Колбасьев, Сергей Адамович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «С. Колбасьев»)
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Адамович Колбасьев
Псевдонимы:

Ариэль Брайс

Место смерти:

не известно

Гражданство:

Российская империя Российская империя</br>СССР СССР

Род деятельности:

моряк, писатель, поэт, энтузиаст джаза

Годы творчества:

1921—1937

Жанр:

маринистика

Язык произведений:

русский

Серге́й Ада́мович Колба́сьев (3 (15) марта 1899 , Одесса, Херсонская губерния, Российская империя[прим. 1]—25 октября 1937/30 октября 1942[прим. 2]) — русский и советский моряк, прозаик-маринист, поэт, радиолюбитель, энтузиаст джаза.





Биография

Родился в Одессе в семье коллежского асессора Адама Викторовича Колбасьева и уроженки Мальты Эмилии Элеоноры (Эмилии Петровны) Каруана. Во многом благодаря матери Сергей Колбасьев с детства владел английским, французским, немецким и итальянским языками. Сохранился шутливый юбилейный диплом, которым в 1929 году, к своему 30-летию, Сергей Колбасьев наградил свою мать за «высококвалифицированные услуги и неустанные труды на благо российской литературы»[1].

Учился в петербургской гимназии Лентовской, с 1915 года, по примеру братьев отца, — в Морском кадетском корпусе. Практику проходил в 1917 году на миноносце «Свирепый», участвовал в боевых действиях против турецкого флота.

Морская служба

После закрытия корпуса и досрочного выпуска в марте 1918 года, был направлен на Северный флот, где служил переводчиком при союзной миссии. Перед интервенцией уехал в Петроград.

В составе Рабоче-крестьянского Красного Флота проходил слу­жбу на Балтийском флоте на линкоре «Петропавловск» и артиллеристом на эскадренном миноносце «Москвитянин», на котором 15 октября 1918 года ушёл по Мариинской водной системе из Петрограда в Астрахань. По май 1919 года служил старшим помощником командира эсминца «Прыткий» в составе Волжско-Каспийской флотилии.

Осенью 1919 года на линкоре «Петропавловск» участвовал в обороне Петрограда.

С июля 1920 года служил командиром канонерской лодки «Знамя социализма» и, одновременно, командиром дивизиона канонерских лодок Азовской флотилии. С февраля 1920 года по февраль 1921 года был начальником оперативного отдела эскадры морских сил Черного моря. В феврале 1922 года по ходатайству наркома просвещения А. В. Луначарского Колбасьев был откомандирован для работы в издательстве «Всемирная литература» и уволен в запас.

В 1931—1932 годах Колбасьев проходил стажировку на эсминцах «Калинин» и «Карл Маркс» в качестве штурмана, затем флаг-связиста дивизиона эсминцев[2]. В 1937 году Колбасьеву было присвоено звание интенданта 3-го ранга, что соответствовало званию капитан-лейтенанта в военно-морском флоте.

Дипломатическая работа

Работал переводчиком в советских дипломатических миссиях: в 1923 году в кабульском полпредстве (вернулся на родину из-за конфликта с главой миссии Ф. Ф. Раскольниковым), и в 1923—1928 годах — в торговом представительстве в Хельсинки. Затем там же, в Хельсинки, заведовал экспортом и импортом радиооборудования.

Творческая деятельность

Во время службы на Чёрном море летом 1921 года познакомился с Николаем Гумилёвым и решил заняться литературой.

В 1921 году вернулся в Петроград. Вместе с Н. Тихоновым и К. Ваги­новым вступил в литературную группу «Островитяне». В сборнике этой группы опубликовал пять первых стихотворений. По воспоминаниям Исая Рахтанова, именно благодаря Колбасьеву, владевшему английским языком, Николай Тихонов испытал сильное влия­ние Редьярда Киплинга.

В Ленинграде Колбасьев стал членом «Литературного объединения Красной Армии и Флота». В журнале «Вокруг света» писатель опубликовал роман-игру «Факультет кругосветного путешествия» (1928), цикл морских рассказов «Поворот все вдруг» (1930), повесть «Салажонок» (1931). Около 1930 года он написал научно-популярную книжку для юношества о радиотехнике, писал очерки о социалистическом строительстве в городе и на селе.

Колбасьев продолжил литературную деятельность, опубликовав книгу «Правила совместного плавания», повести «Арсен Люпен», «Джигит» и «Река». Главной темой произведений писателя была служба на кораблях Красного флота, со времён Гражданской войны до первой пяти­летки. Совместно с литературным критиком Н. А. Коварским написал сценарий к фильму «Миноносец „Бауман“».

