Калихович, Сергей Андреевич

Сергей Андреевич Калихович
Дата рождения	15 января 1899(1899-01-15)
Место рождения	г. Кузнецк, Саратовская губерния, Российская империя
Дата смерти	12 июля 1942(1942-07-12) (43 года)
Место смерти	около деревни Спасское, Семилукский район, Воронежская область, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	автобронетанковые войска
Годы службы	1919—1942
Звание
Командовал	31-я танковая дивизия, 19-я танковая бригада
Сражения/войны	Гражданская война в России, Великая Отечественная война Белостокско-Минское сражение Битва под Москвой Воронежско-Ворошиловградская операция (1942)
Награды и премии

Серге́й Андре́евич Калихо́вич (1899—1942) — советский офицер-танкист, участник гражданской и Великой Отечественной войн. Полковник РККА.

После окончания гражданской войны остался в РККА, пройдя путь от красноармейца до командира 31-й танковой дивизии 13-го механизированного корпуса, получил два высших военных образования.

В годы Великой Отечественной войны его дивизия была разгромлена, а сам он, выйдя раненым из окружения, был вскоре назначен командиром 19-й танковой бригады, которая приняла активное участие в битве под Москвой с октября 1941 года. Весной 1942 года его бригада была включена в состав формирующейся 5-й танковой армии генерал-майора А. И. Лизюкова.

Участник контрудара 5-й танковой армии по группировке немецких войск, наступавших на Воронеж в июле 1942 года. 12 июля его бригада сама попала под контрудар немецкой 11-й танковой дивизии. Лично возглавив контратаку против немецких танков, вышедших к его командному пункту, С. А. Калихович погиб в танке, ценой своей жизни выведя штаб бригады из-под удара. Только 21 июля 1942 года его тело удалось вынести с поля боя, и 22 июля 1942 года он был с воинскими почестями похоронен вблизи станции Дон.

В послевоенное время его могила была перенесена на кладбище села Голиково и затерялась. В начале 2000-х годов усилиями активистов его могила была идентифицирована, и на ней была установлена табличка.

Биография

Родился 15 января 1899 года в городе Кузнецке Саратовской губернии.

В марте 1919 года добровольно вступил в Красную Армию, принимал участие в боях на Южном фронте в составе артиллерийского дивизиона стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии. Был контужен.

После окончания гражданской войны остался в РККА и стал постоянно учиться: сначала на артиллерийских курсах, затем в 1924 году окончил Объединённую белорусскую военную школу имени ВЦИК, затем — военно-техническую академию имени Дзержинского в Ленинграде, а в 1932 году — Военную академию механизации и моторизации РККА имени Сталина. Таким образом, он получил два высших военных образования, а в его карточке о прохождении службы был поставлен редкий в то время штамп: «Учёт академиков». В своей автобиографии писал: «В Кремле многократно стоял на постах особо ответственных и почетных — это у кабинета т. Ленина (27-й пост)».

Капитан С. А. Калихович быстро продвигался по службе в развивающихся танковых войсках РККА: сначала командир батальона, потом начальник штаба бригады, а с августа 1938 года стал командиром 32-й легкотанковой бригады. В 1938 году за мужество и отвагу, проявленные в боях под Царицыном в годы гражданской войны, награждён орденом Красного Знамени. В 1939 году С. А. Калиховичу присвоено звание полковник.

В мае 1939 года назначен начальником штаба 29-й легкотанковой бригады, а с 23 августа 1939 года — начальником командного факультета Военной академии механизации и моторизации.

В ноябре 1940 года полковник С. А. Калихович назначен командиром 1-й легкотанковой бригады (II формирования). Затем с 11 марта 1941 года командовал 31-й танковой дивизией, которая в апреле 1941 года была включена в состав 13-го механизированного корпуса и дислоцировалась в местечке Боцки Белостокской области.

Начало Великой Отечественной войны

С началом Великой Отечественной войны неукомплектованная дивизия оказалась в окружении, понесла большие потери в боях лета 1941 года, а её остатки с боями стали порываться на восток. Полковник С. А. Калихович был ранен, но небольшая группа 31-й танковой, 113-й и 49-й стрелковых дивизий под его командованием вышла из окружения к советским войскам в районе города Калинковичи (ныне Гомельская область Республики Беларусь).

