Рамос, Таб

Таб Рамос
Общая информация
Полное имя	Табаре Рамос Риччарди
Родился	21 сентября 1966(1966-09-21) (57 лет) Монтевидео, Уругвай
Гражданство	США
Рост	173 см
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб	Завершил карьеру
Карьера
Молодёжные клубы
	Унион Весиналь
	Тисл
1984—1987	Университет штата Северная Каролина
Клубная карьера*
1988	Нью-Джерси Иглс	8 (2)
1989	Майами Шаркс	3 (0)
1990—1991	→  Фигерас	38 (5)
1991—1992	Фигерас	34 (4)
1992—1995	Реал Бетис	59 (1)
1995—1996	→  УАНЛ Тигрес	35 (2)
1996—2002	МетроСтарз	121 (9)
Национальная сборная**
1988—2000	США	81 (8)
Международные медали
Футбол
Кубки Короля Фахда
Бронза	Саудовская Аравия 1992
Золотые кубки КОНКАКАФ
Бронза	США 1996
Мини-футбол
Чемпионат мира
Бронза	Нидерланды 1989
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Табаре́ Ра́мос Ричча́рди (исп. Tabaré Ramos Ricciardi; род. 21 сентября 1966, Монтевидео) — американский футболист уругвайского происхождения, нападающий, игрок национальной сборной.

Биография

Родился в Уругвае, но в 11 лет с семьёй перебрался в США. Его отец был профессиональным уругвайским футболистом и привил Табу любовь к футболу. Таб выступал в школьной команде «Унион Весиналь» из Монтевидео.

В США Рамос учился в подготовительной школе имени Святого Бенедикта в Нью-Джерси, где ранее учился и другой американский футболист Клаудио Рейна. Американское гражданство получил в 1982 году. Играл в команде «Тисл» вместе с будущей звездой футбола Джоном Харксом, а также профессионально занимался бегом (эстафета 4x100 и бег на 60 ярдов).

В 1984 году ему предложила команда «Нью-Йорк Космос» заключить контракт, но Рамос предпочёл игре в клубе обучение в колледже. Учился в Университете штата Северная Каролина, был игроком студенческой команды.

Карьера

Первый контракт подписал в 1988 году с командой «Нью-Джерси Иглз». Через год перешёл в «Майами Шаркс». Официально он заключил контракт с Федерацией футбола США, согласно которому обязан был играть в национальной сборной. При помощи федерации ему удалось отправиться в Испанию и заключить контракт с командой из второго дивизиона «Фигерас». Он провёл за команду 38 матчей в сезоне 1990/1991, забив 5 мячей, после чего зарплата по контракту с Федерацией футбола США выросла до 250 тысяч долларов. Интерес к нему проявляли клубы Примеры, однако в сезоне 1991/1992 Рамос в матче 24 ноября 1991 года против «Райо Валлекано» получил красную карточку и был дисквалифицирован на три игры, после чего интерес к нему упал.

В межсезонье 31 июля 1992 года Рамос был продан в вылетевший в Сегунду «Реал Бетис» за 400 тысяч долларов. В сезоне 1993/1994 Реал Бетис стал чемпионом Сегунды и вышел в Примеру, однако в следующем сезоне Рамосу не удалось отыграть ни минуты, так как на чемпионате мира 1994 он получил серьёзную травму головы в игре с Бразилией.

3 января 1995 года Рамос вернулся в США, однако сменить себе клуб ему не удалось. Права на игрока остались у «Реала Бетис», Рамос отправился в аренду к команде из Мексики «Тигрес». В сезоне 1995/1996 провёл 23 игры, дважды забил голы и выиграл Кубок Мексики.

После окончания сезона Рамос вернулся в США и подписал контракт с клубом MLS «МетроСтарз». За него он провёл семь сезонов и был признан лучшим игроком в 1996, 1998 и 1999 годах. Завершил карьеру в 2002 году.

Сборная

В 1982 году дебютировал на уровне юношеской сборной США сразу же после получения гражданства. Участвовал на юношеском чемпионате мира 1983 года, дважды забил голы в отборочном цикле. В 1984 году он готов был сыграть на Олимпиаде, но по решению МОК на Олимпиаде не имели права выступать футболисты-любители. В старшей сборной дебютировал 10 января 1988 года в игре с Гватемалой и вскоре стал игроком основы. Первый крупный турнир для него — чемпионат мира 1990 года. Несмотря на все старания, сборная США там проиграла все три встречи и не вышла из группы.

В течение долгого времени тренеры не могли определиться с ролью Рамоса, так как диспетчером команды был Уго Перес. После его ухода Рамос занял его позицию на поле и стал играть роль создателя атак. В 1993 году в игре против Англии (9 июня) он отдал две голевые передачи, которые принесли американцам победу. Также он сыграл на кубке Америки в том же году, а через год был включён в финальную заявку США на чемпионат мира. В 1/8 финала в матче против Бразилии Рамос получил серьёзную травму после стычки с левым хавбеком бразильцев Леонардо и был заменён. Тот матч бразильцы выиграли только после гола Бебето, а уже в больнице Леонардо принёс свои извинения за неосторожную игру.

В 1995 году США стали четвёртыми на Кубке Америки, там Рамос показал свою лучшую игру. 7 сентября 1997 года в рамках отбора на чемпионат мира Рамос забил победный гол в ворота Коста-Рики и обеспечил выход США в финальную часть. Последний раз он играл 15 ноября 2000 года против Барбадоса (4:0). После игры он объявил о завершении карьеры в сборной. Всего он 81 раз сыграл за сборную и 8 раз отличился. Также известно, что он сыграл 8 матчей и забил 3 гола за сборную по мини-футболу на чемпионате мира 1989 года.

Включён в Национальный зал славы футбола в 2005 году. Живёт с детьми (Алекс, Кристин и Сара) в Нью-Джерси.

Достижения

Командные

УАНЛ Тигрес

• Обладатель Кубка Мексики: 1995/96

Личные

• Футболист года в США: 1990

Отрывок, характеризующий Рамос, Таб

Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.