В своих рассказах Колбасьев описывает собственный опыт службы во флоте, уделяя большое внимание техническим подробностям. Его проза — чаще всего авто­биографическая, — написана живо, но вовсе не плотно, не сжато; Колбасьев любит удивлять не­ожиданными поворотами сюжета и оживлять повествование прямой речью.

Вольфганг Казак

Есть версия, что именно Колбасьевым в 1937 или 1938 году написано известное стихотворение «В час вечерний, в час заката…», которое обычно считается предсмертным стихотворением Николая Гумилёва[3].

Увлечения

С. А. Колбасьев обладал разносторонними интересами, много читал, хорошо знал живопись и музыку, увлекался фотографией, авиа- и судомоделизмом, радиолюбительством[4][5].

Судомоделизм

Модели кораблей он начал строить ещё в детстве. лет с десяти, построил настоящий флот. Модели надводных и подводных кораблей отличались тщательностью изготовления, вплоть до мелких деталей — якорей, шлюпок, поворотных орудий и такелажа, при том, длина одного из самых крупных кораблей — линкора — была около восемнадцати сантиметров.

Подаренная дочери собственноручно изготовленная модель яхты (длиной около шестидесяти пяти сантиметров) была пригодна для пусков в Финском заливе, на ней можно было поднимать и спускать паруса.

Коллекция моделей погибла во время блокады Ленинграда в 1942 году.

Радиолюбительство

Важное место в жизни С. А. Колбасьева занимало увлечение радио. Он не только собрал собственный проигрыватель для пластинок, которые привозил из зарубежных командировок, и приемник, отличавшиеся прекрасным качеством звучания, но и, совместно с писателем и инженером В. Д. Охотниковым, разработал и звукозаписывающий аппарат. В этом устройстве для записи звука использовалась склеенная в кольцо кинопленка.

Им же было создано оригинальное устройство для воспроизведения изображения, в котором картинка возникала при вращении металлического перфорированного диска.

Написал популярные книги для юных радиолюбителей — «Радио — нам» и «Радиокнижка», которая выдержала три издания.

Энтузиаст джаза

Колбасьев был одним из пропагандистов джазовой музыки в СССР. Он коллекционировал грампластинки, записывал музыку с радиоэфира с помощью рекордеров собственной конструкции, вёл радио-передачи о джазе и выступал с лекциями в ленинградских и московских домах культуры. Был консультантом-методистом молодёжного джаз-оркестра, опубликовал статью «Jazz». Эта сторона его деятельности показана в кинофильме 1983 года «Мы из джаза».

Аресты и репрессии

В декабре 1933 года и в 1934 году С. А. Колбасьев дважды был арестован как «сотрудник иностранных разведорганов» Великобритании и Финляндии (дело «Двойник»), но оба раза был освобождён.

В ночь на 9 апреля 1937 года был арестован в последний раз. Совместно с писателем М. Е. Зуевым-Ордынцем обвинён по статьям 58-1а (измена Родине) и 58-10 (контрреволюционная агитация) УК РСФСР.

Как и при первых арестах, Колбасьев не признавал себя виновным, но его «контрреволюционность» подтвердили свидетели по делу: замредактора журнала «Костёр» К. Н. Боголюбов и безработный Д. Г. Стуков. В дни, когда ещё шло следствие, в передовой статье журнала «Рабочий и театр» за август 1937 года, «бывший офицер Колбасьев» был назван в числе «подонков, оказавшихся агентами фашизма».

Гибель

Сведения о гибели Колбасьева противоречивы. Ранее считалось, что он был расстрелян 30 октября 1937 года по решению тройки УНКВД по Ленинградской области в соответствии с актом о расстреле 65 осуждённых, в котором Колбасьев фигурировал под № 11 (акт подписан 30 октября 1937 года). Однако, согласно учётно-анкетной карточке Колбасьева, 21 января 1938 года он убыл из тюрьмы в неясном направлении. По свидетельству очевидца А. А. Вейхера, в феврале 1938 года Колбасьев среди большой группы заключённых замёрз на лесоповале в Талнахе.

В 1956 году дочь писателя Галина Сергеевна получила справку о смерти отца, где говорилось, что С. А. Колбасьев умер от лимфосаркомы 30 октября 1942 года. Известно, что подобные справки в большинстве случаев фальсифицировались[6][7].

Память

Мемориальная доска.
  • В течение 20 лет имя С. А. Колбасьева практически не упоминалось в печати. О его смерти стало известно лишь после реабилитации, последовавшей 2 июля 1956 года.
  • Капитан Колбасьев — эпизодический персонаж фильма «Мы из джаза».
  • В 1999 году имя С. А. Колбасьева присвоено базовому тральщику Балтийского флота.
  • В 2007 году на доме по адресу Санкт-Петербург, Моховая улица 18, где в квартире № 6 проживал писатель, была торжественно открыта памятная доска работы Геннадия Пейчева.

