Сян Юй

Сян Юй (кит. упр. 項羽, пиньинь: Xiàng Yǔ, палл.: Сян Юй; носил имя Цзи (籍), 232 до н. э. — 202 до н. э.) — китайский генерал, возглавивший в 208 до н. э. — 202 до н. э. движение князей против династии Цинь, разгромивший циньскую династию и провозгласивший себя ваном-гегемоном и правителем западного Чу.

Как главнокомандующий, пользовался центральной властью и назначал ванов и хоу по всему Китаю; император династии Чу И-ди ему подчинялся, а потом был убит по его приказу. Себя он именовал титулом «Верховный правитель Западного Чу» (西楚霸王, Xīchǔ Bàwáng).

Ранние годы

Сян Юй происходил из аристократического рода Чу. Его воспитанием занимался его дядя Сян Лян. Сян Юй обладал огромным ростом и большой физической силой, был храбр в сражениях и подчинял других окриком или взглядом.

Однажды, увидев императора Цинь Шихуана на переправе во время инспекционной поездки по Чу, он сказал своему дяде, что сейчас удачное время убить императора при переправе и самому занять его трон. Сян Лян испугался и немедленно закрыл племяннику рот руками. С этого момента он стал по-другому воспринимать своего племянника.

Восстание в Чу

Когда после смерти Цинь Шихуана в 209 до н. э. в Чу вспыхнуло восстание под руководством Чэнь Шэна, губернатор вызвал Сян Ляна, чтобы вверить ему войско; Сян Лян позвал Сян Юя, и тот отрубил губернатору голову, после чего Сян Лян принял управление на себя и примкнул к восставшим. Вскоре Сян Лян возглавил войска восставших.

Циньский генерал Чжан Хань успешно повёл бои по ликвидации восстания, и через некоторое время Чэнь Шэн был убит. После этого командование антициньскими силами на себя взял Сян Лян. Он учел ошибки Чэнь Шэна и по по рекомендации мудрого советника Фань Цзэна решил опереться на авторитет свергнутой чуской династии — с целью придать легитимность восстанию, которое должно было восстановить многовековую чускую государственность. Для этого он нашёл обедневшего потомка чуских ванов, который был объявлен им Хуай-ваном (Вторым). При этом Хуай-ван всегда оставался марионеткой в руках Сян Ляна, а потом и Сян Юя, и никогда не обладал реальной властью. Вскоре Сян Лян потерпел поражение от Чжан Ханя и был убит.

Хуай-ван назначил Сян Юя вторым главнокомандующим. Когда первый главнокомандующий стал медлить с наступлением, Сян Юй пригласил его на беседу и отрубил ему голову, взяв командование войсками на себя.

Важную роль в успехах Сян Юя сыграл его советник Фань Цзэн (ранее — советник Сян Ляна), находивший хитрые политические и стратегические решения, которые смогли укрепить Чу и сделать Сян Юя на время правителем всего Китая.

Сян Юй проявил себя как жестокий главнокомандующий: завоёвывая города, он казнил местных жителей и расправлялся с чиновниками. Будучи талантливым полководцем и выиграв множество сражений, Сян Юй, тем не менее, не был дальновидным политиком и государственным деятелем. Поэтому, в конечном счёте, он проигрывал более дипломатичным противникам.

Ликвидация династии Цинь

Сян Юй (項羽) смог нанести циньским войскам тяжёлые поражения. В конце 207 до н. э. будущий ханьский император Лю Бан (тогда Пэй-гун), союзник Сян Юя, занял циньскую столицу Сяньян, но не решился утвердиться и через месяц впустил в Сяньян Сян Юя, который в январе 206 до н. э. уничтожил и разграбил весь город, казнив последнего циньского императора, вырезав весь его род, разрушив и разграбив [источник?] гробницу Цинь Шихуана.

