Муратов, Сергей Владимирович

Сергей Владимирович Муратов
Род деятельности:	астроном, инженер, специалист по точной механике и оптике
Дата рождения:	31 мая (12 июня) 1881(1881-06-12)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Гражданство:	Российская империя, СССР
Дата смерти:	2 мая 1949(1949-05-02) (67 лет)
Место смерти:	Свердловск
Награды и премии:

Сергей Владимирович Муратов (12 мая 1881, Санкт-Петербург — 2 мая 1949, Свердловск) — русский учёный, астроном, по образованию — горный инженер, видный представитель научно-технической интеллигенции Петербурга конца XIX века и первой половины XX века. Известен как создатель новой для России специальности инженеров точной механики и оптики и российской школы инженеров по этой специальности, учебного заведения нового типа — Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО) и его первый заведующий учебной частью; учёный секретарь естественно-научного института имени П. Ф. Лесгафта; учредитель и активный почётный член Русского общества любителей мироведения (РОЛМ); один из основателей уральской астрономической школы. Подвергся репрессиям. Реабилитирован через 40 лет после кончины.

Рождение, ранние годы

Сергей Владимирович Муратов — единственный сын Владимира Николаевича Муратова, который родился в 1848 году, умер в 1921 году в Петрограде. Он известен как учредитель и почётный член Русского общества любителей мироведения, ведущий специалист по гидрографическому оборудованию Морского министерства (заведующий депо мореходных инструментов), практический ботаник-цветовод, действительный статский советник. Оценка деятельности В. Н. Муратова

Непосредственный начальник В. Н. Муратова, начальник Гидрографического управления генерал-майор Вилькицкий, Андрей Ипполитович, известный исследователь Сибири и отец Бориса Вилькицкого в своём письме Товарищу Морского министра докладывает:

«…В течение почти 35 летней своей деятельности г. Муратов во всех разнообразных занятиях, ему поручавшихся, проявлял не только усердие и исполнительность, но глубокие знания как теоретическаго, так и практическаго характера и настолько выделялся над обычным уровнем добросовестного отношения к служебному долгу, что Управление находит необходимым хлопотать о вознаграждении его вне обычных правил… Вследствие этого… вознаграждение Статского Советника Муратова пенсией вне правил и в особо усиленном размере есть дело необходимости, почему Управление и считает долгом … об этом ходатайствовать»

Мать Сергея Владимировича — дочь коллежского асессора Софья Федоровна Муратова (в девичестве Закаменная), родилась в 1856 году и умерла в 1918 году в Петрограде.

Детские годы его прошли в доме отца, который известен в истории Петербурга как место проведения первых собраний Русского общества любителей мироведения.

Становление

Интерес к астрономии определился у меня внезапно — пишет он в своей ранней автобиографии. Когда мне было 12 лет, мне в руки попалась маленькая книжка Парвилля — «Астрономия в вопросах и ответах» в переводе С. П. Глазенапа. Было что-то особенно приятное знакомиться с работами астрономов из первых рук… Оказалось, что чем крупнее учёный, тем лучше он знал ремесла токарное, слесарное и оптическое. Наиболее выдающиеся наблюдатели сами делали свою аппаратуру…

Выдержав испытания по курсу дополнительного класса престижного Первого Санкт-Петербургского Реального Училища по основному отделению, Сергей Владимирович 2 июня 1898 года поступил в Горный Институт Императрицы Екатерины II. 15 декабря 1906 года он окончил курс наук в Горном Институте по I разряду по специальности горнозаводской механики со званием горного инженера. 5 января 1907 года Сергей Владимирович поступил на службу в Санкт-Петербургский монетный двор.

Личная жизнь

Помимо увлечения астрономией, Сергей Владимирович много времени уделял фотографии. Сделанные им снимки положили начало постоянно пополняемому семейному архиву.