Вскоре он был направлен в распоряжение Главного управления автобронетанковых войск, а 10 сентября 1941 года полковник С. А. Калихович был назначен командиром 19-й танковой бригады.

19-я танковая бригада под его командованием с начала октября 1941 принимала участие в битве под Москвой в районе Можайска в составе 16-й армии Западного фронта.

По воспоминаниям бывшего командующего 5-й армией генерала Д. Д. Лелюшенко, «в это время (13 октября) 18-я и 19-я танковые бригады с подразделениями, прорывающимися из района Вязьмы, под натиском превосходящих сил врага отходили на линию Можайского укрепленного района. Они стойко сдерживали бешеный натиск двух немецких дивизий — 10-й танковой и дивизии СС „Рейх“».

После тяжёлых боёв 1 декабря бригада была выведена в тыл на укомплектование и длительное время находилась в резерве, чем командование бригады смогло воспользоваться для обучения личного состава и налаживания управления частями.

Весной 1942 бригада вошла в состав формирующейся 5-й танковой армии (генерал-майор А. И. Лизюков). 19-я танковая бригада, в отличие от всех других танковых бригад, входящих в состав армии, уже участвовала в боях и имела сколоченный командный состав.

Контрудар 5-й танковой армии

Ставка ВГК выбрала 5-ю танковую армию А. И. Лизюкова для организации контрудара по флангу и тылу группировки немецких войск, наступавших на Воронеж. На усиление 5-й танковой армии дополнительно был придан 7-й танковый корпус П. А. Ротмистрова, переброшенный с Калининского фронта.

Времени для подготовки и организации контрудара было мало, а А. И. Лизюков не имел достаточного опыта в командовании крупной танковой группировкой, поэтому одновременного мощного удара всеми соединениями армии достичь не удалось. Первым 6 июля вступил в бой 7-й танковый корпус, которому для усиления А. И. Лизюков передал 19-ю танковую бригаду полковника С. А. Калиховича и ряд других частей.

С начала июня 1942 года бригада Калиховича находилась в резерве армии, и в случае немецкого наступления в районе города Ефремова должна была вступить в бой последней, для решающего удара по прорвавшемуся противнику. Но в связи с резко изменившейся обстановкой, эта резервная бригада была переброшена в район города Ельца самой первой.

Контрудар 5-й танковой армии строился на изначально неверном предположении о том, что наступающие немецкие танковые корпуса будут далее двигаться через Дон и Воронеж на восток. Однако такой задачи у них не было: 5 июля армейской группе «Вейхс» было приказано высвобождать подвижные соединения немецкой 4-й танковой армии в районе Воронежа и двигать их на юг согласно плану «Блау». А для прикрытия группировки 4-й танковой армии с левого фланга на север был развёрнут 24-й немецкий танковый корпус. Таким образом, он вступил во встречный бой с наступавшими на юг передовыми частями советской 5-й танковой армией, вскрыв намерения и упредив их на марше. В то же время, передовой советский 7-й танковый корпус вступил в бой, не имея возможности провести разведку и полностью сосредоточиться, поэтому выдвижение передовой немецкой 9-й танковой дивизии прошло для командования 5-й танковой армии и 7-го танкового корпуса незамеченным.

Первое боестолкновение 19-й танковой бригады с противником случилось ещё при подходе к станции Долгоруково (Липецкая область): около 11 часов утра 5 июля первый железнодорожный эшелон бригады был атакован четырьмя немецкими бомбардировщиками. Огнём двух зенитных пулемётов и высоко поднятых танковых орудий прямо с платформ воздушная атака была отражена без потерь.

