С68

С68 С245
В музее на Варшавском вокзале (Санкт-Петербург)
Основные данные
Страна постройки	Российская империя Российская империя
Завод	Невский
Главный конструктор	Б. С. Малаховский
Год постройки	1913
Ширина колеи	1524 мм
Конструкционная скорость	115 км/ч
Технические данные
Осевая формула	1-3-1
Длина паровоза	12247 мм
Служебный вес паровоза	75,8 т
Сцепной вес	47,53 т
Нагрузка от движущих осей на рельсы	15,7—15,8 тс
Мощность	1200 л.с.
Диаметр бегунковых колёс	1030 мм
Диаметр движущих колёс	1830 мм
Диаметр поддерживающих колёс	1200 мм
Давление пара в котле	13 кгс/см²
Полная испаряющая поверхность нагрева котла	207,2 м²
Число дымогарных труб	170
Число жаровых труб	24
Тип пароперегревателя	Ноткина
Поверхность нагрева пароперегревателя	52,5
Площадь колосниковой решётки	3,8 м²
Паровая машина	простая
Число цилиндров	2
Диаметр цилиндров	600 мм
Ход поршня	660 мм
Парораспределительный механизм	Вальсхарта
Тип тендера	4-осный обр. 1908 года
Длина тендера	9000 мм
Порожний вес	23,4 т
Объём баков для воды	23 т
Запас топлива	17 т
Эксплуатация
Страна	()
Дороги	Северо-Западные (1913—1929), Октябрьская (1929—1940, 1942—1960), Ленинградская (1940—1942)
С68 на Викискладе

С68 (также С.68, С-68; с 1982 по 2001 — С245; заводской номер — 1992) — российский, а позже советский пассажирский паровоз типа 1-3-1 серии С. Единственный уцелевший представитель серии. Был спасён от утилизации благодаря действиям участников Московского клуба любителей железных дорог, которые хитростью сумели привлечь к паровозу внимание глав Министерства путей сообщения Советского Союза.

История паровоза

Эксплуатация

Паровоз был построен летом 1913 года на Невском заводе (Санкт-Петербург) и 23 сентября того же года передан на Северо-Западные железные дороги. Там ему было присвоено обозначение серии С (конструкции Сормовского завода) и номер 68, то есть полное обозначение С68 (на самом локомотиве серия и номер были отделены точкой — С.68), после чего паровоз стал обслуживать пассажирские поезда. Паровозы серии С за всё время эксплуатации показали себя с хорошей стороны: достаточно мощные, могли работать на низкокалорийных углях, имели хорошие динамические показатели. Поэтому не случайно, что впоследствии на основе их конструкции был создан паровоз серии С^у, который станет самым массовым советским пассажирским паровозом.

В 1929 году, в связи со слиянием Северо-Западных железных дорог с Октябрьской, С68 перешёл в парк последней. В 1934 году он был переведён в локомотивное депо Ленинград-Варшавский и обслуживал направления от Варшавского вокзала. С 1940 года С68 стал числиться в парке новообразованной Ленинградской железной дороги, в состав которой вошла линия Ленинград — Гатчина-Варшавская — Луга — Псков, а в 1942 году перешёл обратно на Октябрьскую железную дорогу, причём с 1945 года — в депо Дно. В июне 1960 года паровоз исключили из инвентарного парка дороги и вместе с паровозом С255 продали организации п/я № 863. Со временем оба эти паровоза оказались в Москве на территории завода железобетонных изделий в районе Хорошёвского шоссе, который принадлежал одной из воинских частей, где стали использоваться в качестве временных котельных (парогенераторы). В начале 1970-х локомотив С255 (кроме тендера) был порезан на металлолом.

Спасение паровоза

В начале 1970-х паровоз увидел один из любителей железных дорог, о чём вскоре стало известно всему Московскому клубу любителей железных дорог. Техническое состояние локомотива на тот момент было весьма неудовлетворительным, так как сильно проржавели обшивка котла и цилиндров, будка машиниста и площадка вокруг котла, отсутствовали:

• движущий механизм
• парораспределительный механизм
• арматура котла
• значительная часть рессорного подвешивания
• механизмы управления (кроме инжекторов)
• вспомогательные приборы (кроме паровоздушного насоса).