18 января 1907 года он женится на Любови Леонидовне Тихомировой, дочери учредителя Русского общества любителей мироведения, протоиерея православной церкви Св. Екатерины на Васильевском острове и её историка Леонида Михайловича Тихомирова.

Супруга Любовь Леонидовна Муратова

Оценка деятельности Л. Л. Муратовой

По окончании учебного заведения, диплом которого давал право на преподавательскую работу и был равносилен диплому нашего времени, выдаваемому высшим учебным заведением, Любовь Леонидовна стала преподавателем русского и французского языков. В частности, она преподавала в известной в то время своим либерализмом частной гимназии своей коллеги и подруги Песковской Е. И., племянницы Ульяновой М. А.

Исполнилось 35 лет педагогической деятельности Любови Леонидовны Муратовой — декана французского факультета Свердловского института иностранных языков… С благодарностью вспоминают свою требовательную учительницу тысячи питомцев тов. Муратовой — инженеры, педагоги, научные работники. С любовью и уважением относятся к ней студенты и педагоги Свердловского института иностранных языков, где тов. Муратова проявила себя преданным и высококвалифицированным работником, активным общественником.

Дети

22 октября1907 года в Петербурге у них родился первый сын — Ростислав. В 1909 году второй сын — Гелий. Это имя было дано ему в честь открытия на Солнце ранее неизвестного элемента — гелия. По переезду в Свердловск они приняли активное участие в просветительской деятельности.

Муратов, Гелий Сергеевич. Инженер в области точной механики и оптики. Работал в Государственном Оптическом институте. Участник Великой Отечественной войны. За участие в сражении под Курском награждён боевой наградой — медалью «За отвагу». Умер в конце 1947 года от последствий контузии, полученной в этой битве.

Муратов, Ростислав Сергеевич. Доктор педагогических наук, профессор, заведующий тифлотехнической лабораторией НИИ дефектологии АПН СССР.
В 1935 году организует студию грамзаписи при Свердловской Консерватории и фабрику по производству граммофонных пластинок Свердловского кинотреста.
В послевоенные годы Р. С. Муратов становится организатором тифлотехнической лаборатории, которая в 1956 году была передана в НИИ дефектологии АПН СССР. Им был изобретён прибор для ориентирования слепых в пространстве — фотофон, а также аппарат для чтения слепыми плоскопечатного текста. О работах лаборатории он докладывал на состоявшейся в 1960 году в Лейпциге Международной тифлопедагогической конференции. В 1966 году выходит описание разработанной в лаборатории машины для чтения текста слепыми.

Оценка деятельности Р. С. Муратова

Р. С. Муратов — автор многих научных работ и большого количества приборов, обеспечивающих изучение слепыми и слабовидящими учебных предметов в полном объёме. Его научные интересы были широки, а направления исследований разнообразны. Им изучались пути компенсации и коррекции дефектов зрения с применением специальных технических средств, возможности моделирования восприятия слабовидящими иллюстративно-графической наглядности, объектов и процессов трудовой деятельности, разрабатывались оптические средства коррекции нарушенного зрения. Изобретения и научные работы Р. С. Муратова получили высокую оценку, удостоены большой серебряной медали ВДНХ.
Под его научным руководством велись поиски в создании читающих и обучающих машин, специальных комплексов для развития мобильности, разрабатывались технические средства преобразования и представления слепым и слабовидящим учебной информации и др.

Многое из этих поисков воплотилось в методических пособиях, рекомендациях, приборах, оптических средствах, что нашло отражение в практике работы школ для слепых и слабовидящих детей и оказало преобразующее воздействие на учебно-воспитательный процесс в них. Им подготовлена плеяда высококвалифицированных специалистов, преданных и влюбленных в своё дело, способных и дальше развивать чрезвычайно актуальное направление исследований в тифлопедагогике. Р. С. Муратов был активным участником научных сессий по дефектологии Всесоюзных педагогических чтений, ряда международных конференций по тифлопедагогике. Он оказывал большую действенную помощь ордена Трудового Красного знамени Всероссийскому обществу слепых, а также республиканским обществам в применении тифлотехнических приборов в целях обучения взрослых слепых, культурному обслуживанию и организации их труда.

