Сюннерберг, Константин Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Константин Александрович Сюннерберг (псевдоним Эрберг; 18711942) — российский поэт-символист, философ-идеалист, символист и теоретик искусства. Основатель иннормизма. Входил в группу «Мир искусства»[1]. Опубликовал сборник стихотворений «Плен» (Пг.: Алконост, 1918; обложка М. Добужинского) и трактат «Цель творчества. Опыты по теории творчества и эстетике» (М., 1913; переиздание Пг.: Алконост, 1919). Один из руководителей Института живого слова (19181924)[2]. Член Совета и активный участник Вольной философской ассоциации (19191924)[3]. Оставил также мемуары.



Издания

  • К. Эрберг. Плен. Цель творчества. — Томск: Водолей, 1997. — ISBN 5-7137-044-5

Источники

  1. [www.silverage.ru/magazins/mir_isk.html Журнал «Мир искусств»]
  2. Раффаэлла Вассена. [magazines.russ.ru/nlo/2007/86/va5.html К реконструкции истории деятельности Института живого слова (1918—1924)] // «Новое литературное обозрение», 2007, № 86.
  3. Штейнберг, 1991, с. 280.

Напишите отзыв о статье "Сюннерберг, Константин Александрович"

Литература

  • Штейнберг А. З. [www.vtoraya-literatura.com/pdf/steinberg_aaron_druzja_moikh_rannikh_let_1991_text.pdf Друзья моих ранних лет (1911—1928)]. — Париж: Синтаксис, 1991. — 288 с.

Отрывок, характеризующий Сюннерберг, Константин Александрович

– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.