Сью, Сьюзи

Сьюзи Сью Siouxsie Sioux
Основная информация
Полное имя	Сьюзен Джанет Баллион
Дата рождения	27 мая 1957(1957-05-27) (66 лет)
Место рождения	Лондон
Страна	Великобритания Великобритания
Профессии	музыкант, продюсер
Жанры	панк-рок постпанк готик-рок новая волна альтернативный рок психоделический рок
Коллективы	Siouxsie and the Banshees The Creatures
Лейблы	Polydor, Geffen, Sioux Records, W14
[siouxsiemantaray.com/ SiouxsieMantaray.com]

Сьюзен Джанет Баллион (англ. Susan Janet Ballion), она же Сьюзи Сью (англ. Siouxsie Sioux) (р. 27 мая 1957) — британская певица и автор песен, согласно Allmusic — «одна из самых влиятельных британских рок-исполнительниц». Сьюзи Сью приобрела наибольшую известность как вокалистка Siouxsie and the Banshees, английской группы, начинавшей в глубинах панк-андеграунда, но впоследствии усложнившей стиль и ставшей одним из самых влиятельных коллективов новой волны, постпанка и готического рока.

Биография

Сьюзен Баллион родилась в клинике Guy’s Hospital в Саутуорке, Лондон. Она была младшей из троих детей. Отец и мать познакомились в бельгийском Конго: она была секретаршей-переводчицей, он — техником в медицинской лаборатории, добывавшей змеиный яд.

Отец Сьюзен был запойным алкоголиком. Сьюзен рассказывала, что ненавидела, а однажды попыталась отравить его, всыпав смесь соли и перца в стакан. По отношению к младшей дочери он был груб лишь словесно, но старшая сестра впоследствии рассказывала страшные истории о ножах, разбитой посуде и сломанных оконных рамах.

При этом, будучи трезвым, Баллион был остроумен и интеллигентен; он любил книги: сам читал Сартра, дочери рекомендовал Киплинга. Сьюзен училась в школе для девочек Mottingham Secondary Modern School в графстве Кент. Когда одноклассницы спрашивали, чем занимается её отец, Сьюзен придумывала разнообразные истории; она не могла признаться, что он сидит и беспрерывно пьёт. Из-за этого она никого не приглашала к себе домой.

В детстве и ранней юности Сьюзен не любила мальчиков. Она участвовала в играх со сверстниками (типа «Поймай и поцелуй», «Kiss and Chase»), но если другие девочки, когда их ловили, позволяли себя целовать, то она впихивала поймавшему пук травы с землёй в рот. Позже, в клубах, когда сзади к ней подходил и притрагивался мужчина, она тут же оборачивалась и немедленно била его в лицо.

Когда Сьюзен было 14 лет отец умер от последствий алкоголизма. Вскоре после этого она тяжело заболела; перенесла приступ язвенного колита и некоторое время была при смерти. Сьюзен говорила, что болезнь совершенно «демистфицировала тело в её сознании». От отца Сьюзен унаследовала любовь к книгам и ненависть к профессии медика (он называл врачей «шарлатанами»). Отсюда же — её глубокое презрение к алкоголикам и наркоманам (пользователей героина она называла «такими же алкоголиками — скучными и раздавленными»).

Сьюзен в юности была одинока; слушала музыку Дэвида Боуи, Лу Рида, Roxy Music, T.Rex, The Velvet Underground, The Stooges, и посещала местную гей-дискотеку. Здесь сказалось влияние старшей сестры: та училась в художественном колледже и общалась со многими мужчинами нетрадицинной сексуальной ориентации. Геи стали первыми мужчинам в жизни Сьюзен, с которыми она стала чувствовать себя комфортно, освобожденной от ожидания сексуальной агрессии или пьяного хамства.