6 июля, двигаясь на юг во втором эшелоне вслед за 87-й танковой бригадой, и имея задачу развить её успех, 19-я танковая бригада полковника С. А. Калиховича располагала 41 танком Т-34 и 21 Т-60. В то утро с командного пункта С. А. Калиховича, развёрнутого на южной окраине Красной Поляны был хорош виден бой 87-й танковой бригады, двигавшейся впереди, а затем в 10 утра танкисты его бригады уже сами открыли огонь по врагу в селе Перекоповке (Семилукский район Воронежской области) и встали на рубеже реки Кобылья Снова всего в 5 километрах от места выдвижения вместо первоначально запланированного марша на юг на 30 км. С. А. Калихович решил занять оборону по северному берегу реки, предполагая дальнейшее развитие атаки немецких танков, однако такой задачи у противника не было: части немецкой 9-й танковой дивизии заняли выгодный рубеж обороны на высотах южнее реки Кобылья Снова, подбив в первой же день боёв 52 советских танка (по советским данным) и потеряв при этом всего 7 своих танков (по немецким данным).

К исходу 7 июля части немецкой 9-й танковой дивизии отошли на юг на новый оборонительный рубеж по реке Сухая Верейка, уклонившись от боя с основными силами 7-го танкового корпуса: 19-й танковой и 7-й мотострелковой бригадами, переправившимися на южный берег реки Кобылья Снова. В течение 7-9 июля части немецкой 9-й и подошедшей 11-й танковой дивизий сдерживали продвижение наступающих советских частей. Затем на смену им подошли пехотные дивизии, и советское наступление было окончательно остановлено: 19-я танковая бригада Калиховича, как и вся 5-я танковая армия, так и не вышла на оперативный простор, чтобы развить наступление на Землянск.

Неудачи 19-й танковой бригады были обусловлены не только активными действиями авиации и противотанковым огнём противника, но и отсутствием взаимодействия с соседней 3-й гвардейской танковой бригадой, отношения с командиром которой, полковником И. А. Вовченко, сразу же не сложились. Калихович планировал совместное наступление на Высочкино с тяжёлыми танками КВ 3-й гвардейской танковой бригады как главной ударной силой, за которыми пошли бы вперёд его Т-34. Но полковник Вовченко фактически отказался организовывать переправу и не поддерживал действия своего соседа.

В то же время, непрерывные советские атаки представляли серьёзную опасность для прорыва фронта противника, и немецкое командование организовало контрудар силами 9-й и 11-й танковых дивизий, чтобы дать возможность своим пехотным дивизиям надёжно оборудовать оборонительные позиции, и тем самым, наконец завершить смену танковых дивизий на пехотные.

12 июля в 15:20 немецкая 11-я танковая дивизия нанесла удар по позициям советского 11-го танкового корпуса 5-й танковой армии, имевший для последнего катастрофические последствия: части 11-го танкового корпуса поспешно отошли без организации обороны, оголив правый фланг соседнего 7-го танкового корпуса.

Последний бой

Около 16:00 12 июля 1942 года 15 немецких танков атакующей группы «Lutz» 11-й танковой дивизии с приданными пехотными и сапёрными подразделениями вышли прямо к оголённому правому флангу 7-го танкового корпуса. Там они были обнаружены командиром разведроты 19-й танковой бригады, о чём он незамедлительно доложил полковнику С. А. Калиховичу. Но было уже поздно: у комбрига оставалось лишь несколько минут, за которые уже было невозможно собрать значительные силы для отражения удара по своему командному пункту. В критической ситуации он принял решение спасти штаб бригады от разгрома, предприняв с оставшимися шестью танками самоотверженную и отчаянную контратаку.

В 16:25 немецкие танки пересекли Землянский тракт, двигаясь напрямик к командному пункту полковника Калиховича и вышли на высоту напротив. Навстречу им уже неслись две «тридцатьчетвёрки» и четыре Т-60. В первом Т-34 находился командир 19-й танковой бригады полковник С. А. Калихович.

В скоротечном встречном бою здесь, на широком поле восточнее деревни Спасское, группа Калиховича была разгромлена превосходящими силами противника, а сам полковник С. А. Калихович — погиб. Оставшиеся в живых танкисты, лейтенант П. А. Марков и красноармеец В. Е. Цикин, вытащили тело своего командира из подбитого танка, но не смогли вынести его с поля бой из-за сильного обстрела и стремительного выхода танков противника в тыл бригады. Тогда они сняли с убитого все знаки различия, орден и документы, и спрятали тело командира в щель прямо на поле, прикрыв плащ-палаткой. А сами прорвались вслед за отступающими на север советскими частями в хутор Каменку, где доложили о гибели командира бригады.

