Сёгибан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Сёгиба́н (яп. 将棋盤 сёгибан, «доска для сёги») — игровое поле (доска) для игры в сёги, выполненное в виде толстого цельнодеревянного столика на невысоких ножках.

При игре по правую руку от каждого игрока, вплотную к сёгибану ставятся комадай — резные столики для захваченных фигур, имеющие одинаковую с сёгибаном высоту. В настольном варианте роль комадай играют небольшие плоские деревянные подставки.

Игра в сёги в Японии — изысканный ритуал, и высококачественные сёгибаны являются существенным атрибутом этого ритуала.





Изготовление

Лучшие сёгибаны весьма дороги (стоят миллионы иен) и изготавливаются из древесины торреи орехоносной (яп. 榧,かや кая). В Японии лучший сорт каи (яп. 日向榧 хюга кая) произрастает в префектуре Миядзаки, на острове Кюсю, где низкое плодородие почвы позволяет ей медленно расти столетиями, достигая внушительных размеров, а особый климат приводит к образованию в древесине ярких красивых колец. Более дешёвые сёгибаны изготавливаются из других сортов дерева: ели, японского кедра (яп. суги) и т. д.

Расчерчивание игрового поля (сетка 9x9 клеток) на классическом сёгибане производится с помощью катаны[1].

Размеры, форма

Классический сёгибан представляет собой толстый прямоугольный деревянный столик, стоящий на четырёх резных фигурных ножках, высотой 15-25 см. (включая высоту ножек). Высота сёгибана столь мала потому, что по японской традиции игроки во время партии сидят прямо на полу, устланном татами, иногда опираясь на специальные подлокотники. Если же игроки предпочитают сидеть на обычных стульях, им приходится либо ставить сёгибан на подставку высотой со стул, либо пользоваться плоской игровой доской, играя за столом. Для подобных случаев изготавливаются доски без ножек: деревянные (толщиной от 2 до 10 см.) и более простые (плоские, пластик).

На обратной стороне классического сёгибана имеется небольшая выемка, называемая «пупком». Есть несколько версий её предназначения: для более равномерного высыхания доски (после создания заготовки доски высушиваются в течение нескольких лет), для улучшения резонирования материала при щелчке фигурами по доске. Одна из легенд гласит, что эта выемка традиционно служила для собирания крови при отрубании головы наблюдателю, который имел неосторожность сделать во время игры подсказку (это считается верхом неприличия) и тем самым испортить партию (сёгибан, на котором велась испорченная партия, при этом переворачивался выемкой вверх).

В длину (12 сун = 36 см.) сёгибан несколько больше, чем в ширину (11 сун = 33 см.); соответственно, клетки игрового поля в этом направлении чуть длиннее (36x33 мм.) — это делается ради компенсации эффекта перспективы, чтобы клетки воспринимались как квадратные, поскольку игроки смотрят на доску сбоку, под углом.

Одна из ножек классического сёгибана — съёмная; сняв её, на месте крепления можно увидеть клеймо мастера, создавшего этот сёгибан[2].

См. также

Напишите отзыв о статье "Сёгибан"

Примечания

  1. [www.youtube.com/watch?v=h9zb5udfeWo&list=SP587865CAE59EB84A&index=38 Видеоролик Хидэтчи «Shogi Board as Arts and Crafts»]
  2. [shogi.ru/lib/articles/JFN.rar The Japan Foundation Newsletter, «Игровые комплекты для мастеров»] (.rtf.rar)


Отрывок, характеризующий Сёгибан

Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.