор с резиденцией в местечке Сркгунк[103][104]. В 1236 году обе династии вынужденно признают над собой власть монголов, захвативших тогда армянские земли[105]. Позже в 1251 году Смбат Орбелян получает от монгольского двора права инджу[71][106][107][108]. Эти права были сохранены также при хане Хулагу и после него[109]. Земли, которыми владел Смбат Орбелян, простирались до пределов Нахичевани[5], а владения младшей ветви княжеского дома охватывали побережье Севана[5]. Благодаря полученным привилегиям, а вместе с ними неприкосновенностью, в этой части Армении складываются сравнительно терпимые условия, что в свою очередь способствует улучшению экономической и культурной жизни области[109][110]. Так, например, здесь действовал Гладзорский университет, являвшийся самым значимым высшим учебным центром своего времени[111]. В то же время регион становится также главным бастионом национально-государственного устройства на территории всей исторической Великой Армении[108][112], где все ещё сохранялась армянская государственная автономия[113][114].

В 1250 году в Сюнике начинается крестьянское движение[92]. Владения Тарсаича Орбеляна (1273—1290), преемника Смбата, охватывали весь Сюник, включая Вайоц-Дзор и Гегаркуник[115]. При Эликуме Орбеляне (1290—1300), в отличие от остальных частей Армении, в Сюнике был относительный мир[116]. Его наследник князь Буртел (ок. 1300—1344) правил более четырёх десятилетий, способствуя также культурному развитию области[117].

В 1380 годах хан Тохтамыш уводит в плен из Сюника, Арцаха и Парскаайка десятки тысяч армян[119], а спустя всего несколько лет, в 1387 году, Сюник подвергается нашествиям Тамерлана[119]. Тем не менее к концу XIV—началу XV века Сюник ещё принадлежал к числу сохранившихся армянских полуавтономных княжеств[120], где продолжало существовать местная армянская феодальная знать[121]. Признание феодальных прав Орбелянов и их вассалов из рода Прошян способствует культурному развитию Сюника в XIII—XIV веках[122]. Тимуриды также сохраняют власть сюникских князей Орбелянов и Прошянов[120]. В 1403 году сюникские князья Смбат и Буртел Орбеляны были арестованы и высланы в Самарканд, однако вскоре были освобождены и утверждены в своих владениях[123]. В 1410 году предводитель пришлых туркоманских племен Кара-Коюнлу Кара Юсуф конфисковал владения Смбата Орбеляна. Последний с сыновьями Иванэ, Бешкен и Шах был вынужден уйти в Грузию. В 1417 году Иванэ и Бешкен вновь были утверждены в своих владениях. Сын Бешкена Рустам, служащий при дворе кара-коюнлу Искандера, сумел восстановить права Орбелянов над Сюником. Однако во время третьего похода Шахруха в 1435 году Сюник был разрушен, а Бешкен с 6 тысячами подданных вынужденно эмигрировал в Грузию, получив от своего тестя царя Александра армянский округ Лори[124][125].

«...Царь, лицемерно оказав ему почести, дал ему замок Лорийский. Будучи набожным и богобоязненным, он с любовью установил порядки, милостиво и с любовью относился ко всем бедным, призывал и собирал всех. Он почитал и снабжал хлебом, пищей и одеждой всех обращавшихся к нему [людей] из народа армянского. Кровожадный тот зверь безжалостный [царь Алексан] из боязни, порожденной напрасными и ложными сомнениями — как бы все армяне не собрались к нему и тогда разорятся области Иберии, — а особенно доносом злых ишханов, дал ему отраву, через одного мужа из армян...»

— Фома Мецопский, «История Тимур-Ланка и его преемников»[126]

В дальнейшем здесь продолжают упоминаться некоторые отпрыски Орбелянов. Так, например, персидский документ 1450 года сообщает о сыне Бешкена Рустаме: «армянского амирзады Рустама, сына амир-Бешкена, сына Смбата»[127]. В период правления правителя государства Кара-Коюнлу Джаханшаха, в середине XV века, феодалы Сюника и Вайоц-Дзора получают контроль над некоторыми областями, и им даже позволяется использовать титул «ишхан»[128]. Тем самым Джаханшах, сталкиваясь с разными врагами, стремился получить поддержку армян[128]. Однако большим авторитетом эти князя уже не пользовались[129].

В 1555 году после Амасийского договора Сюник отошёл к Сефевидскому Ирану, в 1590 году Османской империи, в 1639 году после договора Каср-э-Ширина вновь к Сефевидам. В XVI—XVII веках, несмотря на тяжёлые политические условия и утвердившиеся здесь мусульманские племена, в Сюнике продолжали своё существование армянские феодальные владения — меликства[130][131], имевшие в своём подчинении также войсковые силы[130]. Наиболее значимыми из них были владения Мелик-Шахназара в Гегеркунике, Мелик-Айказа в Кашатаге[132], Мелик-Сафраза в Ангехакоте и другие.

XVII—XVIII века. Национально-освободительное движение

См. также: Восстание Давид-Бека

В начале XVII века персидский шах Аббас заселяет курдские племена на территории, расположенные между Арцахом и Сюником, имея своей целью ослабить армянских меликов области[133]. Во время «Великого сургуна» в 1604 году, когда шах Аббас выселил из Восточной Армении не менее 250 тыс. человек, насильственному выселению подвергся также население Сюника. Аракел Даврижеци, современник событий, пишет в середине XVII века:

«...он превратил в необитаемую [пустыню] благоденствующую и плодородную Армению. Ибо при переселении он изгнал в Персию [жителей] не одного или двух, а многих гаваров, начиная с границ Нахичевана через Ехегадзор, вплоть до берегов Гегамских, Лорийский и Хамзачиманский гавары, Апаран,...»

— Аракел Даврижеци, «Книга историй»[134]

В XVII—XVIII веках юг Сюника — Зангезур — становится центром национально-освободительной борьбы армянского народа[135]. Сюникские мелики приняли участие в Эчмиадзинском собрании 1677 года, имевшем своей целью освобождение Армении[136]. После, в 1699 году сын сюникского мелика[137] Исраеля мелик Исраэл Ори организовал в Ангехакоте тайное совещание[138] с участием одиннадцати меликов[138], на котором было принято обращение к ряду западноевропейских государств с просьбой о помощи в деле национально-освободительной борьбы Армении. Уже в 1700 годы он организовал национально-освободительное движение[139], в котором Сюник и Нагорный Карабах (Арцах) играли важную роль[140].