Благодаря контратаке танкистов, возглавляемых лично Калиховичем, штаб и ряд подразделений бригады вышли из-под удара немецких танков почти без потерь.

Поиски и захоронение тела комбрига

Только спустя 4 дня, 16 июля 1942 года, оперативная обстановка позволила 19-й танковой бригаде вернуться на рубежи у деревни Ломово, где до места гибели командира оставалось всего 6-7 километров. Но само поле было занято противником: немецкая пехота окопалась прямо перед полем. По настойчивым просьбам военфельдшера Т. А. Кукушкиной, выходившей вместе с С. А. Калиховичем из окружения в самом начале войны, а в дальнейшем воевавшей вместе с ним в составе бригады, были организованы поиски тела комбрига, которые, по воспоминаниям, Кукушкиной позволили вынести тело с поля боя. Однако согласно расследованию историка И. Ю. Сдвижкова, архивные документы не подтверждают этого.

Поскольку 15 июля директивой Ставки ВГК 5-я танковая армия была расформирована, то вечером 16 июля 19-й танковой бригаде предписывалось выйти в тыл в Московскую область, передав все оставшиеся танки 87-й танковой бригаде. Но уже 17 июля, в связи с образованием оперативной группы Чибисова, приказ был изменён, и бригада была оставлена в резерве Брянского фронта на станции Дон в 70 километрах от линии фронта.

21 июля вновь сформированная оперативная группа Брянского фронта под командованием генерала Чибисова вновь перешла в наступление на юг, в тех же районах, где проходила операция её предшественника, 5-й танковой армии, и вскоре достигла оборонительных линий противника. В районе деревни Ломово части 284-й стрелковой дивизии потеснили позиции противника, и поисковая группа 19-й танковой бригады сразу же отправилась в район боевых действий.

Несмотря на интенсивный миномётно-артиллерийский обстрел, танкисты вдоль и поперёк проползли всё поле, пытаясь разыскать ту самую щель с телом командира среди воронок, траншей, трупов и сгоревших танков. По воспоминаниям воентехника 1-го стрелкового батальона 7-й мотострелковой бригады А. Ванштейна, «картофельное поле, видимо, переходило несколько раз из рук в руки. Рядом с трупами наших солдат валялись трупы немцев. Следы гусениц танков перерыли всё поле так, словно специально пахали поле без пропусков. Все окопы разрушены и завалены. На брустверах, в окопах валяются обезображенные человеческие тела. Те трупы, что лежат давно, от жары почернели, разложились, а головы выглядели скорлупами, в которых кишела масса белых жирных червей. Смрад, сладостно-тошнотворный до рвоты…»

Тем не менее, тело комбрига была найдено, и вечером 22 июля он был похоронен со всеми воинскими почестями у опушки рощи в двух километрах от станции Дон. В 20:00 личный состав бригады был построен у опушки, где состоялся траурный митинг. Бойцы соорудили деревянный памятник со звездой и именем комбрига, а также дощатую ограду вокруг могилы.

О том, что было сказано на похоронах С. А. Калиховича, и как отзывались о нём бывшие подчинённые, можно получить представление из рапорта начальника штаба бригады подполковника Филиппенко командующему 5-й танковой армией:

Прошу вашего ходатайства о зачислении в списки почётного красноармейца 19 тбр погибшего смертью храбрых в бою с немецкими оккупантами на полях Отечественной войны первого командира 19 тбр комбрига полковника тов. Калиховича Сергея Андреевича. Тов. Калихович всю свою жизнь посвятил поднятию боевой мощи Красной Армии и особенно много работал над повышением боевой способности его бригады. Бригада в полном составе на протяжении 11 дней вела упорные неравные авангардные бои с противником. Тов. Калихович воспитывал в каждом бойце и командире такое чувство ответственности, что не было ни одного случая жалоб на трудности и тяжести боевой жизни, в результате чего все части бригады вели упорные бои до последнего человека, как зенитная батарея, противотанковая батарея и МСПБ.