Ростислав Сергеевич Муратов скончался 22 августа 1983 года в Ленинграде.

Организация Русского общества любителей мироведения

В 1908 году Сергей Владимирович вступает в Русское астрономическое общество (РАО), состоявшее из профессионалов, а летом 1908 года он совместно со своим отцом и тестем, а также несколькими своими друзьями, собравшись на одной из дач Леонида Михайловича Тихомирова в его имении «Мирное», решают основать Русское Общество Любителей Мироведения (РОЛМ) и составляют проект его устава 31 января 1909 года Сергей Владимирович приглашает от имени учредителей РОЛМ на должность Председателя общества своего старшего друга, известного народника, вышедшего по амнистии из заключения — Николая Александровича Морозова . Товарищем председателя был избран С. В. Муратов каковым и являлся в течение трёх сроков. После образования астрономической секции РОЛМ в 1912 году, перешёл в неё в качестве учёного секретаря. В дальнейшем Сергей Владимирович был избран почётным членом общества и заместителем председателя астрономической секции. .

Работа и деятельность конца 1900-х — 1920-е годы

Одновременно с поступлением на службу на Монетный двор в 1907 году, поступил и учеником в механическую мастерскую Главной физической обсерватории. Здесь он проработал по вечерам 6 лет, пройдя все стадии — ученика, подмастерья и мастера. В 1910 году, то есть к 29 годам жизни, он обзаводится токарным станком и делает себе настоящий инструмент — экваториал рефлекторного типа с зеркалом 160 мм .

В 1911 году Сергей Владимирович построил экваториал для Севастопольской Морской Обсерватории и ряд других инструментов. К занятиям астрономией он приобщал и своих сыновей. С 1911 по 1914 год Сергей Владимирович работал в РОЛМ и РАО, выступал с докладами, главным образом в области конструкций астрономических приборов. 25 января 1913 года был назначен инженером для технических поручений Монетного Двора . С апреля по май 1913 года исполнял обязанности архитектора Монетного Двора и старшего помощника Пробирер контролера . В 1914 году спроектировал и построил для РАО два коронографа для наблюдения предстоящего солнечного затмения.

В 1916 году С. В. Муратов меняет место работы и переходит на Государственный фарфоровый и стекольный завод заведующим оптико-механическим отделением, а в 1917 году назначается заместителем помощника директора завода . В том же году из-за невозможности наладить оптико-механическое производство в связи с подготовкой эвакуации завода и мобилизацией работников на фронт, он возвращается на Монетный Двор.

В 1918 году, уже при новом режиме, Сергей Владимирович назначается членом Коллегии по управлению Монетным Двором и командируется в Екатеринбург для приискания места для эвакуации Монетного Двора в связи с реальной опасностью захвата Петрограда немецкими войсками.

Ввиду предполагавшегося закрытия Монетного Двора в 1919 году С. В. Муратов перешёл на работу в Главную Физическую Обсерваторию и поступил на работу по совместительству в Научный институт им. Лесгафта , где директором был Н. А. Морозов.

В Петрограде в свободное от основных занятий время, по вечерам, он преподаёт математику на образовательных курсах для матросов Балтийского флота в казармах имени Рошаля .

Такой же педагогической деятельностью занималась и Любовь Леонидовна. В эти годы в семье делается попытка заняться коммерцией. При помещении упразднённой церкви св. Екатерины, на Кадетской линии Васильевского острова, Владимир Николаевич, Сергей Владимирович и Леонид Михайлович создают мастерскую по производству морских навигационных приборов, на которых гравируется эмблема «МоНаПри», однако мастерская просуществовала недолго. Инициатором создания такой мастерской выступал ещё начальник гидрографического управления Вилькицкий, Андрей Ипполитович.