Семья

В 1923 году С. А. Колбасьев женился на Вере Петровне Семёновой, в том же году у них родилась дочь Галина. В 1928 они разошлись. Хотя официального развода не было, в протоколах допросов женой указана тогдашняя подруга Колбасьева — Нина Николаевна Малкова, впоследствии сосланная в Ярославль. Дочь Сергея Колбасьева, Галина Сергеевна, сделала в квартире музей, посвящённый отцу, а в 2007 году присутствовала на открытии мемориальной доски на Моховой улице.

Сочинения

  • «Открытое море». Стихи. Петроград, 1922
  • «Радио — нам», 1929
  • «Поворот все вдруг», Ленинград, 1930 — трилогия из повестей:
    • «Арсен Люпен»,
    • «Джигит»,
    • «Река».
  • «Салажонок», Москва, 1931
  • «Радиокнижка», 1931
  • «Правила совместного плавания», 1935
  • «Военно-морские повести», Москва, 1936
  • «Командиры кораблей», журнал «Нева» 1983.
  • «Два рассказа» // «Ав­рора», 1984, № 12.

См. также

Напишите отзыв о статье "Колбасьев, Сергей Адамович"

Примечания

Примечания
  1. Николай Тихонов в предисловии к сборнику рассказов Колбасьева вышедшему в 1970 году пишет, что Сергей Адамович Колбасьев родился в 1898 году в Петербурге[], эта же дата значится в следственном деле[]. Однако, как сообщает в предисловии к полному собраний сочинений д-р исторических наук Валентин Смирнов, согласно документам Херсонской духовной консистории он родился 3 мая 1899 года в Одессе, где жила его мать.[]
  2. По данным информации из архива Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, приговор приведен в исполнение 25 октября 1937. В исследовании «Ленинградский мартиролог» эта дата ставится под сомнение, и опубликованы архивные данные о том, что 21 января 1938 года Колбасьев ещё находился в тюрьме[]. В 1956 году дочь Колбасьева получила справку о смерти отца I-ЮБ № 022651, по данным которой он умер от лимфосаркомы 30 октября 1942 года[].
Сноски
  1. Колбасьев, С. А. Повести. Рассказы. с. 3-7. Мурманское книжное издательство. 1981.
  2. Он поэмы этой капитан (О Сергее колбасьеве) — // Конецкий В. В. Вытрезвитель мифов — М.: Аграф, 1996, 442 с.
  3. [www.portalus.ru/modules/shkola/rus_show_archives.php?subaction=showfull&id=1195564668&archive=1195597215&start_from=&ucat=& Эльзон М. Д. О герое стихотвоения «В час вечерний, в час заката…»]
  4. Турубара Е. Поворот все вдруг! — //Радио, 1989, № 6, сс. 21-24
  5. [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_46/alm_46_206-211.pdf Креймер А. Одиссея капитана Колбасьева]
  6. Нерлер П. [magazines.russ.ru/october/2009/6/ne10.html Окольцованный Мандельштам] // Октябрь. — 2009. — № 6.
  7. [visz.nlr.ru/pers_info_dop/dop_info.php?id=5851 БЫЛ ЛИ РАССТРЕЛЯН ПИСАТЕЛЬ СЕРГЕЙ КОЛБАСЬЕВ?]

Источники

  • Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
  • Колбасьев С. А. Повести и рассказы. — Л.: Лениздат, 1970. — С. 4. — 589 с. — 100 000 экз.[^]
  • Колбасьев С. А. Командиры кораблей, полное собрание сочинений. — Букинистическое. — Отечество, 2006. — Т. 1, 2. — (Лики Отечества). — 2500 экз. — ISBN 5-93770-016-3.[^]
  • [www.petergen.com/sources/lenmar5.shtml Книга памяти Ленинградский мартиролог, 1937—1939]. — СПб.: РНБ, 2002. — Т. 5. — С. 537—542; ил. 92—93. — (Книга памяти).[^][^][^]

Ссылки

  • [vcisch2.narod.ru/KOLBASIEV/Kolbasiev.htm Погибшие поэты]
  • [www.konetsky.spb.ru/about/stories/tom-7/7-4/ Виктор Конецкий. Он поэмы этой капитан (С. А. Колбасьев)]
  • [www.spbvedomosti.ru/article.htm?id=10287373@SV_Articles Смирнов В. «Дело писателей» // Санкт-Петербургские ведомости. — 2012. — № 13 (1195). — С. 5.]

Отрывок, характеризующий Колбасьев, Сергей Адамович


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.