К середине 1970-х годов Сьюзен стала одной из самых заметных фигур в только нарождавшемся панк-сообществе. Во многом именно Сьюзен повлияла на развитие панк-имиджа своими одеяниями, в которых использовались глэм- и фетиш-атрибутика. Однажды она вошла в автобус в прозрачной юбке, потребовала себе за это 50%-ю скидку и получила её. В другой раз вошла в винный бар Pips в Бромли — с приятелем по имени Берлин, ведя его на поводке, в собачьем ошейнике. Некоторое время Сюзен хотела стать моделью, но для такой работы выглядела слишком необычно. Она подумывала о карьере секретарши, но дело кончилось работой в клубе. В одном из заведений Бромли, на вечеринке, где кокаин предлагалось снюхивать с вращавшихся пластинок, на официанте-Сьюзи, вооруженной кожаной плетью, был лишь пластиковый фартук, и больше ничего. При этом мужчины не осмеливались к ней и приблизиться, настолько угрожающе она выглядела. Как писал позже «Гардиан», «…где-то между прогулками по Стрэнду и первым знакомством с альбомом Патти Смит Horses Сьюзен Баллион превратилась в Siouxsie».

В середине 1970-х годов появился термин «контингент Бромли» (англ. Bromley Contingent): так журналистка Кэролайн Кун назвала группу эксцентричных подростков, фанатов Sex Pistols, которые в каком-то смысле на развитие панк-имиджа повлияли не меньше, чем сама группа. В числе участников «контингента» были Сьюзи и Стив Северин. Сьюзи вспоминала: мать ночные похождения дочери волновали лишь в том смысле, что дочь в чулках-сеточках и на шпильках замёрзнет («Возьми свитерок», — постоянно повторяла она).

Siouxsie and the Banshees

В сентябре 1976 года Bromley Contingent направился во Францию сопровождать Sex Pistols. Здесь Сьюзи подверглась физическому нападению со стороны некоего араба — за повязку со свастикой, которую носила на руке. Впоследствии она говорила, что нацистская атрибутика была призвана «шокировать буржуазию» и не имела целью сделать конкретное политическое заявление. В этом был элемент чёрного юмора. «Нацисты были не только антисемиты, они были анти-все-кто-непохож-на-других, они были анти-такие-как я», — замечала она. Режиссёр Джон Мэйбери рассказывал, что видел её со свастикой на концерте Sex Pistols и — «это была фантастика». «Следует помнить, что первые панки были студентами арт-колледжей, склонными к диким шуточкам… Свастика ушла впоследствии как результат политической чистки, но тогда это было очень весело, портить <таким образом> людям настроение», — замечал он.

Позже, чтобы защититься от обвинений в сочувствии к нацистам, Сьюзи написала песни «Metal Postcard (Mittageisen)», посвящённую художнику-антифашисту Джону Хартфилду, а также «Israel», которая была выпущена синглом.

Впервые на телевидении Сьюзен появилась в декабре 1976 года в программе Today, куда ведущий Билл Гранди пригласил Sex Pistols. Именно попытка ведущего флиртовать со Сьюзен вызвала резкую реакцию участников группы: Стив Джонс обозвал ведущего «грязным ублюдком» (англ. dirty fucker), и это — наряду с некоторыми другими репликами участников — прозвучало в прямом эфире. Малкольм Макларен рассказывал (критику Джону Сэвиджу): «Когда мы вошли в Зелёную комнату, там находились Стив (Джонс) и Сьюзи: они хватали трубки беспрестанно звонивших телефонов и кричали: Да, это Thames, отойди от телефона, тупой старый п***н». В комнату ворвался через вращающиеся двери шофер EMI: «За мной, ребята, срочно вывозим вас. Сейчас здесь разразится буря!» Последовавший скандал во многом сформировали отношение к Sex Pistols и панк-року в консервативных общественных кругах. «С этого дня всё изменилось: прежде была музыка, теперь начались — СМИ», — вспоминал Джонс.

В сентября 1976 года Сьюзи и Стив Северин образовали Siouxsie and the Banshees. Они и прежде планировали создать коллектив с Билли Айдолом, но тот «изменил» проекту, присоединившись к Chelsea (затем — к Generation X). Спонтанный дебют группы состоялся 20 сентября 1976 года на сцене лондонского 100 Club в рамках 100 Club Punk Festival, организованного Макольмом Маклареном, по предложению которого за ударные и был усажен Сид Вишес. Выступление было неотрепетированным: у группы не было репертуара, и базовой стала композиция на тему молитвы «Отче наш», которую Сьюзи помнила наизусть.