В 1920—21 годах Сергей Владимирович Муратов работает на Ладожской экскурсионной станции у маяка Осиновец и в 1921 году, ввиду назначения заведующим обсерваторией Института имени Лесгафта , отказывается от остальных служб. В период с 1921 по 1925 год он проводил текущую работу в этой обсерватории, вёл систематические наблюдения Луны и планет, результаты которых публиковал в «Известиях Русского Астрономического Общества» и созданного по инициативе Святского, Даниила Осиповича журнала «Известия Русского Общества Любителей Мироведения», переименованного ещё в 1917 году в журнал «Мироведение» .

В том же здании Института, по адресу ул. Союза печатников 25а, С. В. Муратов получает квартиру. На крыше здания Сергей Владимирович немедленно создает астрономическую обсерваторию, спроектировав для неё первый в истории советской астрономии вращающийся купол диаметром 5,6 метра. Это дало ему право записать в автобиографии, что им была построена первая советская астрономическая обсерватория . В это же время, опираясь на собственный опыт, написал статью «Телескоп, его устройство и действие» .

На втором съезде любителей мироведения — астрономии и геофизики — в 1928 году была высказана идея создания Всесоюзного астрономо-геодезического общества (ВАГО).

Создание Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО)

Первым в России учебным заведением, призванным обеспечить подготовку слесарно-механических подмастерий и подмастерий по оптическим приборам стало Ремесленное училище имени Цесаревича Николая, которое было создано 27 июня 1875 года в Санкт-Петербурге, 28 февраля 1900 года Государственный Совет вынес решение об организации в этом училище механико-оптического и часового отделений. Председателем совета училища был назначен член Государственного Совета, «отец русской индустрии» граф Витте, Сергей Юльевич. С этого дня принято отсчитывать время существования учебного заведения, ставшего потом Институтом точной механики и оптики. Здание, находившееся по адресу: Демидов (ныне Гривцов) переулок 10, было надстроено. Затем, уже в 1922 году, на базе этого отделения училища были созданы: Техническая школа точной механики и оптики и Техникум точной механики и оптики. Впоследствии они были преобразованы Н. Б. Завадским и С. В. Муратовым, продолжившими дело, начатое С. Ю. Витте, в высшее учебное заведение — Институт Точной механики и оптики.

В 1925 году Сергей Владимирович приглашается в Техникум точной механики и оптики для того, чтобы создать, а затем и читать курс астрономических и геодезических инструментов. Одновременно его пригласили и в Ленинградский Фото-Кино-техникум для создания курса по астрономической фотографии и его чтения. Тогда же он построил двойной короткофокусный астрограф.

В 1926 году Сергей Владимирович организует оптическую и механические мастерские при астрономической обсерватории Института Лесгафта. В это же время он спроектировал и построил солнечный телескоп и вёл на нем систематическое фотографирование Солнца, спроектировал и построил прибор для изучения мерцания звёзд. В 1927 году Сергей Владимирович собрал 5-дюймовый экваториал для филиала обсерватории в селе Борисовка Курской области (имении Н. А. Морозова) и летом этого же года систематически фотографировал на нём различные области Млечного Пути. В этом же году он был избран членом Совета Русского астрономического общества .

В 1929 году он был избран Ученым секретарем Научно-исследовательского института им. Лесгафта , а в Техникуме точной механики и оптики был назначен заведующим учебными мастерскими. Ввиду большой загрузки работой отказался от участия в Совете РОЛМ . В 1930 году Сергей Владимирович был назначен заведующим учебной частью Техникума точной механики и оптики и отказался, ввиду занятости, от остальных должностей.

Президент Академии наук А. П. Карпинский также считал «…своевременным и целесообразным учреждение высшего учебного заведения по подготовке инженеров — точных механиков, оптиков и часового производства…» , поскольку тогда объективно существовала острая нехватка кадров высшей квалификации по этим направлениям. В решении совещания Главпромкадра от 5 апреля 1930 года была признана целесообразной организация учебного комбината в составе института точной механики, техникума и профшколы.

