Лилиенфельд, София Васильевна

баронесса София Васильевна Лилиенфельд
Имя при рождении:	София Васильевна Одоевская
Род деятельности:	статс-дама императорского Двора
Дата смерти:	177...
Отец:	князь и боярин московский Одоевский, Василий Юрьевич
Мать:	княгиня Одоевская, статс-дама императорского Двора
Супруг:	барон Карл-Густав Лилиенфельд, камергер императорского Двора

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Княжна Софи́я Васи́льевна Одо́евская, в браке — баронесса Лилиенфе́льд (1724, Москва — после 1762, Москва, Российская империя) — фрейлина, затем первая статс-дама и юная приятельница Российской правительницы (регентши) — принцессы Анны Леопольдовны.

В литературе также встречается имя баронессы как Софья Лилиенфельд, ведь для тех лет не принципиально было «София» или «Софья»: это были равнозначные, идентичные слова.

Биография

Её отец — московский боярин Василий Юрьевич Одоевский был руководителем царской Оружейной палаты и Конюшенной казны. София — внучка московского боярина и воеводы Юрия Михайловича Одоевского. Брат Софии — князь Иван Васильевич — действительный тайный советник, президент Вотчинной коллегии в 1741—1744 гг., известный государственный сановник. София и её брат оказались очень приближенными к императорскому Двору в период краткосрочно правившей Россией правительницы Анны Леопольдовны, которую свергли в результате дворцового переворота в конце 1741 года. А пока царский Двор летом 1741 года торжественно отметил свадьбу 17-летней княжны Софии Васильевны с камергером Императорского Двора бароном Карлом-Густавом Лилиенфельдом, происходившим из знатного рода обрусевших немцев.

Находилась в близких отношениях с Натальей Лопухиной — статс-дамой Российской регентши принцессы Анны Леопольдовны и императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны (Елизаветы I).

Пришедшая на престол в декабре 1741 года Елизавета I стала испытывать к Лопухиной неприязненные отношения, которые историки склонны связывать с удачливым соперничеством Лопухиной в амурных делах. Экспрессией нарастающей опалы Елизаветы Первой к Лопухиной и её окружению стало обвинение в заговоре, известное как «Лопухинское дело». Семью Лопухиной, а также светских дам, близких к Лопухиной, арестовали, допрашивали и пытали. Вместе с Лопухиными, в числе прочих, пострадала и графиня Анна Бестужева, а также другие придворные императорского Двора. Окончательное решение по делу гласило, что Степан Лопухин, его жена Наталья Лопухина и их взрослый сын Иван Лопухин, «по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-маршалом Левенвольдом, составили… замысел…».

В отношении Софии Лилиенфельд следствие располагало показаниями мужа Лопухиной на следственном дознании с пытанием в Санкт-Петербурге, на котором Степан Лопухин признал, что он слышал разговоры своей жены с графиней Анною Бестужевой и баронессой Софией Лилиенфельд о том, что принцесса Анна Леопольдовна была к ним милостива, и было бы лучше, если б она была у власти…

Историк Н.И. Костомаров пишет:

Учреждённое в сенате генеральное собрание с участием трёх духовных сановников постановило такое решение: всех троих Лопухиных колесовать, предварительно вырезавши им языки. «Лиц, слышавших и не доносивших — Машкова, Зыбина, князя Путятина и жену камергера Софию Лилиенфельд — казнить отсечением головы; некоторых же, менее виновных — сослать в деревни». Императрица смягчила тягость кары, определив — главных виновных, Лопухиных и Бестужеву, высечь кнутом и, урезав языки, сослать в ссылку, других — также высечь и сослать, а всё их имущество конфисковать. София Лилиенфельд была беременна. Государыня приказала дать ей время разрешиться от бремени, а потом высечь плетьми и сослать. По поводу Софии Лилиенфельд Елисавета Петровна собственноручно написала: «Плутоф наипаче желеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели ещё от них плодоф ждать».

Современники отмечали, что смягчению в отношении Софии Лилиенфельд способствовали сами члены Тайных розыскных дел канцелярии (Верховной тайной канцелярии), ведущие дознание. Они просили императрицу пощадить Софию Лилиенфельд. Однако Елизавета не дала разрешения отпустить подследственную из заточения в крепости, но затем всё-таки смягчила приговор и наказание.

Заговорщиц публично, на площади, пороли кнутами, затем многим резали языки и отправляли в места сибирских ссылок. Считается, [rurik.genealogia.ru/Rospisi/Odoev.htm что София осталась нетронутой], но всё равно 19-летняя баронесса и битый муж её Карл-Густов направлены были в ссылку, на поселение в город Томск.

Брат Софии, князь Иван, будучи также из числа приближенных ко Двору ныне опальной Анной Леопольдовной, избежал немилости и царского преследования. Этому способствовали обстоятельства незамеченности его в кругах Лопухиной и благодаря влиянию на царицу своей матери, старой княгини Одоевской, которая заведовала туалетами Елизаветы Петровны и допускалась даже чесать ей пятки перед сном.

Находясь в томской ссылке бывший императорский камергер, барон Карл-Густав Лилиенфельд умер 12(25) апреля 1759 года, не перенеся испытаний Сибирью. Похоронен на городском кладбище. Его жене, Софии Васильевне, уже по велению новой российской императрицы Екатерины II, 1-го августа 1762 года, дозволено было отныне жить в Москве, или где пожелает. Год смерти баронессы Софии Одоевской-Лилиенфельд в Москве успел затеряться в истории.

Хитросплетения «Лопухинского дела» в советское время перенесены на телеэкран в виде приключенческого многосерийного художественного фильма «Гардемарины, вперёд!» (режиссёр Светлана Дружинина, 1987).

Пребывание великосветских особ всколыхнуло культурную атмосферу сибирского города, однако никаких деяний, оставивших след в истории Томска супруги Лилиенфельды не совершили.

Литература

• Валишевский, Казимир. Дочь Петра. — М.: Сфинкс, 1911—1912.
• Большая русская биографическая энциклопедия. — М.: БизнесСофт, 2005.
• Емелина М.А. Дело Лопухиных и его влияние на развитие российской внешней политики (1743–1744 гг.) // журнал «Клио». — М., 2006. — № 3.

Ссылки

• [towiki.ru/view/София_Васильевна_Лилиенфельд София Васильевна Лилиенфельд-Одоевская]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/71758/%D0%9B%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B5%D0%BD%D1%84%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%B4 Словарь на Академике: Большая биографическая энциклопедия, статья «София Васильевна Лилиенфельд» (автор статьи — Половцев)]
• [www.contiteh.ru/page816 Правление императрицы Елизаветы Петровны]

См. также: Одоевские

Отрывок, характеризующий Лилиенфельд, София Васильевна

Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!