В 1722 году армяне Сюника восстали против персидского ига[141][142]. Восстание возглавил Давид Бек[143][144], сумевший освободить юг области, в том числе и город Капан. Восстание охватило также Нахичеванский край, в частности Давид Беком был занят Агулис[141]. Одновременно он также вёл успешные бои против османских войск, пытавшихся захватить область в 1725—1727 годах[145]. Особо важное значение сыграла победа при Галидзоре[146] в 1727 году. В том же году Сефевиды признали власть Давид Бека над регионом[145][146], а сам полководец получил право чеканить монеты. Через некоторое время возникли раздоры в среде предводителей движения, которые привели к тому, что часть их во главе с священником тэр Аветисом вступила в переговоры с турецкими властями, в результате чего крепость Алидзор был сдана туркам[141]. В 1728 году, после смерти Давид Бека, борьбу за независимость возглавил Мхитар Спарапет[147], которому вскоре удалось взять город Ордубад[141]. Некоторое время спустя, в 1730 году армянский полководец был убит, с его смертью завершилось 8-летнее восстание армян Сюника[141]. В 1730 годах пришедший к власти Надир-шах признал полуавтономный статус меликов Сюника и Карабаха[148].

В XVII—XVIII веках территория исторического Сюника входила в пределы разных административно-территориальных единиц: побережье Севана было в границах вилайета Чухур-Саад; Вайоц-Дзор, Чахук, Шаапонк и Ернджак во второй половине XVIII столетия сначала вошли в Тебризское, а затем Нахичеванское ханства; Цхук, Агаечк и Абанд находились в составе Карабахского вилайета, а Дзорк, Балк и Аревик — Тебризского вилайета. Со второй половины XVIII века побережье Севана находилось в границах Эриванского ханства, южная часть Сюника — в передалах Карабахского ханства.

XIX — начало XX века

В 1805 году после подписания Кюракчайского договора Зангезур отошел к Российской империи. С этого же времени под фактическим контролем Российской империи находились также области к северу и востоку от озера Севан (юридически с 1813 года после Гюлистанского договора). После русско-персидской войны 1826—1828 годов к России отошла вся Восточная Армения. В 1830-е годы западные районы Сюника (Гелакуник, Сотк, Вайоц-Дзор, Чахук, Шаапонк, Ернджак) были включены в предел Армянской области, восточные (Цхук, Агахечк, Абанд, Дзорк, Балк, Аревик) — в состав Карабахской провинции. Несмотря на многовековые гонения и депортации, в 1830-х годах армяне всё ещё продолжали составлять твёрдое большинство населения Сюника/Зангезура[149].

В 1849 году после образования Эриванской губернии ряд областей Сюника (Гелакуник, Сотк, Вайоц-Дзор, Чахук, Шаапонк, Ернджак, Дзорк, Балк, Аревик и часть Ковсакана) вошёл в её состав. Цхук, Абанд и остальная часть Ковсакана были включены в пределы Шемахинской губернии. В конце XIX—начале XX века области западнее Зангезурского хребта в составе Эриванской губернии, восточнее — Елизаветпольской (Зангезурский уезд).

По данным ЭСБЕ, в 1890-х годах в Зангезурском уезде было 123 997 душ обоего пола (армян, азербайджанцев (племенные группы софулы, дарзилы, саралы, пушанлы, гигилы, ходжамусахлы, багарлы[150]) и курдов), проживавших в 326 селениях. Фабрик и заводов было 217, с 1288 человек рабочих, из которых видное место занимали медеплавильные заводы. Из кустарных промыслов отмечались производство деревянных изделий и посуды, выделка шерстяных тканей и ковров, заготовка угля; из отхожих промыслов — перевозка соли. В уезде было 97 армянских церквей и 9 монастырей, 33 мечети (9 суннитских и 24 шиитских), а также 1 православная и 1 раскольничья церкви.

После падения Российской империи

Основная статья: Республика Горная Армения

В 1918—1920 годах Зангезур был местом ожесточённых армяно-азербайджанских столкновений. С 1918 года область находилась под фактической контролем Андраника Озаняна, расположившего свой штаб в Герюсах (Горисе), где был создан Армянский Национальный Совет Зангезура. С середины 1918 года Андраник сыграл заметную роль в разрушении мусульманских селений во время чистки Зангезура[151]. Ричард Ованнисян описывает данные действия Андраника как начало процесса преобразования Зангезура в «прочную армянскую землю»[151].

В сентябре 1919 года руководителем обороны южной части Зангезура — Капана — был назначен Гарегин Нжде, руководителем обороны северной части — Сисиана — Погос Тер-Давтян. В ноябре под Герюсами армянские войска сумели остановить наступление азербайджанцев, после чего перешли в контрнаступление, разгромив ряд укреплённых азербайджанских селений. 10 августа 1920 года между РСФСР и Республикой Армения было заключено соглашение, по которому спорные области, включая Зангезур, занимались Красной Армией. Нжде и Тер-Давтян этого соглашения не признали и вели партизанскую борьбу против Красной Армии и союзных ей турецких военных частей (Тер-Давтян вскоре погиб, и Нжде сосредоточил в своих руках командование в Зангезуре). В начале октября в Зангезуре началось массовое восстание, и к концу ноября Зангезур был полностью освобождён. 25 декабря 1920 года съезд, состоявшийся в Татевском монастыре, провозгласил «Автономную Сюникскую республику», которую фактически возглавил Нжде, принявший древний титул спарапета (главнокомандующего). Впоследствии Нжде распространил свою власть также на часть Нагорного Карабаха, соединившись с действовавшими там повстанцами. 27 апреля 1921 года была провозглашена Республика Горная Армения, в которой Нжде, возглавив её, занял должности премьер-министра, военного министра и министра иностранных дел. 1 июля Нагорная Армения приняла название Республики Армения, как продолжение Первой Республики; её премьером был объявлен премьер последней Симон Врацян, а Нжде был объявлен военным министром. Нжде, вслед за Андраником, в 1921 году изгнал остатки азербайджанского населения из Зангезура, добившись, по словам Клода Мутафяна, «реарменизации» региона»[152].

Вскоре войска Красной Армии перешли в наступление, и 9 июля Нжде, заручившись гарантиями руководства Советской Армении относительно сохранения Сю­ника в составе Армении, с оставшимися повстанцами ушёл в Иран[153][154].