В то же время у паровоза сохранились полностью все колёсные пары, рама, бегунковая тележка, паровой котёл с дымовой трубой и сухопарником, буферный брус, стяжные приборы и оба тендера (второй от С255). Из-за работы паровоза в качестве парогенератора в его дымовую коробку был врезан вентилятор, на паровозе приварены несколько дополнительных площадок и кронштейнов, передняя ось была наглухо забетонирована в земле, а на тендерах установили большие ёмкости с мазутом.

Таким образом, паровозу требовалась фактически полная реконструкция, для проведения которой сил одних лишь любителей явно было недостаточно. Тогда было решено привлечь руководство транспорта, а для этого требовалась политическая подоплёка. В то время в Ленинграде на перроне Финляндского вокзала уже стоял паровоз H2-293, на котором Ленин бежал в Финляндию, а позже на нём же вернулся в Петроград. А в Москве у Павелецкого вокзала был сооружён целый павильон для паровоза У127, который привёз траурный поезд с телом Ленина в Москву. Серьёзным фактом, который объединял паровозы С с именем Ленина, стал переезд столицы России, в ходе которого в ночь с 10 на 11 марта 1918 года 4 паровоза данной серии последовательно провели литерный поезд № 4001 с правительством из Петрограда в Москву. С этим фактом энтузиасты отправились в Центральный музей В. И. Ленина (в их ведении и находился упомянутый траурный У127). Но там, узнав что это лишь аналогичный локомотив, в помощи отказали. Тогда свою помощь в спасении паровоза предложил Центральный дом культуры железнодорожников (ЦДКЖ), а позже и Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК). Были созданы различные комиссии по интересам, главной целью которых стало спасение паровоза С68.

В Викитеке есть полный текст Приказ МПС № Н-10266

В 1979 году воинская часть, к которой относился завод железобетонных конструкций, практически безвозмездно передала паровоз железнодорожным любителям. Теперь требовалось забрать паровоз и отремонтировать его. Для этого ВООПИК отправило в МПС обращение с просьбой и обоснованием о восстановлении паровоза С68. И хотя многие из руководителей министерства оказались равнодушны к данному обращению, нашлись и те, кто был заинтересован в спасении локомотива и помогли протолкнуть эту идею. Паровоз посетили несколько старых машинистов и специалистов-паровозников, которые дали заключение, что провести наружный ремонт паровоза с такими повреждениями в локомотивном депо вполне возможно, требовалось лишь найти предприятие, которое могло бы его провести. Тогда 31 марта 1981 года вышел приказ № Н-10266 за подписью заместителя министра путей сообщения Н. С. Конарева о доставке паровоза на Московский локомотиворемонтный завод и проведении там восстановительных работ.

В Викитеке есть полный текст Приказ МПС № Н-21524

Выход данного приказа привёл к публикации в газете «Гудок» ряда статей о необходимости восстановления локомотива, но многие руководители были против, так как это требовало больших усилий. В частности, требовалось построить 140-метровый железнодорожный участок, чтоб вывезти паровоз с территории воинской части. Представители локомотиворемонтного завода после оценки технического состояния С68 также воспротивились его ремонту, так как паровоз, по сути, приходилось строить едва ли не заново, что требовало оттока больших ресурсов, а ведь заводу было необходимо ремонтировать и другие локомотивы. К тому же в конце 1981 года на территории, где располагался паровоз, началась стройка, что фактически исключило подвод к локомотиву железнодорожного пути для вывоза. Тогда в начале 1982 года ВООПИК и ЦДКЖ направили в МПС официальные запросы «О невыполнении приказа № 10266», а в «Гудке» вышло несколько жёстких публикаций. Также некоторые заинтересованные служащие МПС убедили энтузиастов сменить обозначение паровоза с С68 на С245 (он непосредственно и привёл поезд № 4001 в Москву), а представителям министерства говорить, что этот «тот самый». Вкупе с рядом статей в «Гудке» и запросами в МПС это позволило возобновить вопросы о восстановлении паровоза, которые теперь уже имели и серьёзную политическую подоплёку. В результате 6 июля 1982 года вышел приказ № Н-21524, согласно которому ремонт паровоза С245 должен был проходить в локомотивном депо Ховрино под наблюдением руководства Октябрьской железной дороги. Сами номера на паровозе были изменены через два дня после выхода приказа.