Сергей Владимирович принял на себя основной объём работы и в этом же году организовал Комбинат точной механики и оптики в составе Института, дневного и вечернего техникумов и Профшколы, и был назначен заведующим Учебной частью комбината. Вплоть до октября этого года производилось укомплектование всех курсов профессорско-преподавательским составом, разрабатывались программы, обеспечивался надлежащий контингент студентов, оборудовались лаборатории. В этой работе активное участие принимали специалисты Всесоюзного треста оптико-механической промышленности (ВТОМП) и Государственного оптического института (ГОИ).

На заседании научного сектора ВТОМПа 11 октября 1930 года Сергей Владимирович докладывает:

Созданный Учебный комбинат состоит из института с 3,5 годичным сроком обучения, дневного и вечернего техникумов и профшколы со следующим распределением учащихся: на первом курсе института- 265, на втором — 111, на третьем 79 и на четвертом — 61 студент. (Появление студентов на старших курсах объяснялось переводом студентов из старших групп техникума и приемом студентов из других вузов)

В этом же году Сергей Владимирович был избран профессором Института точной механики и оптики (ставшего по существу первым в России приборостроительным вузом) по курсу астрономических и геодезических приборов и деталей точной механики. Одновременно без защиты диплома он был удостоен введённой впервые в России квалификации инженера точной механики и оптики и в честь признания его заслуг получил персональный диплом за № 2 (диплом № 1 был выдан директору Комбината, профессору Норберту Болеславовичу Завадскому). Наконец, в этом же году Сергей Владимирович спроектировал и построил спектральный прибор для наблюдения солнечных протуберанцев.

Разгром РОЛМ

К началу 30-х годов Русское общество любителей мироведения жило полнокровной общественно-научной жизнью и сделало большие успехи в отношении как численного роста своих членов, так и в области расширения и углубления тематики. Так, если в 1909 году в Обществе состояло всего 20 членов, то к 1929 году их число возросло до 2400.

Поводом для открытия дела против Совета РОЛМ послужила передача в органы ГПУ дневника, который вёл старый друг Сергея Владимировича, секретарь Общества В. Казицин, где, в частности, содержались записи, начинавшиеся словами «Как сказал Сергей Владимирович…»

Ликвидация РОЛМ произошла в промежутке между политическими кампаниями Красного террора и Большого террора.

Против членов Совета РОЛМ и ряда активных членов Общества было сформировано дело. Как указано в протоколе задержания от 4 января 1931 года, Сергей Владимирович был обвинён в преступлении, предусмотренном статьей 58 части 10, 11, 14 Уголовного Кодекса РСФСР и препровождён в тюрьму. На него, как и на других арестованных мироведов, было открыто дело № 4897, зафиксированное позже обществом «Мемориал».

В показаниях Муратова С. В. по делу РОЛМ, зафиксированных в архиве «Мемориала», записано (орфография и стиль текста показаний сохранены):

Я часто ругал существующий строй, так как нам не давали работать в том объёме, как это нужно. Вторым моментом, объясняющим выражение недовольства существующим строем в нашем кругу объясняется тем, что мы — дореволюционная интеллигенция всегда стояли в оппозиции к существующему строю, так как это впитывается в плоть и кровь нашими родителями

По рассмотрению следственного материала было принято постановление: «…Муратов Сергей Владимирович достаточно изобличается в том, что состоит членом антисоветской группы, ведет а/советскую агитацию и в своей работе проводит вредительскую линию». В постановлении Полномочного Представительства ОГПУ по этому делу от 7 апреля 1931 г. содержится ходатайство о применении к Муратову Сергею Владимировичу следующей меры социальной защиты: 5 лет концлагеря. Выездная сессия Коллегии ОГПУ от 12 апреля 1931 г. постановила выслать его на Урал сроком на три года, считая срок с 4 января 31 г.