Советская и постсоветская эпоха

См. также: Сюникская область, Вайоцдзорская область и Гехаркуникская область

После падения повстанческой республики Зангезур был включён в состав Армянской Советской Социалистической Республики, а некоторые части исторического Сюника[155] — территория гаваров Чахук и Ернджак[17] — в состав Нахичеванской Автономной Республики. В советские годы бурно развивалась экономика области, в особенности металлургия. В городе Каджаран был создан Зангезурский медно-молибденовый комбинат.

В 1991 году после восстановления независимости Армении на армянской части территории исторического Сюника были образованы 3 марза — Сюник, Вайоц-Дзор и Гехаркуник. В годы Карабахской войны Сюник находился в зоне армяно-азербайджанского конфликта. На сегодняшний день в регионе особо развивается туризм, в частности в 2010 году в Сюнике была открыта Татевская канатная дорога «Крылья Татева», считающаяся самой длинной в мире пассажирской канатной дорогой. Здесь — курортный городок Джермук. По территории Сюника проходит стратегический для Армении Газопровод Иран — Армения.

Культурная жизнь

Рукопись Гладзорской школы миниатюры, Торос Таронаци, 1318 год. Рукопись Татевской школы миниатюры, Григор Татеваци, 1378 год

Сюник являлся одним из культурных центров средневековой Армении[156]. В конце IV—начале V века здесь вёл просветительскую деятельность учёный Месроп Маштоц[36][38]. Здесь же в V веке была основана Сюникская семинария (с VIII века располагалась в монастыре Макеняц в гаваре Сотк), являющаяся одной из наиболее известных во всей Армении[157]. В Сюнике родились многие выдающиеся представители армянской культуры. С V века известен поэт-гимнограф Степанос Сюнеци (первый), в VI веке здесь жил Петрос Сюнеци, в VII веке Матусаха, в VIII веке — Степанос Сюнеци. Важную роль в истории Армянской церкви играло Сюнийское епископство, которое со времен католикоса Нерсеса IV получило статус митрополитства, имея в своём подчинении 12 епископств. Сюникский митрополит носил титул «протофронтеса Великой Армении». Историк Сюника, епископ Степанос Орбелян следующим образом описывает пределы его юрисдикции:

«пределы подвластных ему паствы областей суть следующие: Сюник[Комм 4], Бахк, Аревик, Ордват, Аргулик, Вананд, Ернджак, Нахичевань, Джуга до пределов реки Ерасх, Чахук, Вайоц Дзор...Гегаркуник... весь Поракн, про который было много разногласий, но армянские католикосы большими возмущениями подтвердили. Определяются также пределы с Агванией: Рмбадзор, гавар Цар, Агаеч, по которому течет река Агвано, до моста Каравазин...»

— Степанос Орбелян, «История области Сисакан»[158]

В 895 году была основана высшая школа при монастыре Татев, которая впредь становится важным культурным центром всеармянского значения. Уже с X—XI столетий армянская литература, художество и архитектура в Сюнике и остальных армянских государствах развивается более свободно, чем когда-либо, начиная с V века[159]. В конце XIII—начале XIV века относительное политическое спокойствие в Сюнике способствует тому, что провинция становится основным культурно-интеллектуальным центом Армении того периода[160]. Так, например, с 1280-х годов известен своей деятельностью Гладзорский университет[122] в гаваре Вайоц-Дзор, достигший наибольшего процветания в начале XIV века в годы правления князя Буртела Орбеляна[117]. Он являлся самым прославленным армянским монашеским центром своего времени[111][161], где сохранялись традиции армянской монофизитской культуры[162]. Сюда приходили учится со всех концов Армении. Среди известных учеников историк Сюника, автор «Истории области Сисакан» Степанос Орбелян[Комм 5], архитектор Момик, миниатюристы Торос Таронаци и Тиратур Киликеци, богослов Мхитар Саснеци и другие. В 1373 году ученик Гладзорского университета Ован Воротнеци основывает Татевский университет, где жил и творил один из видных средневековых учёных Армении — Григор Татеваци (XIV—XV вв.). Татевский монастырь также являлся одним из интеллектуальных центров средневековой Армении[163], в котором содержалась большая библиотека и развивалась школа армянской миниатюры.

Из Сюника известны многочисленные армянские рукописи, среди которых знаменитое «Гладзорское Евангелие»[162]. В XIII—XIV веках в гаваре Вайоц-Дзор развивалась художественная школа (Сюникская школа[164]), представленная памятниками архитектуры и резьбы по камню, которая также славилась иллюминированными рукописями[165]. Сюник являлся важнейшим центром художественного творчества Армении начала XIV столетия[166]. Одна из древнейших иллюстрированных рукописей из Сюника — Евангелие 989 года, написанное в монастыре Нораванк[167].

Из архитектурных памятников наиболее известны Татев (895—906 гг.), Нораванк (XIII—XIV вв.), Ваганаванк (911 г.), Макеняц (X в.), Бхено-Нораванк (XI в.), Сисаван (VII в.), Воротнаванк (IX—XI вв.), Зорац (XIV в.) и др. В конце XIII века Степанос Орбелян приводит длительный список монастырей этой части Армении[161].

Галерея

Известные уроженцы

Античность

  • Вагинак Сюни — государственный и военный деятель Великой Армении начала IV века
  • Андовк Сюни — государственный и военный деятель Великой Армении середины IV века
  • Парандзем — принцесса Армении, супруга Аршака II (350—368)
  • Иовсеп Вайоцдзорци — католикос Армении 440—454 гг.
  • Васак Сюни (V век) — государственный деятель, правитель (марзпан) Армении в 442—451 гг.

Средневековье

Новое время

  • Мовсес III Татеваци (Сюнеци) — католикос Армении в 1629—1632 гг.
  • Еремия Меграци (XVII в.) — лингвист
  • Исраэль Ори — деятель национально-освободительного движения, 1690-е — 1711 гг.
  • Давид-Бек — лидер национально-освободительного движения в Сюнике в 1720-е гг.
  • Петрос Капанци — поэт XVIII века

См. также

Напишите отзыв о статье "Сюник"

