Табличка из Киша
Табличка из Киша — табличка из песчаника, обнаруженная при раскопках Телль аль-Ухаймира в провинции Бабиль, Ирак, где ранее находился шумерский город Киш. Табличка датируется около 3500 г. до н. э.[1] (средний Урукский период). В настоящее время хранится в коллекции Эшмолеанского музея в Оксфорде.
Надпись на табличке выполнена примитивными клинописными знаками; Питер Стирнс называет её древнейшим письменным документом[1]. Состав знаков данной таблички по характеру скорее более пиктографический, отражая переходную стадию от протописьменности к частично слоговому клинописному письму. Несколько сот глиняных табличек, обнаруженных в Уруке (большая часть датируется 3200–3100 гг. до н. э.), столь же трудны для прочтения, как и табличка из Киша, но, по мнению Стирнса, представляют собой хозяйственные записи. Первые документы, написанные несомненно на шумерском языке, происходят из Джемдет-Насра (культура раннего бронзового века) и датируются 3200–3100 гг. до н. э. Практически все они, по Стирнсу, представляют собой хозяйственные записи[1].
Напишите отзыв о статье "Табличка из Киша"
Примечания
Литература
- A. C. Moorhouse, The Triumph of the Alphabet: A History of Writing
- Langdon, Pictographic Inscriptions from Jemdet Nasr
- Peter N. Stearns, The Encyclopedia of World History (2001), ISBN 978-0395652374.
Отрывок, характеризующий Табличка из Киша
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