Награды

• орден Красного Знамени (1938) — за мужество и отвагу, проявленные в боях под Царицыном в годы гражданской войны
• медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии» (1938)

Семья

Здравствуй, Витя! Я очень рад, что ты поступил в бронетанковое училище, а квалификацию избирай сам. Если по окончании захочешь перейти на строевую, то дорога не закрыта, можно перейти. Главное, Витя, быть отличником и отлично учиться, изучить отлично машину и быть примером во всем для других. Никогда своей профессии не надо стесняться, быть требовательным к себе и остальным, свято выполнять свой долг перед Родиной... Витя, немцев проклятых мы громим и со своей земли изгоним. Они, гады, выдыхаются, хотя ещё достаточно сильны... Не забывай маму и маленьких своих сестрёнок...

Из письма сыну Виктору, 1.05.1942

У полковника С. А. Калиховича остались жена, сын и две дочери. Мария Ефимовна Калихович (ум. 1984) вырастила и воспитала Виктора, Тамару (ум. 1985) и Жанну. Обе дочери окончили Московский институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова и позднее обзавелись семьями.

Сын Виктор Сергеевич Калихович в 16 лет участвовал вместе с отцом в боях под Москвой в 1941 году в составе разведывательной роты 19-й танковой бригады. Затем стал кадровым танкистом, окончив танковое училище и Военную академию бронетанковых и механизированных войск. После войны служил в Советской армии на различных должностях. В середине 1970-х годов в звании полковника ушёл в запас, живёт в Москве.

Память

Спустя 5 дней после похорон С. А. Калиховича, 27 июля 1942 года, 19-я танковая бригада была передислоцирована на другое направление и на Брянский фронт уже больше не вернулась. Со временем, деревянный обелиск и ограда памятника обветшали, а в послевоенные годы — могила затерялась, и вплоть до начала 2000-х годов место захоронения С. А. Калиховича оставалось неизвестным.

Предпринятые по инициативе российского историка И. Ю. Сдвижкова в 1990—2000 годах поиски могилы в итоге увенчались успехом. Выяснилось, что в 1960 году по решению председателя Голиковского сельсовета С. Е. Скрябина все тела погибших и умерших от болезней были перезахоронены в братской могиле на кладбище у села Голиково. Первым в неё было перенесено тело с поляны Голиковского леса, однако идентифицировать его уже не представлялось возможным. В 1965 году, к 20-летию Победы, на братской могиле был установлен безымянный 6-метровый обелиск со звездой. Удалось установить, что это и есть место захоронения С. А. Калиховича. На обелиске в селе Голиково появился портрет и табличка с именем комбрига, а в сельской школе был открыт стенд, посвящённый ему. В школьном музее хранится также благодарственное письмо от потомков комбрига, которые ныне живут в Москве.

В музее обороны Москвы на стенде, посвящённом боям 19-й танковой бригады под Москвой, представлены фотографии С. А. Калиховича и его сына.

Литература

• Сдвижков И. Ю. Генерал Лизюков и его армия. — Воронеж: Центрально-Чернозёмное издательство, 2014. — С. 36-37, 374—378. — 384 с. — Тираж 300 экз. — ISBN 978-5-7458-1277-4
• [www.molodguard.ru/heroes783.htm «Согласен на всё, лишь бы вы жили хорошо»] // Последние письма с фронта: 1941 год / Г. А. Стефановский. Т. 2. — М.: Воениздат, 1991. − 554 с. — ISBN 5-203-01039-0
• Богданова Т. [krai-rodnoi.ru/wp-content/uploads/2014/05/krayrod-10058w.pdf Память жива] // В краю родном. — 14 января 2012. — № 2 (8997). — С. 2.
• Сдвижков И. Ю. Глава 6. Чем правда отличается от вымысла // Тайна гибели генерала Лизюкова. — М.: Вече, 2011. — 464 с. — (1418 дней Великой Войны). — 2000 экз. — ISBN 978-5-9533-6018-0.

Ссылки

• [russian-dossier.ru/taxonomy/term/7352 Калихович Сергей Андреевич (1899-1942)]. Страницы российской истории 2011-2013 гг.. Проверено 31 января 2015.

Отрывок, характеризующий Калихович, Сергей Андреевич

– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.