Комментарии

  1. ↑ Языком правительства и суда Великой Армении в период правления Арташеса I был имперский арамейский, тогда как языком общения являлся армянский
  2. ↑ Ещё в 903 году здесь, на побережье Севана, брат Смбата I спарапет Шапух строит церковь Ваневан, назначив свою сестру Мариам управителем места.
  3. ↑ Об этом сообщает также надпись супруги Шаандухт 1086 года на Ваанаванке:«Ի: ՇԼԵ: (1086) ԹՎԱԿԱՆԻՆ, ԵՍ՝ ՇԱՀԱՆԴՈՒԽՏ ԴՈՒՍՏՐ ՍԵԻԱԴԱ(Յ)Ի ԱՂՎԱՆԻՑ ԹԱԳԱԻՈՐԻ ԵԻ ԱՄՈՒՍԻՆ ԳՐԻԳՈՐ ԹԱԳԱԻՈՐԻ՝ ՈՐԴԻՈՅ ԱՇՈՏԿԱ, ՎԱՍՆ ՈՉ ԳՈԼՈՅ ՄԵՐ Ի ՄԻԱՍԻՆ ԺԱՌԱՆԳ (Ը)ՍՏ ՄԱՐՄՆՈ…» См.: Свод армянских надписей, пр. II, 1960, с. 138  (арм.)
  4. ↑ Местечко с таким названием существовало в центральной части провинции. См.: Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&pg=PA19&dq=Map+of+the+province+of+Siwnik+Robert+H.+Hewsen&hl=ru&ei=iDdVTNDXIsbfOKOZ4dsF&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=Map%20of%20the%20province%20of%20Siwnik%20Robert%20H.%20Hewsen&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 19.
  5. ↑ Рукоположен в митрополиты Сюника рукою католикоса армянского Константина II Пронагорц в 1287 году, о чём сообщает сам историк в своём труде «История области Сисакан».
  6. ↑ Сестра царя Васпуракана Гагика Арцруни. См. Степанос Орбелян. История области Сисакан. — Ер., 1986. — С. 183.  (арм.)