Восстановление

В августе 1982 года был разработан проект по перевозке и реставрации паровоза. 1 сентября при участии треста Мосстроймеханизация, Мосавтодортранс, а также восстановительных поездов Московской и Октябрьской железных дорог паровоз был вывезен с территории стройки. Для этого локомотив с тендером разобрали на отдельные части, которые затем автокраном погрузили на трейлеры, далее доставили к подъездной ветке Окружной железной дороги и уже железнодорожным краном погрузили на платформы. Через несколько дней разобранный паровоз прибыл в депо Ховрино и выгружен на запасных путях.

В Ховрино восстановление паровоза С245 проводилось с достаточно большим энтузиазмом. Так, уже с самого начала был сформирован своеобразный штаб, которым руководил главный инженер депо — И. С. Курохтин. Под руководством бывшего мастера В. М. Заровного была сформирована бригада из ремонтников-паровозников, причём многие из них уже были на пенсии. За организационную сторону процесса отвечал В. К. Бузыканов. От ЦТ МПС курировал В. Ф. Седелев. Благодаря помощи инженера Н. А. Волкова, к ремонту паровоза удалось привлечь ВНИИЖТ, при участии которого по альбому Сормовского завода 1912 года были разработаны чертежи ряда утраченных узлов, а также восстановлены отдельные исторические приборы, включая локомотивный скоростемер Гаузгельтера. Так как силами одного депо изготовить ряд крупных приборов было невозможно, то были сделаны заказы заводам Главного управления по ремонту подвижного состава и производству запасных частей МПС (ЦТВР). Заказы были распределены следующим образом:

• Львовский локомотивовагоноремонтный завод — движущий и парораспределительный механизмы;
• Люблинский литейно-механический завод — кулисные кронштейны, крейцкопфы и колосники
• Московский локомотиворемонтный завод — элементы рессорного подвешивания.

Некоторые мелкие заказы были распределены между отдельными депо. Сам паровоз с помощью пескоструйной машины очистили от грязи (ржавчина, мазут), лишь после чего закатили в здание депо для восстановления. В процессе реставрации старались довести конструкцию и окраску паровоза до уровня, как будто он был только построен. Также требовалось выдержать историческое соответствие дореволюционной эпохе, то есть отсутствие электрооборудования и никакой сварки, а все соединения только с помощью заклёпок и болтов. На восстановление паровоза Октябрьская железная дорога выделила значительную по тем временам сумму — 100 тысяч рублей.

Однако с учётом реалий пришлось пойти на многие упрощения. Так, котёл был сильно изношен и не допускал поднятия давления выше 5 кгс/см², то есть для работы уже не годился. Поэтому внутрикотловое оборудование восстанавливать не стали. Но экипажная часть была отреставрирована до рабочего состояния. Также пришлось делать заново многие изношенные элементы: обшивка котла, топка, будка и так далее. Из-за отсутствия в депо клепального оборудования пришлось всё же прибегнуть к сварке, но её следы устранялись, а ряды заклёпок имитировали с помощью специально обточенных болтов. Некоторую помощь в восстановлении приняли любители железных дорог, которые доставили техническую документацию паровоза, а также ряд фотографий паровозов серии С. Со стороны правительства восстановление курировал Сокольнический райком, на чьей территории находился Ленинградский вокзал. С осени 1982 года к процессу подключился и Центральный музей В. И. Ленина, в ведении которого находился паровоз У127, то есть уже имел опыт содержания локомотивов. Активно вмешивался и Московский горком, который требовал завершения работ до 1 мая 1983 года, позже срок отодвинули до 7 августа (день железнодорожника). В связи с этим в депо были командированы слесарные бригады из Великих Лук, Мурманска и Осташкова. В конце февраля были собраны основные компоненты паровоза, также началась сборка будки и арматуры управления. В апреле началась сборка движущего механизма, был прицеплен тендер. В начале лета началась шпаклёвка и покраска паровоза. Наконец, 7 августа 1983 года паровоз С245 был выкачен из депо на показ широкой публике. Его восстановление заняло меньше года, а всего было потрачено 35 тысяч рублей. В честь локомотива в депо состоялся торжественный митинг, на котором многие реставраторы получили награды. Вечером того же дня паровоз был закачен обратно в депо.