Само общество было закрыто

Преподавал физику и математику в сельскохозяйственном и медицинском техникумах города Кудымкар Коми-Пермяцкого округа. Совершенно неожиданно, благодаря стечению обстоятельств он был переведён в Свердловск. Оказалось, что его дело рассматривал весьма высокий чин, который оказался Фёдором Клоповым, сыном садовника Владимира Николаевича Муратова.

Морозов удалился в своё имение Борок. Однако, его контакты с Сергеем Владимировичем не прекратились. Последнее письмо Морозова:

«Дорогой Сергей Владимирович! Пишу Вам только маленькую приписочку. Благодаря тому, что завершаю огромную работу „Основы теоретической Метеорологии и Геофизики“, в которую ввел не только действия Солнца и Луны, но и невидимых центров нашего галактического Космоса. Я так погрузился в работу, что не имею времени для чего-нибудь другого, и Ксана пишет письма не только за себя, но и за меня. Крепко обнимаю Вас и уверен, что мы ещё не раз увидимся. Всем сердцем Ваш. Николай Морозов. 16 янв. 1942.»

Основание астрономической школы на Урале

После переезда в Свердловск, Сергей Владимирович организовал при Свердловском университете механическую мастерскую, в которой построил приборы для астрономической обсерватории и кабинета. Одновременно он читал курсы общей, сферической и практической астрономии. В этом же году он назначается заведующим кафедрой астрономо-геодезии и гравиметрии Университета, став, таким образом, первым заведующим кафедрой по этой специальности в городе .

В 1934 году он проектирует и строит с помощью студентов из досок от железнодорожных вагонов 3 павильона с вращающимися куполами для универсала, 5-ти дюймового рефрактора и 8-и дюймового рефлектора и раздвижной павильон для пассажного инструмента, а также проектирует и строит упомянутые инструменты, создав, таким образом, первую на Урале профессиональную астрономическую обсерваторию.

В 1935 году организовал и наладил учебную практику студентов на обсерватории и в кабинете. В 1936 году организовал систематический прием радиосигналов времени и передачу этих сигналов учреждениям и гражданам Свердловска по телефону. Он же организовал экскурсию студентов в полосу полного солнечного затмения. На эту экскурсию была приглашена и, бывшая студенткой — членом астрономического кружка, руководимого Сергеем Владимировичем — Клавдия Александровна Бархатова

В 1937 году окончил постройку электрического секундного маятника с кварцевым стержнем для астрономических часов. Для руководства кафедрой астрономии из Казани был приглашен профессор Яковкин, Авенир Александрович. В принципе они превосходно дополняли друг друга, олицетворяя единство теории и практики. Но Сергей Владимирович перешел в Государственный педагогический институт, на его географический факультет, продолжая читать в университете курсы общей астрономии, астрофизики и звездной астрономии. Он прекрасно понимал, что без хорошо подготовленных учителей астрономии самостоятельной Уральской научной школы в области астрономии не создать.

В 1938−39 гг. Сергей Владимирович разрабатывает проект станка для шлифовки реверсионных уровней и станка для нанесения дальномерных штрихов геодезических приборов, публикуя сообщение об этом в журнале «Оптико-механическая промышленность». В этом деле принимает участие и его младший сын Гелий Сергеевич.

В 1939 году он спроектировал и построил клиновой астрофотометр и клиновой микрофотометр. Спроектировал и построил лабораторный спектрограф. Разработал программу практических занятий по астрофизике .

В 1940 году Муратов спроектировал и построил два павильона с откатными крышами для астрографа и универсала. Тогда же собрал полученный из Дальневосточного университета двойной астрограф, спроектировал и создал для него камеру и вёл на нём практические занятия со студентами. В этом же году завершил организацию в пединституте астрономо-геодезического кабинета, спроектировав и построив для него наглядные учебные пособия, а также построил павильон для 4-х дюймового телескопа, установка которого выполнена в мастерской университета по его проекту. Составил конспект лекций по астрофизике для университета и по топографии для географического факультета пединститута.