Примечания

  1. ↑ 1 2 Cyril Toumanoff. Studies in Christian Caucasian History. — Georgetown University Press, 1963. — С. 129.
  2. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 15.
  3. ↑ 1 2 3 [vehi.net/istoriya/armenia/geographiya/04.html#_ftnref70 «Армянская География VII века по Р. Х (приписывавшаяся Моисею Хоренскому)». Пер. с др.-арм. и коммент. К. П. Патканова]. — СПб., 1877.
  4. ↑ Зангезур — статья из Большой советской энциклопедии (3 издание).
  5. ↑ 1 2 3 4 5 Steven Runciman. The Emperor Romanus Lecapenus and his reign: a study of tenth-century Byzantium. — Cambridge University Press, 1988. — С. 160—161.
  6. ↑ [www.orinst.ox.ac.uk/staff/ec/rthomson.html Robert W. Thomson]. The Crusades from the Perspective of Byzantium and the Muslim World / Edited by [en.wikipedia.org/wiki/Angeliki_Laiou Angeliki E. Laiou], [en.wikipedia.org/wiki/Roy_Mottahedeh Roy P. Mottahedeh].. — Dumbarton Oaks, 2001. — С. 81.
  7. ↑ 1 2 3 4 V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 68—69.
  8. ↑ 1 2 V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 72.
  9. ↑ 1 2 [www.soas.ac.uk/staff/staff51066.php Igor Dorfmann-Lazarev]. Arméniens et byzantins à l'époque de Photius: deux débats théologiques après le triomphe de l'orthodoxie // Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium. — Peeters Publishers, 2004. — Т. 117. — С. 73.
  10. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 72.
  11. ↑ Robert H. Hewsen. The Geography of Ananias of Širak: Ašxarhacʻoycʻ, the Long and the Short Recensions. — Reichert, 1992. — Vol. 77. — P. 190. — (Beihefte zum Tübinger Atlas des Vorderen Orients: Geisteswissenschaften).
  12. ↑ [www.shsu.edu/dotAsset/bc734bc8-46eb-4c3c-843e-2157c0fbdc25.pdf Stephen H. Rapp (Jr)] Studies in medieval Georgian historiography: early texts and Eurasian contexts // Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium, Subsidia. — Peeters Publishers, 2003. — Т. 113. — С. 315.
  13. ↑ 1 2 The Journal of Jewish studies. — 2002. — Т. 53, вып. 1-2.
  14. ↑ География, V, 12, 9
  15. ↑ 1 2 Шагинян А. К. Армения и страны южного Кавказа в условиях византийско-иранской и арабской власти. — С-Петербург, 2011. — С. 54.
  16. ↑ С. Т. Еремян. Армения по «Ашхарацуйцу». — Ер., 1963.  (арм.)
  17. ↑ 1 2 Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&pg=PA19&dq=Map+of+the+province+of+Siwnik+Robert+H.+Hewsen&hl=ru&ei=iDdVTNDXIsbfOKOZ4dsF&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=Map%20of%20the%20province%20of%20Siwnik%20Robert%20H.%20Hewsen&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 19.
  18. ↑ Дж.Рассел. Zoroastrianism in Armenia. — Harvard University, 1987. — С. 292-293.
  19. ↑ Н. Я. Марр. Термин «Скиф». — Государственное социально-экономическое издательство, 1935. — Т. 5. — С. 35.
  20. ↑ Мовсес Хоренаци. [www.vostlit.info/Texts/rus5/Horen/frametext11.htm История Армении], кн. I, гл. 12
  21. ↑ 1 2 Мовсес Хоренаци. История Армении, кн. II, гл. 8
  22. ↑ Armenia: A Historical Atlas. — University of Chicago Press, 2001, p. 33, map 19
  23. ↑ Волкова Н. Г. Этнические процессы в Закавказье в XIX—XX веках // Кавказский Этнографический сборник. часть IV : Сб. — М.: Наука, 1969. — С. 23.
  24. ↑ К. В. Тревер. Очерки по истории культуры древней Армении (II в. до н. э. — IV в. н. э.). — М. Л., 1953. — С. 164—165.
  25. ↑ Периханян А. Г. [hpj.asj-oa.am/849/1/1965-4(107).pdf Арамейская надпись из Зангезура (Некоторые вопросы среднеиранской диалектологии)] // Ист.-филол. журн.. — 1965. — № 4. — С. 107—128.
  26. ↑ А. Я. Борисов. [annals.xlegio.ru/sbo/contens/vdi.htm#1946-2 Надписи Артаксия (Арташеса), царя Армении] // ВДИ. — 1946. — № 2.
  27. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 69.
  28. ↑ 1 2 Агатангелос. [www.vehi.net/istoriya/armenia/agathangelos/ru/04.html «История Армении»; «Спасительное обращение страны нашей Армении через святого мужа-мученика»] , 795 CXII
  29. ↑ 1 2 Стефанос Орбелян. История Сюника. — Ер.: Советакан грох, 1985. — P. 421.
  30. ↑ Всемирная история / Под ред. А. Белявский, Л. Лазаревич, А. Монгайт. — М., 1956. — Т. 2, ч. V, гл. XXV.
  31. ↑ Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 80.
  32. ↑ Cyril Toumanoff. Armenia and Georgia // The Cambridge Medieval History. — Cambridge, 1966. — Т. IV: The Byzantine Empire, part I chapter XIV. — С. 593—637.
  33. ↑ Cyril Toumanoff. Studies in Christian Caucasian History. — Georgetown University Press, 1963. — С. 252.
  34. ↑ Cyril Toumanoff. Studies in Christian Caucasian History. — Georgetown University Press, 1963. — С. 131.
  35. ↑ Новосельцев А. П. , Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. [www.padaread.com/?book=48963&pg=45 Пути развития феодализма]. — Наука, 1972. — С. 45.
  36. ↑ 1 2 Henri-Jean Martin. The History and Power of Writing / Пер. Lydia G. Cochrane. — University of Chicago Press, 1995. — С. 39.
  37. ↑ Agop Jack Hacikyan, Gabriel Basmajian, Edward S. Franchuk. [books.google.com/books?id=uvA-oV0alP8C&pg=PA86&dq=Mesrop+Goghtn&hl=ru&ei=cilRTIT3M5-lsQbR2KCZAg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=Siunik&f=false The Heritage of Armenian Literature: From the Eighteenth Century to Modern Times]. — Wayne State University Press, 2005. — С. 166—167.
  38. ↑ 1 2 Корюн. [www.vostlit.info/Texts/rus2/Korjun/frametext1.htm Житие Маштоца], 14
  39. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан. — Тифлис, 1910. — С. 55.
  40. ↑ [www.iranicaonline.org/articles/avarayr-a-village-in-armenia-in-the-principality-of-artaz-southeast-of-the-iranian-town-of-maku Avarayr] — статья из Encyclopædia Iranica. R. Hewsen
  41. ↑ Lynn Jones. Between Islam and Byzantium: Aght'amar and the visual construction of medieval Armenian rulership. — Ashgate Publishing, 2007. — P. 35.
  42. ↑ Cyril Toumanoff. Studies in Christian Caucasian History. — Georgetown University Press, 1963. — С. 132.
  43. ↑ [www.ccc.ox.ac.uk/Fellows/f/40/ Mark Whittow]. The making of Byzantium, 600-1025. — University of California Press, 1996. — С. 202.
  44. ↑ 1 2 3 Tim Greenwood. Sasanian Reflections in Armenian Sources. — Sasanika, 2008. — Т. 5. — С. 2-3.
  45. ↑ М. Орманян. Азгапатум. — Бейрут, 1959. — Т. I, Ч. II. — С. 558.  (арм.)
  46. ↑ А. И. Колесников. Иран в начале VII века // Палестинский сборник. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. — Вып. 22 (85). — С. 100.
  47. ↑ Себеос. отд. III, гл. I // [www.vostlit.info/Texts/rus10/Sebeos/frametext1.htm История императора Иракла]. — С.-Петербург, 1862.
  48. ↑ Новосельцев А. П. , Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. [www.padaread.com/?book=48963&pg=45 Пути развития феодализма]. — Наука, 1972. — С. 45-46.
  49. ↑ Н. Пигулевская. Сирийские источники по истории народов СССР. — М.-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1941. — С. 165.
  50. ↑ А. В .Десницкая, С. Д. Кацнельсон.  // История лингвистических учений: средневековый Восток. — Л.: Наука, 1981. — С. 13.
  51. ↑ Н. Адонц. Дионисий Фракийский и армянские толкователи. — Пг., 1915. — С. 181—219.
  52. ↑ А. И. Колесников. Иран в начале VII века // Палестинский сборник. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. — Вып. 22 (85). — С. 62-63.
  53. ↑ Ибн Хордадбех. [www.vostlit.info/Texts/rus2/Hordabeh/framepred3.htm Книга путей и стран]. — М., 1986.
  54. ↑ Шагинян А. К. Армения и страны южного Кавказа в условиях византийско-иранской и арабской власти. — С-Петербург, 2011. — С. 348.
  55. ↑ V. Minorsky. Caucasia IV // Bulletin of the School of Oriental and African Studies. — University of London, 1953. — Т. 15, № 3. — С. 504.
  56. ↑ [en.wikipedia.org/wiki/Elizabeth_Redgate A. E. Redgate]. [books.google.am/books?id=e3nef10a3UcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false The Armenians]. — Wiley-Blackwell, 2000. — С. 180.
  57. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 137.
  58. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 141.
  59. ↑ 1 2 См. [www.vostlit.info/Texts/rus/Drash/frametext3.htm прим. 128] к главе XXVIII «Истории Армении» Иоанна Драсханакертци
  60. ↑ 1 2 Иованнес Драсханакертци. гл. XXVIII // [www.vostlit.info/Texts/rus/Drash/frametext3.htm История Армении]. — Ер., 1986.
  61. ↑ [www.iranicaonline.org/articles/bagratids-dynasty Bagratids] — статья из Encyclopædia Iranica. C. Toumanoff
  62. ↑ Cyril Toumanoff. Armenia and Georgia // The Cambridge Medieval History. — Cambridge, 1966. — Т. IV: The Byzantine Empire, part I chapter XIV. — С. 593—637.