Проектирование павильона

Изначально планировалось установить на Ленинградском вокзале лишь паровоз. Однако подключившийся в 1982 году ещё в процессе восстановления Центральный музей В. И. Ленина предложил добавить к С245 исторический пассажирский вагон, тем самым воссоздав, хотя бы приближённо, тот исторический поезд. Помимо этого, это позволяло сохранить раритетный уже на то время вагон, так что такая идея была поддержана рядом энтузиастов. Что же до типа укрытия, то представители Московского отделения Октябрьской железной дороги предложили поначалу установить стеклянный колпак, схожий с тем, в котором был установлен H2-293 в Ленинграде. Но против такого был ВООПИК, представлявший интересы любителей. Он настаивал на том, что у публики должен был быть доступ внутрь к локомотиву. Музей Ленина также был против колпака, указывая, в частности, на отрицательный опыт сохранения в аналогичном помещении яхты «Гранма» на Кубе. ВООПИК вообще предлагал поставить паровоз прямо в центре распределительного (главного) зала Ленинградского вокзала, указав, что при площади зала 1560 м² паровоз занял бы около 80 м². Данную идею поддерживал и Музей Ленина, согласившийся при необходимости даже убрать, либо передвинуть бюст В. И. Ленина. Но против встало руководство самого Ленинградского вокзала, которое опасалось, что постановка паровоза приведёт к повреждению отдельных элементов здания (паровоз не чемодан — через дверь не пронесёшь). В итоге, после долгих споров, в 1984 году московское руководство приняло постановление о создании павильона «Мемориальный поезд советского правительства», который должен был располагаться у Ленинградского вокзала возле путей отправления пригородных поездов, то есть со стороны Ярославского вокзала. 17 июня 1985 года вышло постановление № 1172-р за подписью заместителя председателя Моссовета В. В. Селиванова, согласно которому Министерство путей сообщения должно было собственными силами возвести в указанном месте павильон. Планируемый срок сдачи — март 1988 года, то есть к 70-летию переезда столицы. На постройку павильона было выделено 3 с половиной миллиона советских рублей. Разработка сооружения велась в институте Гипропрос, руководителем мастерской был А. Ю. Сапоцко, а главным руководителем — В. Н. Рудаков. Согласно заданию, здание, помимо экспозиционного зала, должно было включать и нескольких технических и вспомогательных помещений, причём все они должны быть расположены на нескольких уровнях. Всего было разработано 3—4 варианта павильона. Так, согласно одному из них, здание было выдержано в политизированном стиле и включало несколько крупных скульптур и знамений, выполненных из мрамора. Другой проект предлагал павильон в старинном железнодорожном стиле. Но в итоге был выбран вариант скромного, но при этом достаточно удобного павильона, согласно которому, центральное место отводилось именно паровозу с пассажирским вагоном, при этом, в вагоне-салоне должна была располагаться историческая экспозиция. В августе 1986 года Мосгорисполкомом было принято постановление № 990 о строительстве мемориального павильона, в связи с чем, Гипропрос начал разработку рабочих чертежей. Однако эта работа затянулась, причём во многом из-за утомительных согласований с рядом служб городского хозяйства.

Ещё одна проблема в строительстве павильона возникла с выбором генподрядчика. Первоначально городом был назначен трест Главмосстрой, но тот, осознав объём работ (предстояли сложные инженерные работы в стеснённых городских условиях) начал отказываться. Переписки и уговоры между Московским отделением и трестом заняли в итоге год, пока наконец в феврале 1987 года последний не ответил окончательным отказом. Тем временем, уже вовсю шла перестройка, что привело к ухудшению экономики страны в целом. Но несмотря на это, в январе 1988 года исполком Моссовета по указанию Совета министров СССР включил строительство музейного павильона у Ленинградского вокзала в план 1989 года. В феврале 1988 года Гипропрос завершил проект здания, который обошёлся в 50 тысяч рублей (для сравнения, на восстановление паровоза ушло 35 тысяч рублей), но 8 августа 1989 года, то есть спустя ровно 6 лет после завершения восстановления паровоза, Совет министров СССР издал постановление № 625 об отменённых стройках Москвы. В этот список попал и павильон у Ленинградского вокзала.