В 1943 году построил опытный образец прибора для фотографирования метеоров и разработал его теорию. Сделал с ним пробные снимки. Участвовал в разработке технологии изготовления уровней для военных нужд. Разработал проекты регуляторов для часовых механизмов и дозировки химических процессов.

Последние годы жизни

.

Ещё в 1945 г после отъезда Яковкина Сергей Владимирович вернулся в штат Университета в качестве и. о. зав. кафедрой астрономии. После окончания войны он разработал проект капитального ремонта обсерватории и руководил экспериментальной работой аспиранта. Установил телескоп непосредственно под окнами своего кабинета. В этом году был награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и нагрудным знаком «Отличник народного просвещения РСФСР».

Последние годы своей жизни он посвятил интенсивной преподавательской деятельности, активно участвуя в лекционной работе, в том числе в «Обществе по распространению политических и научных знаний». С 1934 по 1949 год он руководил лучшим в университете студенческим научным объединением — астрономическим кружком, из котого вышла будущий организатор астрономической обсерватории университета в селе Коуровка, доктор наук Бархатова К. А., именем которой впоследствии была названа эта обсерватория. Напряжённая работа и смерть младшего сына в конце 1947 года (с точностью до недели предсказанная при его рождении мироведами) сильно подорвали здоровье Сергея Владимировича. После серии повторяющихся конфликтов с представителями идеологического фронта, 2 мая 1949 года он скончался. Официальной причиной его смерти была названа эмфизема лёгких.

Похоронен на Михайловском кладбище Екатеринбурга.

Оценка

Сергей Владимирович был любимцем Университета и Пединститута. Он умел все — и строить павильоны и создавать астрономические инструменты, и увлекать молодежь. Даже его лекция о календарях слушалась, как приключенческий рассказ…Студенты возле него держались, и от помощников отбоя не было…. читал свободно, без всяких записей. Начинал и заканчивал точно по звонку, кланялся и уходил; студентов называл по имени-отчеству,…Будучи страстным энтузиастом астрономии, прекрасным лектором и автором ряда книг по оптическому приборостроению, за короткое время сплотил вокруг себя студентов — любителей астрономии, силами которых и создавалась при Университете Астрономическая обсерватория…

За его гробом, который через весь город от Университета до кладбища по центральному проспекту города Свердловска несли на руках его студенты и коллеги, шла многочисленная колонна, в которой были практически все сотрудники Университета. Движение по проспекту было остановлено и постовые милиционеры отдавали честь.

Лишь 29 сентября 1989 г, то есть после 40 лет забвения, когда многие из тех, кто лично знал Сергея Владимировича ушли из жизни, уже новый состав Прокуратуры г. Ленинграда на основании статьи I Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года « О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв политических репрессий, имевших место в период 30 −40-х и начала 50-х годов» реабилитировала Муратова Сергея Владимировича.

Достижения

Муратов, Сергей Владимирович оставил после себя следующее наследие, что признается специалистами в данной области, как заметный вклад:

1. Созданную им, совместно с Завадским Н. Б., новую для России инженерную специальность и отечественную школу специалистов высшей квалификации в области точной механики и оптики, в списке которых он занимает второе с начала (после директора — Завадского) место.
2. Созданное им высшее учебное заведение нового типа — Институт точной механики и оптики — ведущий ВУЗ государства в области приборостроения.
3. Русское общество любителей мироведения (РОЛМ), давшее, в частности, толчок к возникновению отечественной космонавтики, разогнанное в годы Красного террора, но, тем не менее, ставшее одним из источников, на базе которых впоследствии возникло ВАГО — Всесоюзное астрономо-геодезическое общество.
4. Уральскую школу специалистов в области астрономии и первую на Урале профессиональную астрономическую обсерваторию.