  63. ↑ 1 2 Н. А. Караулов. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Адербейджане // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. — Тифлис, 1901. — Вып. 29.
  64. ↑ Steven Runciman. The Emperor Romanus Lecapenus and his reign: a study of tenth-century Byzantium. — Cambridge University Press, 1988. — С. 164.
  65. ↑ Constantine Porphyrogenitus. [www.paulstephenson.info/trans/decer2.html De Cerimoniis Aulae Byzantinae], II, 48
  66. ↑ Lynn Jones. Between Islam and Byzantium: Aght'amar and the visual construction of medieval Armenian rulership. — Ashgate Publishing, 2007. — P. 65.
  67. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан. — Ер., 1986. — С. 190.  (арм.)
  68. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 69—70.
  69. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан. — Тифлис, 1910. — С. 300.
  70. ↑ 1 2 Степаненко В. П. Из истории армяно-византийских отношений второй половины X—XI в. (к атрибуции монет Кюрикэ куропалата) // Античная древность и средние века. — 1978. — Вып. 15. — С. 46.
  71. ↑ 1 2 3 4 Сюникское царство — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание).
  72. ↑ Степаненко В. П. Из истории армяно-византийских отношений второй половины X—XI в. (к атрибуции монет Кюрикэ куропалата) // Античная древность и средние века. — 1978. — Вып. 15. — С. 45.
  73. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 51.
  74. ↑ Steven Runciman. The Emperor Romanus Lecapenus and his reign: a study of tenth-century Byzantium. — Cambridge University Press, 1988. — С. 126-127.
  75. ↑ Гагик I — статья из Большой советской энциклопедии (3 издание).
  76. ↑ Степаненко В. П. Политическая обстановка в Закавказье в первой половине XI в. // Античная древность и средние века. — 1975. — Вып. 11. — С. 124—125.
  77. ↑ [books.google.com/books?id=RyE_AAAAcAAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Всеобщая история Степаноса Таронскаго Асохьика по прозванию: Писателя 11. стол] / Перевед. с армянскаго и об-яснена Н. Еминым. — М.: Типогр. Лазарев. Инст. восточ. языков, 1864. — С. 183.
  78. ↑ University of Cambridge. [books.google.com/books?id=16yHq5v3QZAC&pg=PA64&dq=Siunik&hl=ru&ei=JVRUTKGFEsWOjAej0_jCBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CDUQ6AEwAzgo#v=onepage&q=Siunik&f=false The Cambridge history of Iran]. — Cambridge University Press, 1991. — Т. 5. — С. 64.
  79. ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/35178/Armenia/44272/Ottomans-and-Safavids Armenia] — статья из Энциклопедии Британника
  80. ↑ [www.st-andrews.ac.uk/history/staff/andrewpeacock.html Andrew C. S. Peacock]. Early Seljūq History: A New Interpretation // Routledge Studies in the History of Iran and Turkey. — Routledge, 2010. — Vol. 7. — P. 113.
  81. ↑ David Nicolle. Manzikert 1071: The breaking of Byzantium. — Osprey Publishing, 2013. — P. 8.
  82. ↑ Levon Chorbajian, Patrick Donabédian, Claude Mutafian. [books.google.com/books?id=OUlnYdOHJ3wC&pg=PA62&dq=Senekerim+Melikshah&hl=ru&ei=mTttTISwA4HNjAe1lID6CA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=Senekerim&f=false The Caucasian knot: the history & geopolitics of Nagorno-Karabagh]. — Zed Books, 1994. — С. 62.
  83. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 72.
  84. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/15850/%D0%A1%D0%95%D0%9D%D0%95%D0%9A%D0%95%D0%A0%D0%98%D0%9C Сенекерим] // Советская историческая энциклопедия : в 16 т. / под ред. Е. М. Жукова. — М. : Советская энциклопедия, 1961—1976.</span>
  85. ↑ V. Minorsky. Studies in Caucasian History. — CUP Archive, 1953. — С. 73.
  86. ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus11/Mhitar/frametext2.htm Хронографическая история, составленная отцом Мехитаром, вардапетом Айриванкским] / пер. К. Патканова. — СПб, 1869.
  87. ↑ 1 2 А. Новосельцев, В. Пашуто, Л. Черепнин. Пути развития феодализма. — М.: Наука, 1972. — С. 47.
  88. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан.. — Ер., 1986. — С. 279.  (арм.)
  89. ↑ [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  90. ↑ Вардан Великий. Часть 3 // [www.vostlit.info/Texts/rus11/Vardan/frametext3.htm Всеобщая история Вардана Великого.]. — М., 1861. — С. 128—129.
  91. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 269.
  92. ↑ 1 2 Всемирная история. Энциклопедия. Глава XXXVII. 3. — М., 1957. — Т. 3.
  93. ↑ Cyril Toumanoff. [rbedrosian.com/Maps/toum1215.htm Caucasia in the 12-15th Centuries] // The Cambridge Medieval History. — Cambridge, 1966. — P. 624.
  94. ↑ Джорджадзе И. И. История военного искусства Грузии. — Мецниереба, 1989. — С. 111.
  95. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&pg=PA8&dq=northern+and+eastern+provinces+of+Armenia&hl=ru&ei=59vCTNWXBNCL4QaQpci5Aw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CDsQ6AEwAw#v=onepage&q=northern%20and%20eastern%20provinces%20of%20Armenia&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 8.
  96. ↑ 1 2 M. Chahin. The kingdom of Armenia: a history. — 2-е изд. — Routledge, 2001. — С. 236.
  97. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан. — М., 1861. — С. 316.  (арм.)
  98. ↑ Киракос Гандзакеци. Гл. 4 // [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/frametext2.htm История Армении.]. — М.: Наука, 1976. — С. 118.
  99. ↑ Bayarsaikhan Dashdondog. The Mongols and the Armenians (1220-1335). — BRILL, 2010. — С. 34.
  100. ↑ См. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/frametext3.htm прим. 44] к главе 12 «Истории Армении» Киракоса Гандзакеци
  101. ↑ Киракос Гандзакеци. Гл. 12 // [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/frametext3.htm История Армении.]. — М.: Наука, 1976. — С. 139-140.
  102. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 9.
  103. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&pg=PA15&dq=The+Prosian+family+domains&hl=ru&ei=wK_CTJGiMYyB5Abks-m5Aw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CDAQ6AEwAA#v=onepage&q=The%20Prosian%20family%20domains&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 15.
  104. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 8.
  105. ↑ Bayarsaikhan Dashdondog. The Mongols and the Armenians (1220-1335). — BRILL, 2010. — С. 59.
  106. ↑ Bayarsaikhan Dashdondog. The Mongols and the Armenians (1220-1335). — BRILL, 2010. — С. 76.
  107. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 262.
  108. ↑ 1 2 [books.google.am/books?id=vBy7CTYVBeMC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Cambridge History of Christianity] / Edited by Michael Angold. — Cambridge University Press, 2006. — Т. 5, Eastern Christianity. — С. 421.
  109. ↑ 1 2 [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  110. ↑ Thomas F. Mathews, Alice Taylor, J. Paul Getty Museum. [books.google.am/books?id=YdBSSAvovlgC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Armenian Gospels of Gladzor: the life of Christ illuminated]. — Getty Publications, 2001. — С. 27.
  111. ↑ 1 2 [books.google.am/books?id=vBy7CTYVBeMC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Cambridge History of Christianity] / Edited by Michael Angold. — Cambridge University Press, 2006. — Т. 5, Eastern Christianity. — С. 412.
  112. ↑ Richard G. Hovannisian. [books.google.com/books?id=WSl4JW5hQewC&pg=PA80&dq=Siunik+had+endured,+its+mountains+long+a+beacon+to+the+Armenians+submerged+in+the+Muslim+deluge+below&hl=ru&ei=rqdVTNmEMcXvOfLx6J8O&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCcQ6AEwAA#v=onepage&q=Siunik%20had%20endured%2C%20its%20mountains%20long%20a%20beacon%20to%20the%20Armenians%20submerged%20in%20the%20Muslim%20deluge%20below&f=false The Republic of Armenia: The first year, 1918-1919]. — University of California Press, 1971. — Т. I. — С. 80.
  113. ↑ [www.shsu.edu/~his_www/olson.html James Stuart Olson]. An Ethnohistorical dictionary of the Russian and Soviet empires. — Greenwood Publishing Group, 1994. — С. 44.
  114. ↑ James Minahan. The Former Soviet Union's Diverse Peoples: A Reference Sourcebook. — ABC-CLIO, 2004. — С. 8.
  115. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 12.
  116. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 13.
  117. ↑ 1 2 Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 13.
  118. ↑ Нораванк — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание).
  119. ↑ 1 2 Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 267.