Музейный экспонат

Вскоре после завершения восстановления паровоз начал тяготить депо, ведь он занимал в здании целую канаву. Первые попытки вытолкнуть паровоз на улицу были предприняты уже в 1983 году, но любители быстро пожаловались в музей В. И. Ленина, и попытка была пресечена. Также вокруг паровоза была установлена проволочная ограда. Однако изданное 8 августа 1989 года постановление об отмене строительства павильона у Ленинградского вокзала привело к тому, что паровоз С245 оказался «подвешен в воздухе». Охрану паровоза взяло на себя образованное летом 1990 года Всесоюзное общество любителей железных дорог (ВОЛЖД). Однако в том же году по решению руководства депо Ховрино, несмотря на протесты любителей, паровоз был выставлен из здания во двор. Для защиты от вандалов металлическими листами заварили двери и окна, но из-за спешки работ сварка повредила отдельные элементы конструкции. После рассмотрения нескольких вариантов, в апреле 1991 года ВОЛЖД обратилось к ВНИИЖТу с просьбой принять на сохранение последнего уцелевшего представителя серии С. В то время при ВНИИЖТе уже существовала коммерческая организация «Интертрэк», целью которой был сбор исторического подвижного состава для ретро-поездов и музея. В то же время от Октябрьской железной дороги, за чей счёт восстанавливался паровоз, поступило предложение на принятие С245 для паровозного музея у станции Шушары. Однако тогда по требованиям московских любителей железных дорог, которые боялись, что длительная перевозка основательно повредит паровоз, да и нахождение под открытым небом для него губительней, чем в павильоне, это предложение отвергли. В результате 14 ноября 1991 года паровоз был поставлен в одном из павильонов в Щербинке, где любители приступили к его косметическому ремонту. 1 августа 1992 года в День железнодорожника обновлённый С245 возглавил колонну паровозов. Однако музей в Щербинке так и не состоялся, поэтому в 1997 году паровоз был переведён в музей Октябрьской железной дороги у станции Шушары. В связи с открытием новой музейной площадки у Варшавского вокзала паровоз подвергли очередному ремонту, в ходе которого ему вернули исторический номер — С68. Летом 2001 года С68 вернулся на свою родину (Санкт-Петербург) и занял место во главе одной из колонн локомотивов, встав напротив Варшавского вокзала, от которого когда-то водил поезда.

Культурные аспекты

Начало восстановления паровоза привело к популяризации паровозов серии С. Только с 1982 по 1992 годы было опубликовано более трёх десятков статей, посвящённых им, правда, в основном статьи были о переезде советского правительства. Для сравнения, за всё время до этого, не считая литературы об истории паровозостроения, в журналах вышла лишь одна статья, посвящённая эСкам — в 1974 году в журнале «Техника — молодёжи». Сам паровоз № 245 также стал довольно популярным. Его изображение появлялось на открытках, значках, спичечных коробках. А в 1996 году он снялся в бельгийском документальном фильме, посвящённом Андрею Платонову. Также в вышедшей в 1997 году книге А. С. Никольского «Паровозы серии С» локомотиву С245 посвящена целая глава, а на суперобложке книги В. А. Ракова «Локомотивы отечественных железных дорог. 1845—1955», изданной в 1995 году, изображён паровоз со схожим номером (С254). В настоящее время испанская фирма OcCre выпускает стендовую модель-копию паровоза С68 в масштабе 1:32 (I). Также паровоз серии Су выпущен издательством УмБум в масштабе 1:87 из перфорированного картона.

Литература

• Никольский А.С. Паровозы серии С. — М.: Виктория, 1997. — 176 с. — 5000 экз. — ISBN 5-89327-009-6.

Отрывок, характеризующий С68

– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.