«Стена шума» иллюстрировала отношение музыкантов к музыке: никто из них не умел ни на чём играть. Группа двадцать минут импровизировала на тему «Отче наш» и сошла со сцены просто потому, что это занятие ей наскучило. Сьюзи говорила, что и в мыслях не держала когда-нибудь зарабатывать себе этим на жизнь. Один из обозревателей назвал выступление группы «невыносимым». «Она была великолепна», — написала о Сьюзи Кэролайн Кун.

Первым коммерческим успехом группы стал выпущенный два года спустя сингл «Hong Kong Garden», ставший хитом и получивший высокие оценки критиков, в частности в NME. Столь же восторженно был встречен дебютный альбом группы. Впоследствии еженедельник называл пластинку одной из лучших в истории, ставя её в один ряд с Horses, альбомом Патти Смит.

В 1983 году Сьюзи и Баджи образовали сторонний проект Creatures (дебютировавший с EP Wild Things), дуэт, в своих музыкальных экспериментах в большей степени полагавшийся на ритмические структуры и этнические мотивы. К концу 1980-х годов Сьюзи Сью окончательно изменила имидж, став по-голливудски грандиозным, «недосягаемым образом», исполненным «холодной сексуальности» и «вампирического великолепия».

Сотрудничество

Начиная с середины 1990-х годов Сьюзи регулярно сотрудничала с другими музыкантами. В 1994 году она записалась дуэтом с Моррисси: синглом была выпущена «Interlude», кавер-версия песни, первоначально исполненной Тими Юро.

В 1995 году Сьюзи выпустила песню «The Lighthouse», которая вошла в альбом французского продюсера Эктора Зазу Chansons des mers froides(англ. Songs from the Cold Seas). В основу текста было положено стихотворение английского поэта Уилфреда Уилсона Гибсона.

В феврале 1998 года Сьюзи в дуэте с Джоном Кейлом, организатором фестиваля With a Little Help From My Friends, прошедшего в клубе Paradiso, Амстердам, исполнила свою прежде не издававшуюся песню «Murdering Mouth». Союз обоим исполнителям показался столь удачным, что они решили провести летом того же года совместные гастроли по США.

В 2003 году Сью написала песню для Basement Jaxx, «Kish Kash»: она вошла в одноимённый альбом и получила Грэмми в категории dance/electronic..

Сольная карьера

В 2004 году Сью провела первое турне как сольная исполнительница, исполняя песни Banshees и Creatures. Записанный на последнем, лондонском концерте DVD Dreamshow при участии Millennia Ensemble, вышел в августе 2005 года и возглавил британские DVD-чарты..

В 2007 году Сьюзи выпустила первый сольный альбом Mantaray 2007, поднявшийся до # 39 в UK Albums Chart и получивший высокие оценки критиков.

В 2015 году, после 8-летнего перерыва в творчестве, записала песню под названием «Love Crime» специально для финального эпизода телесериала «Ганнибал».

Личная жизнь

В 1991 году Сьюзи вышла замуж за Баджи, барабанщика Siouxsie & the Banshees. Год спустя супруги переехали на юго-запад Франции. В августе 2007 года Сьюзи в интервью Sunday Times объявила о разводе.

Дискография

Альбомы

Соло

• Mantaray (2007, # 39, UK)

Siouxsie and the Banshees

• The Scream (1978)
• Join Hands (1979)
• Kaleidoscope (1980)
• Once Upon A Time (1981)
• Juju (1981)
• A Kiss In The Dreamhouse (1982)
• Nocturne (1983)
• Hyaena (1984)
• Tinderbox (1986)
• Through The Looking Glass (1987)
• Peepshow (1988)
• Superstition (1991)
• Twice Upon A Time (1992)
• The Rapture (1995)

The Creatures

• Feast (1983)
• Boomerang (1990)
• A Bestiary Of (1997)
• Anima Animus (1999)
• Zulu (1999)
• Hybrids (альбом ремиксов, 1999)
• US Retrace (2000)
• Sequins In the Sun (2000)
• Hai! (2003)
• Tokyo Drum Sessions (2004)
• Hai! (2004 version2004)

Morrissey & Siouxsie

• Interlude (Сингл, 1994)

Видео

• [www.youtube.com/watch?v=i8ETieNnWp8 Face to Face]. — Сьюзи Сью в клипе на песню из кинофильма «Бэтмен возвращается».

Примечания

Комментарии

Источники

Отрывок, характеризующий Сью, Сьюзи

– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.