  120. ↑ 1 2 Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. I. — P. 270.
  121. ↑ Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 118.
  122. ↑ 1 2 [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  123. ↑ Фома Мецопский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Metz/frameme2.htm История Тимур-Ланка и его преемников]. — Баку, 1957.
  124. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 5.
  125. ↑ Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 35.
  126. ↑ Фома Мецопский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Metz/me3.phtml История Тимур-Ланка и его преемников]. — Баку, 1957.
  127. ↑ А. Д. Папазян. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XV/1440-1460/Pers_dok_matenadaran_III/1-20/7.htm Персидские документы Матенадарана. Купчие.]. — Ер., 1968. — Вып. 1. док. 7
  128. ↑ 1 2 Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 6.
  129. ↑ А. Д. Папазян. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XV/1440-1460/Pers_dok_matenadaran_III/1-20/7.htm Персидские документы Матенадарана. Купчие.]. — Ер., 1968. — Вып. 1. док. 7. Комментарии
  130. ↑ 1 2 [en.wikipedia.org/wiki/Elizabeth_Redgate A. E. Redgate]. [books.google.am/books?id=e3nef10a3UcC&pg=PA263&dq=Siwnian+melik&hl=ru&ei=i-HgTvSEHseDhQf666mDBQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CDQQ6AEwAQ#v=onepage&q=Siwnian%20melik&f=false The Armenians]. — Wiley-Blackwell, 2000. — С. 263.
  131. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 86.
  132. ↑ Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 59.
  133. ↑ Шнирельман В. А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье / Под ред. Алаева Л. Б. — М.: Академкнига, 2003. — С. 199.
  134. ↑ Аракел Даврижеци. [www.vostlit.info/Texts/rus2/Davrizeci/frametext1.htm Книга историй]. — М., 1973.
  135. ↑ [www.vedu.ru/bigencdic/21834/ Зангезур] // Большой энциклопедический словарь. — 2012. — С. 467.
  136. ↑ [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  137. ↑ [www.iranica.com/articles/ejmiatsin Ejmiatsin] — статья из Encyclopædia Iranica. S. Peter Cowe
  138. ↑ 1 2 Ори Исраэл — статья из Большой советской энциклопедии (3 издание).
  139. ↑ Peter Avery, William Bayne Fisher, Gavin Hambly, Charles Melville. [www.cambridge.org/gb/knowledge/isbn/item1122902/?site_locale=en_GB The Cambridge history of Iran: From Nadir Shah to the Islamic Republic]. — Cambridge University Press, 1991. — Т. 7. — С. 314.
  140. ↑ [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  141. ↑ 1 2 3 4 5 Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 170.
  142. ↑ [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  143. ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/35178/Armenia/44272/Ottomans-and-Safavids Armenia] — статья из энциклопедии Британника
  144. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 88.
  145. ↑ 1 2 [www.iranica.com/articles/armenia-vi Armenia and Iran] — статья из Encyclopædia Iranica. G. Bournoutian
  146. ↑ 1 2 Christopher J. Walker. Visions of Ararat: writings on Armenia. — I.B.Tauris, 2005. — С. 24.
  147. ↑ Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 28.
  148. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 89.
  149. ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. — P. 96.
  150. ↑ Р. Ш. Джарилгасинова, В. Н. Шинкарев. [books.google.com/books?id=ThfnAAAAMAAJ&q=%D0%98%D0%BC%D1%8F+%D0%B8+%D1%8D%D1%82%D0%BD%D0%BE%D1%81:+%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B8%D0%B5+%D0%B2%D0%BE%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%8B+%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B8,+%D1%8D%D1%82%D0%BD%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D0%B0%D0%BD%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D1%82%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F+:+%D1%81%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%BD%D0%B8%D0%BA&dq=%D0%98%D0%BC%D1%8F+%D0%B8+%D1%8D%D1%82%D0%BD%D0%BE%D1%81:+%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B8%D0%B5+%D0%B2%D0%BE%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%8B+%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B8,+%D1%8D%D1%82%D0%BD%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D0%B0%D0%BD%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D1%82%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F,+%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F+:+%D1%81%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%BD%D0%B8%D0%BA&hl=ru&ei=BqB1TpHYDs_Nsgbbk9DNCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCwQ6AEwAA Имя и этнос: общие вопросы ономастики, этнонимия, антропонимия, теонимия, топонимия : сборник]. — Ин-т этнологии и антропологии, 1996. — С. 24-30.
  151. ↑ 1 2 Bloxham. The great game of genocide: imperialism, nationalism, and the destruction of the Ottoman Armenians. — P. 103—105.
  152. ↑ Claude Mutafian. Karabakh in the twentieth century // Caucasian Cnot. — 1994. — С. 134. — ISBN 1856492877.
  153. ↑ [www.ceghakron.com/pages/menu/menu2/biogr.html Гарегнин Нжде. Биографические и автобиографические материалы]
  154. ↑ [genocide.ru/enc/nzhdeh.htm Нжде в Энциклопедии Геноцид.ру]
  155. ↑ Шнирельман В. А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье / Под ред. Алаева Л. Б. — М.: Академкнига, 2003. — С. 242.
  156. ↑ André Vauchez, Richard Barrie Dobson, Michael Lapidge. [books.google.am/books?id=qtgotOF0MKQC&pg=PA108&dq=Siunik&hl=ru&sa=X&ei=F3adT-mDEoTDhAeBlu3sDg&redir_esc=y#v=onepage&q=Siunik&f=false Encyclopedia of the Middle Ages]. — Routledge, 2000. — Т. 1. — С. 108.
  157. ↑ Е. Д. Джагацпанян. [www.pravenc.ru/text/154127.html Вардапет] // Православная энциклопедия. — М., 2003. — Т. 6. — С. 572.
  158. ↑ Степанос Орбелян. История области Сисакан. — Ер., 1986. — С. 263.  (арм.)
  159. ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/35315/Armenian-literature Armenian literature] — статья из Энциклопедии Британника
  160. ↑ Thomas F. Mathews, Avedis Krikor Sanjian. [books.google.com/books?id=riNIXZzr_NcC&pg=PA14&dq=The+relative+political+tranquility+that+prevailed+in+Siwnik'+in+the+late+thirteenth+and+early+fourteenth+centuries+attracted+to+that+province+a+migration+of+monks+and+scholars+from+other+parts+of+Armenia,+and+the+canton+of+Vayoc'+Jor+emerged+as+the+principal+Armenian+center+of+intellectual,+literary,+and+artistic+activity+in+this+period.&hl=ru&ei=PbrFTLfuHYHHswak0-TZCA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=The%20relative%20political%20tranquility%20that%20prevailed%20in%20Siwnik'%20in%20the%20late%20thirteenth%20and%20early%20fourteenth%20centuries%20attracted%20to%20that%20province%20a%20migration%20of%20monks%20and%20scholars%20from%20other%20parts%20of%20Armenia%2C%20and%20the%20canton%20of%20Vayoc'%20Jor%20emerged%20as%20the%20principal%20Armenian%20center%20of%20intellectual%2C%20literary%2C%20and%20artistic%20activity%20in%20this%20period.&f=false Armenian gospel iconography: the tradition of the Glajor Gospel]. — Dumbarton Oaks, 1991. — С. 14.
  161. ↑ 1 2 [www.umass.edu/history/people/faculty/johnston.html William M. Johnston]. Encyclopedia of Monasticism: A-L. — Taylor & Francis, 2000. — Vol. 1. — P. 86.
  162. ↑ 1 2 [www.mq.edu.au/about_us/faculties_and_departments/faculty_of_arts/department_of_ancient_history/staff/dr_ken_parry/ Kenneth Parry]. [books.google.am/books?id=fHtSuvaVAAoC&pg=PA400&dq=Armenian+MS+no.+1&hl=ru&ei=Sq7iTsrPNIvS4QTD-YSaBQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=9&ved=0CGUQ6AEwCA#v=onepage&q=Armenian%20MS%20no.%201&f=false The Blackwell companion to Eastern Christianity]. — John Wiley & Sons, 2007. — С. 400.
  163. ↑ Cyril Toumanoff. Armenia and Georgia // The Cambridge Medieval History. — Cambridge, 1966. — Т. IV: The Byzantine Empire, part I chapter XIV. — С. 593—637.
  164. ↑ Измайлова, Т. А. [hpj.asj-oa.am/3026/1/1978-2(182).pdf Сюникская школа армянской миниатюры второй половины XIII—начала XIV вв] // Историко-филологический журнал. — 1978. — № 2. — С. 182—190.
  165. ↑ А. Ю. Казарян. [www.pravenc.ru/text/153851.html Вайоц-Дзор] // Православная энциклопедия. — М., 2003. — Т. 6. — С. 498—499.
  166. ↑ Thomas F. Mathews, Roger S. Wieck. Treasures in Heaven: Armenian Illuminated Manuscripts. — Pierpont Morgan Library, 1994. — С. 91.
  167. ↑ Лазарев В. Н. VI. 10. Искусство Армении // [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=29&chap=7&ch_l2=10 История византийской живописи]. — М.: Искусство, 1986.

