Табакинский монастырь

Табакинский монастырь св. Георгия
ტაბაკინის წმინდა გიორგის სახელობის მონასტერი
Фотография базилики
Страна	Грузия
Конфессия	Грузинская Православная Церковь
Состояние	Действует

Табакинский монастырь св. Георгия — расположенный в западной Грузии, в верхней Имерети, в 7-8 километрах от города Зестафони, мужской монастырь VII—VIII вв., известный своей особой архитектурой, богатой историей и росписью XVI века. Монастырь, в котором в своё время подвизались 70 монахов, внёс большой вклад в истории страны. Здесь провёл часть своего детства выдающийся подвижник XIX века, духовный отец царя Имерети Соломона Второго св. Иларион Картвели. При коммунистическом режиме монастырь был разграблен и разрушен. Монастырский комплекс состоит из двух частей: старой и новой.

Старая и новая часть

Старая часть состоит из двухнефной церкви с криптой и приделом, построенной в VII—VIII веке, восстановленной в XI, а затем в XVI веке. Храм расписан в первой половине XVI века. У церкви стоит колокольня более позднего периода. В монастыре сохранилось изображение Имеретинского царя Баграта III (1510—1565).

В 1980—1986 годах храм был покрыт крышей и отреставрирован. В 90-е годы XX века было построено жилище для монахов. В 2000 году была построена и расписана церковь им. Двенадцати Апостолов.

Возрождение

В 1992 году Монастырь вновь освятили. Там поселился монах Яков (Чохонелидзе). Под его руководством и благодаря прихожанам и милости добрых людей было построено жилище для монахов, проведены водопровод и электричество. Братство увеличилось. Вместе с Яковом подвизались иеромонахи Варахиели и Матфей. В последние годы они были переведены в другой монастырь. В монастыре очень много молодых людей приняли христианство, благодаря наставлениям духовных отцов. На сегодняшний день в монастыре находятся настоятель монастыря игумен Яков и пять послушников.

Питомник

При монастыре находится питомник кавказской овчарки «Табакини», который был основан в 1992 году.

Источники

• [tabakini.ge/ tabakini.ge]

Отрывок, характеризующий Табакинский монастырь

Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.