Упоминания о нём неоднократно встречаются через полвека после смерти.

• Его имя упоминается в вызывающих доверие справочных изданиях, включая местные (краеведческие).
• Он вел профессорскую работу в ведущем и уникальном вузе по своей специальности — ЛИТМО.
• Он был членом Русского астрономическое общество (РАО) и принимал активное участие в его деятельности.
• Он занимал видное положение (товарища председателя) в РОЛМ — обществе общенационального масштаба.
• Он выполнял функции ректора (в современном смысле этого слова), как руководителя учебной и научной работы, являясь первым завучем ЛИТМО.

Печатные статьи в «Известиях Русского астрономического общества»

• О строении лунных гор;
• Наблюдения Луны;
• Астрономическая труба;
• О фотографировании поверхностей планет;
• Неоднородность физического строения Солнца;
• Сравнительные достоинства рефракторов и рефлекторов;
• Высокогорные обсерватории;
• О фотографировании метеоров.

Печатные статьи в «Известиях Русского общества любителей мироведения»

• Заметки об астрономических трубах;
• Телескопическое изображение звёзд;
• Данные для расчета отражательных телескопов;
• К вопросу о постройке любительского телескопа-рефлектора любителей мироведения;
• Заметки Дауса (Dowes) о способах и особенностях астрономических наблюдений;
• Большие и малые телескопы;
• Фотография Вуда в ультрафиолетовых лучах;
• Оценка телескопических изображений по солнечному ореолу и шкале Пикеринга;
• Солнечный телескоп обсерватории РОЛМ;
• Школьные обсерватории;
• Часовые механизмы для телескопов любителей мироведения;
• К наблюдениям Юпитера;
• Изготовление линз.

Печатные статьи в «Постоянной части русского астрономического календаря»

• Астрономическая труба;
• Изучение астрономического режима.

Печатные статьи в «Известиях Научного института им. П. Ф. Лесгафта»

• Сцинтиллометр Montigny в измененной конструкции;
• Упрощенные способы микрометрического движения экваториалов по прямому восхождению;
• Атмосферный режим в Борисовке Курской области.

Печатные статьи в «Ученых записках Свердловского государственного университета»

• Муратов С. В. Автономный секундный электрический маятник с кварцевым стержнем // Ученый записки СГУ. 1937. Вып. 2. Физико-математический.

Брошюры

• Муратов С. В. Небесная фотография. Л., 1929;
• Муратов С. В. Телескоп и его устройство и действие. Л., 1922;
• Муратов С. В. Зеркальный телескоп и его изготовление Л., 1923;
• Муратов С. В. Серебрение зеркал. Л., 1924.

В «Технической энциклопедии», изд-во Тов. «Просвещение»

• Редактирование и отдельные статьи Отдела астрономии

Печатные статьи в «Русском астрономическом календаре»

• Муратов С. В. Астрономическая труба из очковых стекол // Русский астрономический календарь за 1946 г.

В рукописи

• Муратов С. В. Конспект лекций по практической астрофизике;
• Муратов С. В. Морфология Луны;
• Муратов С. В. Секундный электрический импульсатор;
• Муратов С. В. Неподвижный 5 ky-petrol с выпуклым зеркалом;

Изобретения

Муратов С. В. Прибор для автоматического нанесения дальномерных сеток в геодезиченских и других оптических приборах(1931 год);.Муратов С. В. «Электрический секундный импульсатор для контроля часовых механизмов телескопов» (1937 год);

Ссылки

• [encspb.ru/object/2804022318 Репрессии политические // Энциклопедия Санкт-Петербурга]
• Э. В. Кононович, Н. Г. Бочкарев [crydee.sai.msu.ru/Universe_and_us/1num/v1pap7.htm Астрономические общества в России]

Отрывок, характеризующий Муратов, Сергей Владимирович

и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.