    168. </ol>

Литература

  • V. Minorsky. [books.google.am/books?id=Pzg8AAAAIAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Studies in Caucasian History]. — CUP Archive, 1953. — P. 68—74.
  • B. Dashdondog. [books.google.am/books?id=HrqqhduBapQC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Mongols and the Armenians (1220-1335)]. — BRILL, 2010.
  • Г. Григорян. [armenianhouse.org/grigoryan-grigor/syunik/index.html Очерки истории Сюника IX—XV вв]. — Ер.: АН АрмССР, 1990.
  • Г. Григорян. [hpj.asj-oa.am/1639/1/2006-2(134).pdf Царство Сюник (X—XII вв)] // Ист.-филол. журн. — 2006. — № 2. — С. 134-145.  (арм.)
  • Г. Григорян. [hpj.asj-oa.am/1790/1/1972-1(215).pdf Новонайденные надписи Ваанаванка] // Ист.-филол. журн. — 1972. — № 1. — С. 215-229.
  • А. Утмазян. Сюник в IX—XI вв. — Ер., 1957.  (арм.)
  • Т. Акопян. Сюникское царство. — Ер., 1966.  (арм.)
  • Г. Алишан. [ia601209.us.archive.org/35/items/SisakanTeghagrutiwnSiwneatsAshxarhisisakanTopographyOfTheLandOf/Alishan_Sisakan.pdf Сисакан]. — Венеция, 1893.

Исторические источники

  • Степанос Орбелян. [www.digilib.am/book/336/%D5%8D%D5%AB%D6%82%D5%B6%D5%AB%D6%84%D5%AB%20%D5%BA%D5%A1%D5%BF%D5%B4%D5%B8%D6%82%D5%A9%D5%AB%D6%82%D5%B6 История Сюника]. — Ер.: Советакан грох, 1986.  (арм.)
  • Егишэ. [www.vehi.net/istoriya/armenia/egishe/EGISHE.html О Вардане и войне армянской] / Перевод с древнеармянского акад. И. А. Орбели, подготовка к изданию, предисловие и примечания К. Н. Юзбашяна. — Ер.: АН Арм. ССР,. — Т. 1971.
  • Ованес Драсханакертци. [armenianhouse.org/draskhanakertsi/history-ru/contents.html История Армении] / Перевод с древнеармянского М. О. Дарбинян-Меликян. — Ер., 1984.
  • Мхитар Айриванеци. [www.vostlit.info/Texts/Heilige/Armenien/S/StepanosSjunik.phtml?id=496 История святого митрополита Степаноса Сюникского ]


Отрывок, характеризующий Сюник

В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Сюник&oldid=81557349»