В хрониках сохранилось описание следующего эпизода: Лю Бан после занятия столицы, опасаясь огромной армии Сян Юя, явился к нему в ставку с изъявлениями дружбы; на пиру был организован танец с мечами, и один из танцоров стремился внезапно напасть на Лю Бана, но другой танцор всё время загораживал его собой; почувствовав опасность, Лю Бан сумел скрыться (см. подробно Хунмэньское празднество).

Принятие верховной власти

Утвердившись во власти, Сян Юй присвоил себе титул гегемона, а Хуай-вану дал титул «Справедливого императора» (И-ди), однако вскоре его умертвил (205 до н.э.) и стал править самолично; при этом по его приказу несколько десятков военачальников и аристократов получили титул вана.

Убийство поставленного императора, интерпретируемое как узурпация небесного мандата, использовалось Лю Баном в пропаганде против Сян Юя. Вероломство по отношению к собственному ставленнику вошло в арсенал китайских исторических притч.

Междоусобная война

Одержав победу над Цинь, Сян Юй проявил политическую и дипломатическую недальновидность, создав шаткое образование из 18 полунезависимых государств, управляемых ванами. Таким образом, он, по сути, воссоздал ситуацию, имевшую место до объединения Китая царством Цинь, снова разъединив Поднебесную на враждующие государства. Новоявленные ваны, недовольные назначениями, затеяли междоусобную войну, которая в дальнейшем переросла в противостояние между Лю Баном и Сян Юем на западе и борьбой за престол царства Ци на востоке.

Сян Юю пришлось вести борьбу на два фронта, поочерёдно усмиряя Лю Бана и очередного вана, занявшего циский трон. Несмотря на успехи, когда он отвлекался в другую сторону, он давал своим противникам снова собрать сильную армию, и хотя несколько раз его противники были почти полностью повержены, из-за метаний по двум фронтам Сян Юй истощился и стал в конце концов проигрывать сражения.

Война против Лю Бана и поражение

Лю Бан, понимая, какую роль в успехах Сян Юя играет его мудрый советник Фань Цзэн, хитрой интригой сумел их поссорить, так что Фань Цзэн, оскорбленный недоверием повелителя, покинул его. Лишившись советов Фань Цзэна, Сян Юй через некоторое время стал терпеть поражение за поражением. Став императором, Лю Бан отмечал, что у Сян Юя был единственный мудрый советник — Фань Цзэн, которого тот не сумел использовать, отчего и проиграл.

Решающей в противостоянии Сян Юя и Лю Бана была битва под Гайся в 203 до н. э., в которой Сян Юй потерпел поражение. В 202 до н. э. Сян Юй, почувствовав, что не сможет удержать ситуацию под контролем, бежал, и был схвачен войсками Лю Бана, который стал единовластным правителем Китая. Династия Чу была ликвидирована, а Лю Бан стал известен под именем императора Гао-цзу, основателя новой династии Хань, объединившей Китай на следующие четыре века, с 206 до н. э. до 220 года н. э.

В китайской литературе обыгрывается трагедия Сян Юя: как он после тяжёлого поражения сидел в шатре со своей наложницей Юй, пил вино и сочинял стихи на тему «почему Небо меня покинуло и мне мстит». Во время грустного вечера наложница покончила с собой, а Сян Юй бежал с небольшим отрядом. После перехода через болото в отряде остались 28 человек, окружённых со всех сторон ханьскими войсками. Сян Юй смог вырваться из окружения, но отказался от лодки, которую ему предоставил начальник волости, решив, что Небо всё равно от него отвернулось. Когда к нему подошёл ханьский офицер, которого Сян Юй знал по прежним боям, он отрубил себе голову, предоставив возможность офицеру получить награду от Лю Бана.

См. также

Напишите отзыв о статье "Сян Юй"

Литература

Сыма Цянь. Исторические записки. Перевод Р. В. Вяткина. т.2, части 6-8

Династия Чу
Предшественник: И-ди	Ван-гегемон Китая ок. 206 — 202 до н. э.	Преемник: Гао-цзу

Отрывок, характеризующий Сян Юй

Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.